Последовавшая ссора кончилась так же, как и прочие конфликты с Кеноби: Энакин оказался прижат к ближайшей поверхности, а ситуация окончательно вышла из-под его контроля. При всем его превосходстве в физической силе, на стороне Кеноби были тактика и опыт. И тот факт, что Кеноби продолжает осаживать его, не должен был так уж удивлять. Руки, надавливая, обвились вокруг его горла, оставляя следы, которые он будет носить долгие дни.

Так что на этот раз Энакин не сопротивляется после предупреждения. Он заставляет себя успокоиться — насколько это возможно, несмотря на то, что пальцами он впивается в простыни, чтобы не отпрянуть. Кеноби впивается в прежние засосы, повторяя их один за другим, и прикусывает еще чистую кожу, оставляя аккуратные следы зубов на рубцах.

— Почему мы не можем просто быть нормальной типа парой? — шипит Энакин на особо сильный укус. — Без всей этой фигни?

— Потому что мне нравится знать, что ты мой, — сухо отвечает Оби-Ван. — И теперь, когда Асока уже попалась на эту удочку, будет подозрительно, если мы перестанем. Ты ведь не хочешь, чтобы она начала что-то вынюхивать здесь, правда, Энакин?

Энакин ворчит:

— Я не твой, и она через пару дней возвращается в Корусант. Потом не будет никакого смысла во всем этом.

— Тогда мне, наверное, стоит оставить как можно больше засосов, хм? — Кеноби проводит носом под линией челюсти. Они не целовались с той ночи, когда Энакин пытался сбежать, — ну, кроме тех легких поцелуев в щеку в присутствии Асоки, — но Оби-Ван старался выжать максимум из требуемых ролей. — Знаешь, нет ничего плохого в том, чтобы позволить себе наслаждаться происходящим. Я знаю, что хотя бы часть тебя в восторге.

Кеноби с намеком проводит взглядом по телу Энакина и смотрит прямо туда, где — достаточно унизительно — в пижамных штанах у него болезненный стояк. В любой другой ситуации Энакин насладился бы этим; ему всегда нравилось оставлять метки самому и быть помеченным кем-то. Но сейчас все-таки не «любая другая ситуация», и вряд ли кто-то может его обвинить из-за того, что его несговорчивый, предательский член решил неожиданно вспомнить, что Оби-Ван — истинное воплощение фразы «ходячий секс».

— П-пошел в жопу, — выплевывает Энакин, чувствуя, как от пристального взгляда начинают гореть щеки.

— Ох если бы, — бормочет Оби-Ван, соизволив наконец отодвинуться и дав Энакину столь необходимое пространство. — Асока сказала, что она будет у нас к завтраку. Как насчет того, что я начну готовить, пока ты будешь в душе?

— Как щедро с твоей стороны, — тянет Энакин, недовольно ворча, когда Оби-Ван наклоняется и легко целует его в лоб, прежде чем вылезти из кровати. Энакин так устал от этого семейного дерьма.

Всего лишь несколько дней, говорит он себе, забираясь под струи воды. Еще немного, и Кеноби, черт возьми, оставит его в покое; он практически чувствует свободу на вкус. Никаких больше синяков на горле, выдающих их занятия, никаких больше неловких поцелуев на глазах у Асоки, никаких больше объятий на диване за просмотром телевизора по вечерам…

Острый укол, следующий за этой мыслью, безжалостно топится новой волной гнева. Это глупо — думать, что хотя бы маленькая часть его будет скучать по прикосновениям. Если рассуждать логически, он понимает, что его желание близости с Оби-Ваном — это психологическая реакция на то, что он общается практически только с ним одним. У обучения в Корусанстком Полицейском Департаменте не было слабых сторон, поэтому им читали несколько лекций о привязанности заложников. Люди — общественные создания, а Энакин даже в большей степени, чем прочие, и его драматичное исключение из привычного круга общения заставило его искать любой источник внимания, какой он только может найти. И пока наличие Асоки в его жизни помогало ему не слететь с катушек окончательно, он не предпринимал ни одной попытки сбежать с тех пор, как чуть не замерз в лесу до смерти. Часть его, наслаждающаяся обществом Оби-Вана, возможно, считает, что он и не хочет сбегать.

