Какой бы аргумент Энакин ни придумал, он застревает в горле. Оби-Ван выглядит таким потерянным, стоя на коленях на полу, замкнувшись в себе и ожидая эффекта от своего признания. И хотя часть его всегда знала, всегда отдаленно осознавала, что совсем немногие эмоции могут мотивировать кого-то настолько, насколько был мотивирован Кеноби, все равно эти слова, сказанные вслух, приносят какое-то опустошение. Одержимость, собственничество — это он мог бы понять, но любовь? Оби-Ван правда думает, что она выглядит именно так? Когда он привез Энакина сюда, отобрав у него жизнь, которую тот тщательно выстраивал вокруг себя? Когда он сковывает Энакина и оставляет на нем метки? Пока он берет, берет и берет, до тех пор, пока Энакину не начинает казаться, что ему уже просто нечего отдавать?
Резко поднявшись на ноги, Энакин пересекает широкую-и-нет гардеробную, сокращая между ними дистанцию и опускаясь на колени перед Оби-Ваном. Ловит его руки, заставляя прекратить сжимать растянутую ткань пижамных штанов.
— То, о чем я прошу, ужасно; в этом ты прав. Оно идет вразрез с твоими убеждениями так же, как и с моими, но это решение далось мне нелегко. Оби-Ван, я не люблю тебя, — признается Энакин, стараясь не вздрогнуть от подавленности, которую видит в глазах напротив. Кеноби заслуживает той же честности, которую он дал Энакину, если они вообще собираются двигаться дальше. — В любом случае, не сейчас, но это не значит, что я делаю это потому, что хочу причинить тебе боль. Я не манипулирую тобой, не пытаюсь сбежать, или о чем ты там еще думаешь. Я прошу тебя об этом потому, что этого убийцу нужно остановить, и потому, что, изучив материалы дела, я понял: ты единственный, кто может это сделать.
— Ладно, — тихо говорит Оби-Ван, но он больше не смотрит Энакину в глаза. Он снова пристально разглядывает пол.
Энакин выпускает его руки и берет его за подбородок, ласково приподнимая голову Кеноби.
— Хей, — произносит он, — Оби-Ван, пожалуйста, посмотри на меня. — Спустя долгое мгновение тот встречается своим бесцветным взглядом с Энакином. — То, что я не чувствую того же сейчас, не значит, что я не почувствую никогда. Я всего лишь… Я все еще привыкаю ко всему этому. — Он наклоняется ближе, притягивая Оби-Вана к себе, пока тот не опирается на него, а Энакин не упирается подбородком в его макушку. Это ощущается странно — самому успокаивать его, а не позволять ему успокаивать себя.
Для человека сильного, как Кеноби, и способного на такие ужасные вещи, он почти душераздирающе хрупок. Энакин знает теперь большую часть истории, знает, что он имел и что потерял. Энакин тоже терял. Может, не так много, как Оби-Ван, но он понимает его чувства. Он знает, каково это — положить к чьим-то ногам сердце, которое потом будет растоптано в пыль.
— Я знаю, что ты напуган. Я тоже. Но все так, как ты говорил прошлой ночью — мы пройдем через это вместе. Я никуда не уйду, ладно?
«Ладно», которым Кеноби отвечает на этот раз, звучит увереннее, и Энакин немного лучше чувствует себя от ситуации, в которой они оказались. И хотя этот разговор не был приятным, он был им явно необходим. Теперь все карты на столе. Они знают, чего хотят; больше не будет неловкостей, хотя бы какое-то время.
Когда Оби-Ван наконец отпускает Энакина, он выглядит более собранным, чем до этого. У него все еще потерянный взгляд, и он как-то беззащитно сутулится, но больше не выглядит так, будто вот-вот сломается окончательно.
— Думаю, мне нужно ненадолго выйти, — устало произносит Кеноби, поднимаясь на ноги. — Мне нужно подумать, и я уверен, что нам обоим будет полезно побыть немного в стороне друг от друга.
— Хорошо, — отвечает Энакин, и сам знает, что его улыбка получается болезненно плоской.
***
Звук захлопывающейся дверцы машины, сопровождающийся — что странно — приглушенными криками, вырывает Энакина из сна. Его спина, шея и вообще все болит после почти целой ночи, проведенной свернувшись на диване, слишком маленьком для его долговязой фигуры, но он хотели знать, когда Оби-Ван вернется. Он не появился в то время, когда они обычно шли спать, и попытка Энакина уснуть в их комнате быстро с треском провалилась. Кровать казалась такой пустой без Кеноби рядом. Поднявшись с дивана и подойдя к двери, Энакин включает свет на крыльце и вздыхает от открывшегося вида.
