Энакин смотрит на него сердито:

— И чтобы ты делал, если бы я сказал «нет»? Не похоже, что ты можешь взять и отпустить его без риска, что он все расскажет первому же копу. Ты планировал завести себе гарем из похищенных жертв, чтобы они тебя развлекали, когда тебе нечего делать?

Удивленный вид Оби-Вана, выражающий лишь одну мысль — «я о таком даже не думал», — почти убеждает Энакина. Почти. От него было бы больше пользы, если бы Энакин не жил с ним несколько месяцев, научившись разбираться в большинстве его трюков. Это очередная демонстрация силы, хотя Кеноби никогда в таком не признается. Затащив жертву в дом, он заставляет Энакина лицом к лицу столкнуться с решением, которое тот принял. От этого не получится убежать; вину не получится полностью взвалить на Оби-Вана. Он станет соучастником этого убийства и каждого последующего — тоже.

Оби-Ван проверяет верность, в которой Энакин поклялся ему, заодно подтверждая свой статус того, кто все контролирует в отношениях. Энакин, возможно, уговорил его пойти на это, но он все равно выбирает жертву. Он выбрал преступника, потакая Энакину, и между ними повисла неясная угроза. Если бы он решил вернуться к своему обычному выбору жертвы, Энакину в конечном счете нечего было бы сказать по этому поводу.

— Неважно, — ворчит Энакин. — Бери его и пошли в дом. Тут холодно.

Мужчина начинает орать с новой силой, когда Кеноби отступает и, наклонившись, взваливает его на плечо, вместо того, чтобы, как раньше, тащить волоком. Энакин свистом подзывает собак и возглавляет странную процессию, поднимаясь на крыльцо и входя внутрь, пытаясь игнорировать шум. Энакин отдаленно осознает, что должен быть несколько больше обеспокоен ситуацией, но списывает это на то, что уже смирился с тем, что Оби-Ван снова убивает. Подражателя нужно остановить, и это единственный вариант, не включающий возвращение Энакина к своим бывшим коллегам.

Кеноби открывает дверь в подвал ключом, висящим на его шее, и, кинув на Энакина острый взгляд, скрывается внизу. Ага-ага, не заходить в подвал; он уже это знает.

При всех привилегиях, которые имеются у Энакина теперь, по сравнению с его первыми днями в хижине, подвал все еще под строгим запретом. Ключ по-прежнему висит у Оби-Вана на шее, несмотря на то, что на цепочке он остался один, а нижний уровень домика все еще остается для Энакина загадкой. Иногда Энакин думает о том, что же там внизу, но большую часть времени он уверен, что не хочет знать. Оби-Ван с большой радостью предоставил ему доступ ко всей его поразительной коллекции ножей для готовки, но не к подвалу, а это что-нибудь да говорит о его содержимом. Когда он заглядывает на лестницу, дверь за вошедшим Кеноби еще не закрыта; все, что он видит, — это голое пространство бетонного пола.

— Я иду спать, — кричит он вниз, но не получает ответа. Пожав плечами, скорее для себя, он разворачивается и уходит. Оби-Ван присоединится к нему, когда бы он ни закончил размещать их… гостя.

***

— Это странно, — ворчит Энакин, запихивая в рот очередной кусок бекона следующим утром. В доме светло от мягкого утреннего света, а в воздухе вкусно пахнет свежесваренным кофе; мужчина, которого Кеноби привез ночью, привязан к креслу между Оби-Ваном и Энакином.

— Всем нужна еда, Энакин, — сообщает ему Кеноби, намазывая масло на печенье и кладя его на тарелку их гостя, где оно, скорее всего, так и останется нетронутым. — И я сомневаюсь, что наш друг имел возможность поесть прошлым вечером. Я все-таки нашел его довольно рано.

— Уверен, что он и правда оценит твою заботу, когда ты убьешь его.

Они оба глядят на пленника, чье имя Энакин не потрудился узнать. Он не вмешивается в разговор, вместе этого ковыряясь в еде пластиковой вилкой с энтузиазмом человека, знающего, что конец уже близок — с нулевым. Энакин бы забрал его тарелку и доел сам, чтобы еда не пропала зря, но слишком уж велика вероятность того, что в нее что-то подсыпано. Энакин оставался присмотреть за мужчиной, пока Оби-Ван готовил, и потому не знает, обычное ли дело — использование седативных препаратов, или он был особенным. Об этом никогда не писалось в отчетах патологоанатомов, но, в зависимости от того, что он использовал, наркотик мог выйти из организма быстрее, чем они его обнаружат.