Прошло почти два месяца с того момента, как Оби-Ван взял его под свой контроль, и, насколько Энакин знает, это не привлекло никакого особого внимания. При всей его вере в своих коллег, его внезапное исчезновение не вызвало ничего, кроме короткого предложения в бегущей строке по телевизору. Никаких признаков того, что он покинул свою квартиру не добровольно, не было, потому что у Оби-Вана есть от нее ключ, а тот факт, что Трипио тоже пропал, только дополнит картину того, что Энакин просто собрал вещи и уехал. Стресс от работы, скажут они, вызванный убийством человека, убившего его мать. Он посещал департаментского психолога, скажут они, так что такое событие не столь уж и неожиданно. Некоторые люди просто не созданы для того, чтобы справляться со стрессом.

И как бы сильно Энакин ни ненавидел признавать это, но это… нечто, связывающее его с Оби-Ваном, — самые простые отношения в его жизни. Есть определенные переменные и четкие границы. Сейчас, когда они привыкли к этой странной тихой жизни, случиться может не так уж много неожиданностей. Он знает, чего Оби-Ван хочет от него, и он — большую часть времени — может решать, что он хочет дать. И хотя Кеноби исследует те линии, что Энакин прочертил буквально на песке, и берет максимум от тех, что еще только предстоит изучить, он никогда не переходил уже установленных Энакином границ.

В любом случае Оби-Ван мог бы взять все, что бы он ни захотел. Энакину некуда бежать, и — если тот факт, что сегодня утром он буквально успокоился и позволил ему метить себя, вообще что-то значит, — у него осталось не так уж много сил на борьбу. Оби-Ван хочет его; Энакин видит это в его глазах, когда просыпается по утрам, или когда они разговаривают за ужином, или когда они сидят в обнимку на диване, а собаки возятся у их ног. Но больше Энакина сейчас он хочет, чтобы Энакин пришел к нему сам.

И если его маниакальный интерес, длящийся последние несколько лет, доказывает хоть что-то, то это значит, что Оби-Ван Кеноби — бесконечно терпеливый мужчина.

К моменту, когда Энакин выбирается из-под душа, его несвоевременная эрекция проходит окончательно, и он может спокойно слоняться по дому без ужасающей возможности наткнуться со стояком на Асоку. Было бы лучше, если бы он просто кончил, он все еще чувствует неудовлетворенное желание, бурлящее под кожей, но он наотрез отказывается делать это с подачи Оби-Вана. Он умрет от недотраха раньше, чем доставит своему похитителю удовольствие, дав знать, что он настолько его завел.

В гостиной включен телевизор на низкий уровень громкости, показываются утренние новости, собаки лениво разлеглись на диване, а в воздухе отчетливо пахнет панкейками (любимой едой и Энакина, и Асоки). И раз уж ее самой пока нет, Энакин намерен воспользоваться своим преимуществом и ухватить как можно больше еды до ее прихода, потому что потом ему придется отвоевывать каждый кусочек. Во всяком случае, он хочет так поступить, пока не цепляется взглядом за заголовок, пересекающий экран телевизора.

«Новое нападение Переговорщика?!»

Энакин замирает на середине движения, наблюдая за журналисткой, которая подробно рассказывает о новом ужасном месте преступления, обнаруженном корусантской полицией сегодня утром у главного входа в Сити Холл. Несмотря на то, что он слушает, его разум воспринимает минимум услышанного. Все, что он может слышать, это невнятное гудение в ушах, когда он изо всех сил старается соединить всю информацию, что у него есть. Он тянется к пульту и ставит новости на паузу, когда на экране показывается снимок места преступления.

Это… неправильно. Оби-Ван ведь никогда не убивает вне цикла, так? Конечно нет. Не когда Энакин здесь, в его доме, в его постели. У него просто нет на это причин. И все же Энакин узнает детали — специфические черты. Публичное место, символизм в расположении тела, сама жертва. Очередной мужчина, которым мог оказаться Энакин; очередной брат, проигравший кровожадности.

Злость, которую ему удалось унять ранее, одолевает его снова, и прежде, чем он может себя остановить, он влетает на кухню, чтобы посмотреть Оби-Вану в глаза.