Оби-Ван стоит на подъездной дорожке, наклонившись к открытому багажнику машины. Что бы ни находилось внутри, оно не слишком-то сговорчиво, и Энакин отсюда видит разочарование Оби-Вана по изгибу его плеч. Он наклоняется — молниеносно быстро — и, распрямившись, вытаскивает из багажника его содержимое: связанного человека с кляпом во рту. Он бьется в хватке Кеноби, когда тот за лодыжки тащит его по гравию в сторону хижины, и кричит в ткань, затыкающую его рот. Скорее всего, именно такое жуткое впечатление производил Энакин в свой первый день здесь — без кляпа, конечно. Оби-Ван бы, наверное, ревновал к любой ткани, которую он мог бы засунуть в рот Энакину.
Он выходит на крыльцо, собаки выбегают следом. Ночной мороз вгрызается в кожу, и он потирает плечи ладонями, спускаясь на землю. Ардва и Трипио с любопытством снуют вокруг несговорчивого спутника Кеноби, отскакивая, когда тот снова приглушенно вопит. Энакин не знает, почему этот парень вообще беспокоится из-за собак; не то чтобы Трипио и Ардва выглядели особенно пугающе. Но он точно знает, что будет совершено вне себя, если их неожиданному гостю удастся удачно выгнуться и поранить хоть одного его пса своим дрыганьем.
— Ну и что это, черт возьми, такое, Оби-Ван? — ворчит Энакин, подходя к нему, игнорируя то, как гравий подъездной дорожки царапает его ноги. Оби-Ван ослабляет хватку на ногах парня, и тот падает на землю с глухим ударом. — Я считал, что ты уехал, чтобы подумать?
— Я подумал, — говорит Кеноби, — и пока меня здесь не было, я пришел к решению.
— И каково оно?
— Ты прав. Подражателя нужно остановить, а твои бывшие коллеги абсолютно некомпетентны в этом вопросе. Мне придется это сделать, и я не могу больше сдерживать себя из-за страха потерять тебя. Ты никуда не уйдешь, а работу нужно закончить.
— Хорошо, но какое отношение все это имеет к этому типу? — спрашивает Энакин, жестом указывая на нежелательного третьего присутствующего.
Этот тип — лысеющий мужчина средних лет в поношенном пальто и испачканных джинсах — медленно, но уверенно полз по гравию на связанных руках с той минуты, как Оби-Ван отпустил его ноги. Он не ушел слишком далеко из-за помех, создаваемых веревками, и того, что ему пришлось стряхивать с себя собак каждые несколько шагов, но надо отдать должное его упорству. Кеноби прослеживает взгляд Энакина, пока тот разглядывает корячащуюся на земле жертву, хмурится, когда понимает, что тому действительно удалось проделать половину пути к лесу за время их разговора. Не то чтобы это хоть как-то ему поможет; Энакин не понаслышке знает, как скверно в лесу даже без веревок на руках.
Оби-Ван бредет за мужчиной, извивающемся все чаще в отчаянной попытке сбежать, и по пути бросает через плечо:
— Ты не собирался ничего говорить?
Энакин пожимает плечами:
— Ты бы понял в конце концов. Вряд ли ему бы удалось далеко уйти.
Притащив пленника туда, где стоит Энакин, Оби-Ван ставит ногу ему на грудь, чтобы предотвратить дальнейшие попытки к бегству. Тот уже перешел с криков на тихие, жалобные всхлипы, а все его старания пошли прахом. Энакин, лично знакомый с тем, через что тот проходит, знает, что именно здесь рождается обреченность. Возможно, позже он попытается бороться, когда будет не так измотан, чем бы там Оби-Ван ни воспользовался, чтобы его успокоить, и у него было время придумать парочку планов побега, но пока что они могут договорить, ни на что больше не отвлекаясь.
— Найти грабителя в Корусанте не так уж трудно, особенно для хорошо одетого мужчины, которому пришлось пройти необычно много темных аллей, — объясняет Оби-Ван. — Раз уж ты меньше злился на меня за убийство Мола и Саважа после того как узнал, кто они такие, я пришел к выводу, что ты чувствуешь меньше вины за смерть преступников, чем за смерть невинных людей, которых я отыскивал в баре. Я решил, что найду подходящую жертву, которую ты одобришь, и сэкономлю время.
