И хотя они обычно не используют эту ванную — Оби-Ван даже не поставил на место дверь, — ширина и глубина ванны там позволяют искупать сразу двух собак, чтобы никто из них, пока занимаются другим, не носился по дому, оставляя всюду грязь. Энакин измеряет температуру воды, пока Оби-Ван уходит в их обычную ванную, чтобы взять там все необходимое для решения проблемы. Несколько полотенец они стелят прямо на пол, чтобы впитались брызги от беспокойных собак, и как только ванна набирается полностью, они намыливают питомцев и принимаются за работу.

Трипио, который всегда ведет себя хорошо во время купания, сидит тихо, пока Энакин отмывает его от грязи, бережно распутывая шерсть там, где она заскубилась от его хулиганства. Но про Ардва сказать то же нельзя. Энергичный пес рад купанию ничуть не меньше, чем буквально всему остальному, поэтому он разбрызгивает вокруг себя воду, вертится в руках Оби-Вана, пока тот пытается вымыть его. Мокрая шерстка не помогает удержать его на месте, только превращая Ардва в грязное недоразумение, которое, похоже, стремится облить Оби-Вана как можно сильнее.

Он промокает в мгновение ока, а его руки до локтей покрыты тонким слоем грязи. Он то тихо ворчит себе под нос, то закусывает нижнюю губу, оттирая собаку, выковыривая грязь из шерсти с такой же целеустремленностью, с какой занимается любыми другими вещами. Энакин не может не замереть, чтобы рассмотреть его — растрепанного, со слегка покрасневшими от недовольства щеками — в мягком свечении ламп. Случаи, когда Энакин видел Оби-Вана таким возбужденным, можно пересчитать по пальцам одной руки, и он не собирается упускать возможность незаметно поглазеть на него.

— Что? — раздраженно фыркает Оби-Ван, замечая внимание Энакина. — Он что-то сделал с лицом?

— Н-нет, я лишь… — Энакин чувствует, как краснеют щеки. Оби-Ван все еще пристально смотрит на него, и Энакин абсолютно не уверен, как описать тепло в животе, которое совсем не похоже на возбуждение, но столь же сильно.

Он не думает о своем решении, когда наклоняется вперед и касается губ Оби-Вана своими, вовлекая его в долгий поцелуй. На это нет никаких причин; этому нет никаких объяснений, кроме простого желания поцеловать его. Он не пытается соблазнить или отвлечь. Энакин — здесь и сейчас — просто доволен происходящим: Оби-Ваном и их собаками, бушующей за окном грозой. Кеноби вздрагивает от прикосновения, и, когда Энакин наконец отстраняется, он касается пальцами губ, будто не веря в то, что только что случилось.

Энакин отворачивается с твердым намерением отмыть Трипио и пытается не замечать легкой рассеянной улыбки на губах Кеноби, которая не исчезает до конца их грандиозного мытья собак.

***

— Я думаю, что тебе придется убить снова, — говорит Энакин, наблюдая, как грязная вода спиралью закручивается в слив. Он изо всех сил старается не смотреть на Кеноби, в основном потому, что не может поверить, что предложил именно то, что предложил.

— Извини? — Оби-Ван молчал, собирая грязные полотенца, и теперь пристально смотрит на Энакина, будто у того внезапно отросла вторая голова.

Он запинается, споткнувшись о собственные слова, пытаясь выдавить из себя хоть что-нибудь из того, в чем собирается признаться.

— Мне не хватает информации из этих файлов, чтобы я мог хотя бы догадаться, кто этот подражатель. Никакой связи с жертвой, никаких отпечатков, никаких улик, с которыми я бы мог работать. Не с этим первым убийством. Если я собираюсь искать его без ресурсов управления, мне нужно больше данных.

— И как тебе поможет то, что я убью еще одного человека?

— Если он продолжит подражать тебе настолько умело, как он это делает сейчас, то он никогда не оставит никаких улик, чтобы его можно было отследить. Но может оставить, если мы его вынудим. Если ты пойдешь и покажешь, что не собираешься сидеть и позволять кому-то отбирать твои заслуги, у нас, возможно, получится достаточно его разозлить, чтобы он допустил ошибку.

Оби-Ван кладет полотенца в раковину куда аккуратнее, чем можно было бы с ними обойтись. Энакин подозревает, что тот просто пытается сдержать гнев, и оказывается прав: когда Кеноби начинает говорить, его слова звучат отрывисто и резко:

— Не только он может совершить ошибку, Энакин. При наличии этого подражателя, новых убийств, твои коллеги будут в полной боевой готовности искать того, на кого можно повесить эти преступления. Под угрозой не только подражатель.

