Она отрицательно затрясла головой.

– Нет, не Гаврилова, я, – торопливо убеждала она. – Костя – ребёнок. Вы о ней ничего такого не думайте. Я, я одна во всём виновата. Все идеи были мои. Девчонки делали, как я говорила. И мужа тоже я… – Вера раздавила окурок в пепельнице и сникла.

– И всё-таки мне непонятно, – продолжал рассуждать Правдин, расхаживая по кабинету. – Мне непонятно, как перспективный работник следственных органов, добропорядочная женщина встала вдруг на преступный путь? Всё у неё было. Семья, работа, надёжный муж, дом – полная чаша. Чего не хватало? Романтики? Острых ощущений?

Вера промолчала.

– А впрочем, «Такое есть на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам!» – продекламировал Правдин, вздохнул и вернулся к столу.

Первый допрос был коротким. Заметно было, что следователь устал с дороги и спешит. Вера подумала, что у него, наверное, куча дел. Представиться начальству, устроиться в гостинице, может быть, на экскурсию съездить или сходить в музей. Это помимо работы. Работа на первом месте. Она представила себе, как вечером Правдин принимает душ, как ложится в постель, на свежее казённое бельё, и перед сном звонит домой, в Питер, любимой жене и деткам. «Здравствуй, милая. Как прошёл день? Как наши крошки? Не шалили? А кушали хорошо? А какие у них сегодня отметки? Поцелуй их за меня. Передай, что папа их любит. И тебя, конечно. Тебя в первую очередь. Чмок, чмок, чмок…»

Глава третья

Севастьянова в ту ночь никак не могла заснуть. Она понимала, что первый допрос был ещё не допрос, Правдин только присматривался к ней. Завтра будет настоящий разговор. И она знала о чём, о ком. И думала, что ей отвечать на вопросы следователя. Будь он женщиной (только не Крашенинниковой), она могла бы честно рассказать, как всё было. Но откровенничать с мужчиной?.. Вера знала, что представители другого пола брезгуют такими, как она, презирают. «Ну, и пусть, пусть, – думала она. – А что было, то было. Я ни от чего не отказываюсь».

Было жаркое утро середины июля. Денис укатил с начальником на рыбалку. Как всегда, с пятницы по понедельник. Вера встала поздно и слонялась по квартире, не зная, чем заняться. В Балашиху ехать не хотелось. Родители находились в санатории. Вера купила им путёвки в своём ведомстве. Подруги были в отпусках. Маша с семьёй укатила в Египет, Валя с мужем в Турцию. Оставалась пельменщица Надя. Но в воскресенье она работала. Солнце пекло нещадно, свежая ещё листва трепетала за окнами, газон перед домом зеленел травой, которую безжалостно косил гастарбайтер-косильщик. Его машина жужжала где-то внизу, подчёркивая неестественную для города тишину. «Все, наверное, в лесу, на пляже, – подумала Вера, а я сижу в квартире одна-одинёшенька». Да, она призналась себе в том, что фактически одинока, хоть формально замужем. И поняла это вдруг так остро, будто в сердце ей вонзили булавку. Сколько Вера себя помнила, она всегда куда-то спешила, всегда была загружена делами под завязку. В школе отказывалась от кино и танцев, сидела дома, зубрила, чтоб получить медаль. В институте из кожи вон лезла, тянула на красный диплом. И получила. Службу несла ответственно, от общественных нагрузок не отказывалась. В лыжный поход или на субботник – всегда, пожалуйста. В коллективе её уважали. Знали, что Севастьянову можно попросить о чём угодно. И она посочувствует, похлопочет, поможет, даже в ущерб себе самой. Последним обстоятельством Вера даже гордилась. Ей казалось, что все видят, какая она правильная, отзывчивая, неравнодушная, хорошая, одним словом. И вот такая хорошая сидит в выходной, кукует, и никому до неё нет дела. Вот ей тоскливо, одиноко, а никто не позвонит, чтоб просто хотя бы поболтать. Раньше тоже случались такие «минуты прозрения», но Вера не позволяла себе впасть в депрессию. Она вообще себе многое не позволяла. Никогда не бывала в ресторанах (корпоративы не в счёт), не напивалась, не имела любовников, не валялась по выходным в постели, оплакивая судьбу. Не разрешала себе прожигать жизнь. Она боролась с тоской по-другому. Нагружала себя делами, принималась чистить гардероб от старых вещей, «вылизывала» и без того стерильную квартиру. И сейчас она придумала, чем заняться. Решила пересадить цветы на балконе. У неё был припасён, целый мешок свежей земли. И уже приступила к этому занятию. В этот момент снизу позвонил старичок-консъерж и сказал, что её спрашивает девушка по имени Костя. Сердце Веры подпрыгнуло от радости. Она сказала, что немедленно спустится. Вымыла от земли руки, заперла квартиру и как была, в домашнем платье и шлёпанцах, кинулась к лифту. Она сама не могла понять, почему появление этой девчонки так её взбудоражило. Вроде бы ничего у них не могло быть общего, но вот же, нашлось.

