Возбуждение — такое, какого не случалось со времен Падме, — скользит по его венам, когда на шее ощущается горячее дыхание. Каждое прикосновение, каждая ласка — будто в несколько раз ярче, и он чувствует, как в пижамных штанах становится тесно. Губы касаются линии шеи, легкое царапанье от бороды ощущать любопытно. Все прошлые мужчины Энакина были гладковыбритыми; это что-то новенькое для него. В любом случае он никогда не против ленивого утреннего секса. Щетина его не остановит.
— Ах, — выдыхает Энакин, когда зубы вцепляются в ложбинку между плечом и горлом. Воротник футболки оттянут в сторону для лучшего доступа. Острота укуса сглаживается ощущением скользящего языка и нежных поцелуев, но в следующий момент его кожу терзают вновь.
На шее определенно останется синяк, после того как его партнер наконец отрывается, накрывая Энакина собой. Обнаженная, соблазнительно теплая грудь скользит по спине Энакина. Он чувствует чужой возбужденный член, хотя они оба в штанах, когда он касается задницы Энакина, и его разрывает между желанием толкнуться назад, навстречу члену, или вперед, чтобы самому потереться о простыни.
Эту дилемму решают за него, когда отстраняются вновь, хватая за бедра и ставя на колени. Мужчина склоняется над ним, удерживаясь на одной руке и другой скользя под резинку штанов Энакина. Загрубевшие пальцы касаются его члена, двигаясь почти раздражающе медленно одновременно с толчками. Опираясь на локти, он заглушает стоны, уткнувшись в сгиб руки. Он чувствует, как удовольствие растет даже от легких прикосновений, чувствует, что он уже очень-очень близко, когда…
— Ох, Энакин, — выдыхает Оби-Ван.
Ничто даже примерно не сравнится с тем неподдельным ужасом, который охватывает Энакина.
Он резко вскидывает голову, когда Оби-Ван толкается снова со странным звуком, и эффективно сталкивает его с себя, отправляя на пол в переплетении одеял. Упав на простыни, Энакин заправляет опадающий член в штаны и закрывает лицо руками, будто пытаясь подавить приступ рвоты от мысли, что он в полубессознательном состоянии, очевидно, решил не тянуть и лечь под Оби-Вана Кеноби. Чуть раздвинув пальцы и не отрывая рук от лица, он смотрит поверх края кровати, наблюдая, как Кеноби утирает кровоточащий нос краешком простыни. Кеноби выглядит недовольным таким поворотом событий.
— Какого черта с тобой не так? — кричит Энакин, чувствуя, как по коже ползет ощущение прикосновений Кеноби.
Оби-Ван поднимает взгляд на него, и выражение его лица меняется на явно самодовольное.
— Ты ни разу не сказал «нет», Эни, — мурлычет он.
Поскольку рядом больше ничего нет, Энакин кидает в него подушку. Никакого особенного эффекта это не производит, но тем не менее свои намерения он выразил.
***
Единственное, что ухудшает секс с Кеноби, это то, что он отказывается выпускать Энакина из постели в следующие несколько дней. Если верить его словам, то от обилия хождений раны на ногах, оставшиеся после его непродуманного побега, могут открыться заново, а он бы предпочел, чтобы на ковре не оставалось его кровавых следов — вот уж спасибо большое. Энакин хотел бы возразить, что от кровати до гостевой ванной идти дольше, чем до основной ванной, где он бы очень хотел сейчас быть, но время, проведенное в кровати с Кеноби, неожиданно приносит свою выгоду.
Первое — и самое главное — это то, что Кеноби не распускает рук. После их резко прервавшегося взаимодействия в вечер побега Энакина, он, кажется, с радостью считается с желаниями Энакина и касается его, только когда помогает ему дойти до туалета. Кроме того, он не спит с Энакином в одной постели, вместо этого соорудив себе рядом с кроватью гнездышко из вещей, прежде лежавших в ванне. Энакин подозревает, что все это для того, чтобы лишний раз не искушать самого себя, а не попытка прислушаться к желаниям Энакина, но он не собирается смотреть в зубы дареному коню. Если Оби-Ван не хочет снова получить в нос, то пусть будет добр держать дистанцию.
А еще Кеноби радостно оставляет его одного в течение большей части дня, приходя только когда Энакин зовет его или чтобы принести попить и перекусить. Энакину это кажется подозрительным, он-то ожидал более серьезных последствий своего храброго побега, но возможно, Оби-Ван считает, что то состояние, до которого он себя довел, вкупе с унизительной помощью в дрочке — само по себе достаточное наказание. Это не говоря уже о ярких засосах на шее, на которые ему приходится смотреть каждый раз в туалете — благодаря тому, что зеркало висит в стратегически важном месте.
Все меняется на четвертый день, когда Кеноби исчезает в гардеробной и появляется, держа в руках одежду — слишком приличную для ношения в доме.
— Куда-то собираешься? — спрашивает Энакин, кромсая в тарелке яичницу, которую ему принес Оби-Ван, пока тот, раздевшись до белья, надевает брюки.
— У Ардва запись на сегодня, будут снимать шину, — отвечает Оби-Ван, застегивая пуговицы на рубашке и заправляя ее в брюки. — И нам нужны еще продукты. Мы скоро вернемся. Надеюсь, ты не собираешься снова калечить себя, пока меня нет?
Энакин кривится от его тона.
— Ага, как-нибудь переживу.
Сейчас ему больно даже стоять. Он не собирается придумывать новый план побега: пока он не может даже по залу пройтись, не опираясь на Кеноби, как на трость.
— Хорошо. — Оби-Ван подходит к кровати, и Энакин вздрагивает, когда он наклоняется. Он запоздало понимает, что Оби-Ван тянется за Ардва, а не за ним, но уже слишком поздно, и он не может двинуться дальше, когда Кеноби чуть разгибается и легко целует его в макушку. Как будто они такая домашняя парочка, а не… ну, чем бы они там ни были. — Тогда увидимся вечером.
Он уходит, и Ардва радостно ворочается у него на руках.
Первые три часа — по подсчетам Энакина — все хорошо, но потом он слышит, как открывается входная дверь и кто-то начинает бродить по нижнему этажу. Ушки Трипио встают торчком от звука, убеждая Энакина, что это не его галлюцинации, вызванные отвыкшим от общества воображением, и собака спрыгивает с кровати, чтобы все разузнать. Для возвращения Кеноби еще слишком рано, но и не похоже, чтобы у них были гости. Энакин вздыхает, решая пойти и посмотреть, откуда шум. Он понятия не имеет, кто бы мог вломиться в хижину посреди леса, но он уверен, что если Оби-Ван вернется и обнаружит кого-то в их доме, то прольется чья-то кровь.
Ковылять вниз по лестнице — пытка, и он крепко держится за перила, но ему удается спуститься. Кто бы ни забрался в дом, он решил проверить кухню, потому что оттуда слышно, как открываются и закрываются ящички под отчетливый шелест упаковки чипсов. Из всего обилия вещей, которые можно было бы украсть, злоумышленник решил выбрать именно картофельные чипсы. Энакин обычно не тот, кто спрашивает о криминальных подвигах других людей — он сам творил странные вещи, когда был подростком, — но вламываться в чужой дом ради пары горсток чипсов — это определенно странный выбор.
Зайдя за угол, Энакин сталкивается лицом к лицу с девочкой-подростком. У нее темная кожа, темные глаза и обесцвеченные волосы. Красная куртка, которая ей велика, болтается на ней, свисая гораздо ниже пояса джинсов. Бесстыдно усевшись на чистом столике Кеноби и запустив одну руку в пачку, она смотрит на Энакина с выражением полного недоумения.
Подозрительно прищурившись, она вытаскивает руку из пачки и показывает на него, держа чипс между пальцев.
— Ты не Оби-Ван, — заявляет она.
Энакин неловко переступает с ноги на ногу, стоя в дверном проеме.
— Я Энакин. Я… — он пытается найти подходящее слово, — парень Оби-Вана.
Твою мать. Он пожалеет об этом.
Она осматривает его с ноги до головы, будто оценивая.
— Понимаю его. Ты милый, — решает она. — Должно быть, ты правда нравишься Оби-Вану. Он сюда годами никого не привозил.
— Эм… спасибо?
— Без проблем.
Девчонка закидывает чипсину в рот, а потом выуживает еще одну из пачки и бросает ее Трипио. Тот крутится возле ее ног, радостно виляя хвостом от подачки. Предатель.