Энакин вздыхает:

— Оби-Ван…

— Нет, Энакин. У меня нет никакого желания рисковать моей свободой — нашей свободой — из-за этого киллера. Расстроен ли я тем, что он использует мое имя? Определенно. Но я не настолько расстроен, чтобы так рисковать.

— Он не остановится, Кеноби! — возражает Энакин, вставая, чтобы чувствовать себя не таким беззащитным. Ему не нравится предлагать Оби-Вану убивать людей; это идет вразрез буквально со всем, чему Энакин посвятил свою жизнь. Кеноби не помешает, во всяком случае, выслушать его. — Ты настолько в этом хорош, что шансы на то, что тебя поймают — только если ты недвусмысленно не выдашь себя, — так малы, что я даже описать не могу. В твоем деле я основной эксперт! Без меня там мои коллеги даже не различат вас. Они тебе не угроза!

— Твои заверения не слишком убедительны, Энакин! — огрызается Оби-Ван. — При всем, что я знаю, ты пытаешься использовать это, чтобы заставить меня ошибиться, так же сильно, как пытаешься заставить его.

— С чего бы мне это делать? — удивленно спрашивает Энакин.

— А с чего бы тебе этого не делать?!

Комната резко погружается в напряженную тишину. Оби-Ван пристально смотрит на него, коротко выдыхая, и понимание того, что только что произошло, волной обрушивается на Энакина.

Оби-Ван думает, что Энакин пытается им манипулировать. Он думает, что Энакин пытается использовать этого подражателя и вклад Кеноби в это дело, чтобы спланировать свой побег из этой хижины — вырваться из-под опеки Кеноби. Обвинение потрясает его.

Отчасти ему тяжело из-за того, что Оби-Ван считает, будто он способен на такую подлость; но с другой стороны, отвратительно, что мысль о побеге ни разу даже не пришла ему в голову.

========== 16. ==========

Когда прошлой ночью они уснули в гардеробной, она не казалась такой уж вместительной. Ее размеры, конечно, впечатляют, Энакин это замечает, но было в ней что-то, отчего она казалась маленькой и безопасной; будто четыре стены, обозначающие границы пространства, существующего вне хаоса, творимого грозой за окном, и вне давления, оказываемого на них ролями похитителя и пленника. Но сейчас, когда Энакин сидит, завернутый в одеяла, которые они не удосужились унести обратно, а Кеноби стоит на коленях в дверном проеме, обычный ковер ощущается, как огромное и бесконечное расстояние.

— Я понимаю, что ты зол на меня, — говорит Оби-Ван таким ласковым и тихим голосом, будто разговаривает с раненым животным. — Но должен признаться, я не совсем понимаю из-за чего. За последние месяцы у нас были разногласия по разным причинам. Ты злился на меня за то, что я привез тебя сюда, злился за то, что я вторгся в твое личное пространство, за то, что я убил еще одну жертву. В прошлом ты, казалось, был готов ругаться со мной из-за любой мелочи; теперь же ты злишься на меня за то, что я отказался делать то, за то ты ненавидел меня раньше. Можешь ли ты винить меня за настороженность из-за твоего внезапно изменившегося решения?

Энакин молчит и не двигается, наблюдая, как Кеноби рассматривает свои ладони, потом проводит ими вдоль бедер, собираясь с мыслями. Ему нечего сказать — до тех пор, пока Оби-Ван не закончит говорить сам.

— Я… Я знаю, что сделал тебе; знаю, что кто-то — и даже, возможно, ты, — истолкует это как жестокость. У тебя была жизнь за пределами этих стен, и я отобрал ее, когда привез тебя сюда. Но у меня только хорошие намерения. Я никогда не хотел, чтобы у нас все было вот так. Мне нравилась жизнь, которая была у нас в Корусанте, но я не уверен, что ты когда-нибудь сможешь понять, как было тяжело слышать, как ты хлопаешь дверью каждое утро, и не задаваться вопросом, будет ли это тем самым днем, когда ты не вернешься ко мне. Были моменты, когда я хотел остановиться тебя и умолять не уходить, но я не решился. Это была твоя жизнь. Но потом произошел этот случай с Молом и Саважем, и я столкнулся с осознанием, что все, что я делал, защитить тебя в действительности не могло. Жизнь оказалась такой непредсказуемой, какой всегда и была, а я позволил себе поверить ложному чувству безопасности. Я хочу остановить этого убийцу так же, как ты, Энакин, но я не уверен, что способен рискнуть так, как ты просишь меня. — Оби-Ван наконец поднимает взгляд на него. Честность в его глазах одновременно волнует и пугает до жути. — Я люблю тебя, Энакин Скайуокер, и я в ужасе от того, что, если я сделаю это, я потеряю тебя.