Костю было не узнать. Она была в белых брюках и белой футболке. Её каштановые волосы отросли, и лежали на голове аккуратной шапочкой. Её маленькие ступни были обуты в белые балетки, на плече висела белая сумка из мягкой кожи. На ней, как всегда не было никакой косметики, но кожа золотилась загаром, и вся она была чистая, пахнущая цветами. В руках у неё был привычный букет роз, тоже белых. Вера кусала губы, прятала глаза, но не умела скрыть своей радости.

– Ты… ты, как узнала, что я здесь живу? – спросила она Костю. Та пожала плечами и протянула Вере букет.

– А это в какую честь?

Розы так благоухали, что у Веры не хватило сил от них отказаться.

– В честь нашей встречи. И ещё… – Костя достала из сумки два билета в Большой театр.

– Балет «Спящая красавица» – прочла Вера. – Начало в 19 часов. Ты, что меня в театр приглашаешь?

– Ну? – улыбнулась Костя. – Пойдёшь?

– Пойду! – неожиданно для себя ответила Вера. – Только ведь… до вечера уйма времени?

– Можно съездить в зоопарк или поесть мороженого. Ты, какое любишь? Я – «Лакомку».

– А я?.. – Вера задумалась. – «Крем-брюле», пожалуй.

– «Лакомка» лучше, – мягко возразила Костя, и обе рассмеялись.

–Так как ты меня нашла? – повторила вопрос Вера. Дурацкая улыбка не сходила с её лица.

– Случайно, – как всегда коротко, не меняя выражения лица, ответила Костя. – Просто днями увидала на улице. Ты из магазина шла, с покупками. Я пошла за тобой, и вот…

– Почему же не подошла, а сестрёнка?

– Постеснялась, – сказала Костя, порозовев, и такой ответ вполне устроил Веру. Она попросила свою юную подружку подождать внизу. Сбегала домой, переоделась, и они отправились «прожигать жизнь». День прошёл замечательно. Они уселись в Верину «коровку» и помчались на Пресню. В то жаркое воскресенье город был пуст, никаких пробок, парковки свободны. Вера не была в зоопарке со школьных лет. Там многое изменилось. Появились экзотические звери. Возле них было особенно много народа. Среди экзотиков были и такие, от которых дрожь пробирала. Например, капибары. Огромные, величиной с телёнка, существа с крысиными мордами, на длинных ногах с лошадиными копытами. На табличке, однако, было написано, что «капибара» вовсе не крыса, а водосвинка, что характер у неё мирный и что в Южной Америке капибар разводят на фермах и едят.

После зоопарка «сестрёнки» заехали в кафе на Полежаевской, и выпили по две чашки горячего молочного шоколада. После чего, отправились в Больщой, на балет. Костя не поскупилась и взяла билеты в ложу. Они сидели почти у самой сцены. Багровый бархат штор и кресел, волшебная музыка Чайковского, присутствие рядом юного загорелого, энергичного создания, всё это было так ново для Севастьяновой и так здорово. Костя отвлекла её от мрачных мыслей, успокоила, развлекла. Мысленно она пожалела, что у неё, в самом деле, нет такой младшей сестрёнки или дочки. Ей так худо было с утра, так тускло, но явилась эта худенькая сиротка, и будто солнышко взошло. «Солнышко моё!» – с нежностью подумала Вера, бросив невольный взгляд на Костю. Та сидела, облокотившись о барьер ложи, как школьница за партой и внимательно следила за тем, что происходило на сцене. Балет ей определённо нравился. Позже Костя призналась, что была в театре впервые в жизни, но музыку эту часто слышала по радио. Вера скользнула взглядом по её шёлковым волосам, цвета молочного шоколада, по стройной шейке, голым рукам…