Оби-Ван издает такой звук, что можно предположить, что он разочарован гостеприимством Энакина по отношению к их другу с незавидной судьбой, и делает глоток из своей чашки с чаем. Шкафчики забиты разными сортами кофе, но Энакин уже знает, что на самом деле Кеноби предпочитает чай. Кофе хранится на случаи, когда ему нужно в город, и на начало весеннего семестра, когда он оказывается завален эссе на проверку. Энакин понятия не имеет, как у него это получается: ему самому кофе по утрам нужен почти так же, как кислород.

— Я пойду в душ, — объявляет Оби-Ван, когда заканчивает пить чай и берет тарелки — свою и Энакина, — чтобы вымыть (они недавно перешли на неодноразовую посуду), а также тарелку пленника, чтобы ее выбросить. — Присмотри за ним.

В кухне повисает долгое молчание, когда Оби-Ван уходит. У Энакина нет никакого желания разговаривать с мужчиной, а присмотр за ним заключается в том, чтобы убедиться, что он не переворачивает кресло и не пытается уползти. Его руки развязаны, чтобы он мог поесть, а до узлов, которыми к креслу привязаны его ноги и туловище, он не дотянется. Энакин пристально смотрит на мужчину; тот пялится на свои руки, переплетя пальцы на столешнице.

— Ты должен отпустить меня, — наконец произносит он, отчаянно смотря на Энакина. Энакин игнорирует его взгляд, отпивая из кружки, так что мужчина продолжает, но уже громче, — Пожалуйста, ты должен развязать меня!

— Я ничего не должен.

— Пожалуйста! У меня семья! Ты должен отпустить меня, чувак!

Энакин ставит кружку на стол с громким стуком, остывший кофе выплескивается за край. Мужчина вздрагивает от резкого движения.

— Ты имеешь хоть малейшее понятие о том, что он со мной сделает, если я тебя отпущу? — рявкает Энакин. — И что ты будешь делать, даже если я тебя отпущу? Единственный ключ от машины у него, ты не сможешь побить его, и я по личному опыту могу сказать, что ты замерзнешь до смерти в лесу, если попытаешься перейти гору.

— Должен быть способ!…

— Его нет! Я торчу здесь уже несколько месяцев! Если бы был способ сбежать, я бы уже его нашел, — откидываясь в кресле, Энакин вздыхает. — Будет лучше, если ты смиришься.

Мужчина хнычет:

— Я не могу тут умереть.

— Если тебе станет легче — хотя вряд ли, — его жертвы никогда не страдают долго, — говорит Энакин с уверенностью, которой на самом деле не чувствует. Осознание того, что все это происходит на самом деле, быстро накрывает его с головой. — И кроме того, это ради благого дела: ты поможешь нам поймать серийного убийцу.

Мужчина сердито глядит на Энакина и — предсказуемо — не прислушивается к его словам.

Оби-Ван возвращается вскоре после этого разговора, вытирая руки о посудное полотенце.

— Надеюсь, вы оба вели себя нормально? — спрашивает он, кладя полотенце на стол и затем вставая за креслом мужчины. Походя он ерошит волосы Энакина, и ему стоит огромных усилий не вздрогнуть. На него, привыкшего к прикосновениям Кеноби, ситуация давит, заставляя нервничать.

Энакин наблюдает с вынужденной беспристрастностью за тем, как Кеноби связывает руки пленника, а после освобождает его от других оков. Он тянет его из кресла, одной рукой придерживая за запястья, а другую положив ему на плечо.

— Может, хочешь что-нибудь сказать? — спрашивает Оби-Ван, с радостью раздражая Энакина.

Пленник окидывает Энакина умоляющим взглядом, и последнее отчаянное «пожалуйста» срывается с его губ. Энакин отводит взгляд в сторону.

Он не поднимает глаз от стола, когда слышит, как Кеноби уходит, как мужчина сопротивляется, как тот пытается задеть Оби-Вана словами, а не действиями. Он двигается, только когда слышит, как хлопает подвальная дверь, и взбирается по лестнице в ванную комнату, как раз вовремя, чтобы впервые за несколько недель выблевать свой завтрак. Собственный голос настойчиво звенит в ушах: