- А ты, значит, не боишься навьего отродья и месяц вместо солнышка почитаешь? – спросила вдруг. Свейн ответил, что солнце он любит, как и всякий человек, однако ему с детства мать говорила, что месяц ему что-то вроде дядьки-пестуна. А потому и навьих тварей он не страшится. Старуха кивнула, будто этого и ожидала.

- Все так, - пробормотала она себе под нос. - Видно, за то она тебя… - Тут старуха оборвала речь, а спустя короткое время заговорила уже по-иному:

- Отдашь мне коня своего да пойдешь, куда скажу, не спрашивая и сомнения не имея – научу тогда, как найти княжну Ойну.

Свейн, не раздумывая, спешился, лук и колчан со стрелами от седла отвязал и протянул старухе поводья.

- Теперь пойдешь на закат, чтобы солнце в спину светило. Что бы ни было – иди, хоть день, хоть два, хоть три. Дойдешь до каменной тропки, что подобна двум перевитым змеям, головами друг ко другу. Коли пустят тебя змеи, найдешь ты свою княжну, а уж нет – не взыщи, не быть тебе тогда живу.

Пошел Свейн по едва приметной тропке на запад, в сторону от дороги, и услышал только отчаянное конское ржание за спиной - будто стон. А когда, отойдя шагов на сто, оглянулся, ни коня, ни старухи на дороге не было.

***

А Арслан, князь ясов, скакал по дороге к холмам, бывшим его целью еще вчера, скакал во весь опор, будто бежал от темных дум своих. Но холмы, которые вчера казались близкими, сейчас будто пятились, отступали – и когда Арслан подъехал к ним, уже вечерело, и холмы чернели горбами диковинного заморского зверя. В одном из горбов светилось будто бы око – увидел Арслан, подъехав, что была то пещера, и в пещере мерцал неяркий неверный свет.

Древние каменные своды расступились перед вошедшим в пещеру князем, разошлись в стороны, будто завесы – и Арслан увидел старца с длинной седой бородой, в светлых одеждах, и узнал в нем Финна, который на пиру сидел одесную князя Сирта.

- Добро пожаловать, - звучно отдалось эхо в сводах пещеры.

- Я знаю, что привело тебя, - неожиданно приветливо продолжал Финн, указывая на каменное сидение, покрытое звериной шкурой. – Садись и выслушай.

Арслан опустился на указанное место, чувствуя во всем теле блаженную расслабленность. Пещера старого волхва навевала покой.

- Знай, Арслан, что тот, кто оскорбил тебя, тот, кто похитил княжну Людомилу – Черный змей, что в горах диких полночных живет.

Вскрик отчаяния вырвался у вскочившего Арслана, однако волхв одним движением руки велел ему оставаться на месте.

- Не нужно бояться, сын мой. Жива и невредима твоя суженая. Судьбой предначертано тебе схватиться со злодеем и одержать победу. Я не должен говорить тебе боле о том, что написано в Книге Судьбы, но отныне верь, верь в свою судьбу, и пусть твоя Людомила будет тебе путеводной звездой в борьбе с супостатом. Отдохни у меня эту ночь, а утром с новыми силами отправляйся на полночь.

- Отец мой! – уже опустившись на простое укрытое мягким мхом ложе, Арслан снова вскочил. – Еще одна забота терзает меня…

И он рассказал обо всем, произошедшем с ним после отъезда и о коварных ядовитых словах Урры, и о том видении, что было у него, когда он дремал подле раненого северянина.

- Не следовало тебе и в первый раз слушать навью тварь, - чуть посмурнев лицом, отвечал Финн. – Кошка та вовсе не кошка. Под шкурой кошачьей скрывается Наяна, злая колдунья. Она и тебя ненавидит, светлый князь ясов, и оттого всячески сбивает тебя с пути, которым тебе пройти предначертано. Но шшш… более я не должен ничего говорить тебе. Спи, отдыхай, а завтра отправляйся в путь. Ты сразишься с Черным змеем и освободишь свою невесту, и вместе вернетесь вы в град Сурьев к Сирту-князю, ее отцу.

Повинуясь мановению руки старца, веки Арслана отяжелели, и провалился он в глубокий покойный сон без сновидений. А Финн еще долго сидел при свете коптящего светильника, переворачивая тяжелые страницы древней книги. Но ум его блуждал далеко от книжных строк – Финн вспоминал, как много лет назад он говорил с будущей матерью княжны Ойны, как соблазнял ее богатствами Сирта-князя - что негоже такой красавице хоронить молодость свою в лесах да болотах, что такой красавице следует в шелках да оксамите ходить, убранной перлами и яхонтами. Тогда ему удалось соблазнить девий ум, удалось приручить дочь Наяны-колдуньи, загнать ее в княжий терем. То была победа его, белого волхва Финна. Но теперь битва будет страшнее – ибо стара стала Наяна, дряхла стала Наяна, и наследница нужна ей как воздух для жаркого огня.

***

Рахдай ехал, мучимый ревностью и злобой – и ему в уши проникли шепотки. Радовался он нерадостному лицу юной княжны на свадебном пиру, радовался затем горю соперника и тому, что может померяться силой с самою судьбой, дать волю полнившей его ярости. Но воля – вот она, а ярость меж тем никуда не делась.

«Не только хан Арслан тебе соперник, храбрый Рахдай. Глянул бы лучше, на кого весь вечер княжна смотрит да кто на нее глядеть боится, чтобы не разорвалось от горя сердце…» - подобен змеиному язык Урра-хана.

- Убью… - бессвязно шепчет Рахдай, и слепит, слепит его черная злоба, сочится изо всех пор. – Убью… сперва Арслана, а потом и тебя; тогда поплачет княжна!

И поворотил он коня, и пустил во весь опор – вскачь, колотят копыта в земную грудь, колотится злоба в груди Рахдая. Соперник, слишком счастливой была твоя улыбка, слишком ты полон своим счастьем… слишком ярка твоя удача. Берегись, соперник, летит к тебе смерть на вороном коне, слепая да безглазая, летит на крылах стервятничьих, не мешкает…

***

В черных змеиных кольцах покойно. Сидит княжна Ойна в змеиных кольцах, лежит на ее коленях уродливая змеиная голова, белая ручка ту голову гладит между костяными выростами, что прикрывают громадные очи.

- Не спится мне что-то… - взрыкивает сквозь дремоту Черный змей.

- А ты ложись тут, братец, на мягкий ковер, у жаркого огня, - ласково говорит ему Ойна. – А я тебе песню спою.

Встает и смотрит с улыбкой, как течет мимо нее долгое черное змеиное тулово, укладывается на ковре, свивается кольцами.

- Спой мне, Ойна!

Льется девичий голос, поет-выговаривает нежно, будто кошка мягкой бархатной лапкой гладит.

Стояла дева у скалы,

В морскую глядя даль,

Корабль из-за морей приплыл

Людей с оружьем полон был

Корабль, что издали приплыл.

Скрывали ножны сталь.

- Хорошо поешь ты, сестрица. - Сомкнулись огненные очи змея, легли покойно страшные черные кольца.

И самый юный из гостей,

Что прибыли тогда,

Спросил у девы молодой,

Не станет ли ему женой,

Любимою его женой.

Так молвил самый молодой

Из прибывших тогда.(1)

Спит змей, спит крепко и покойно и не видит, как обернулась Ойна серой птахой ночной, большеротым глазастым козодоем, и вылетела в окошко.

Летела птаха, летела, и уж совсем скоро была на прогалине лесной, где Свейн решил остановиться на ночлег. Села птаха на низкую еловую веточку, сидит и смотрит, как молодой северянин костер развел, добытого зверька освежевал и печься на углях оставил, а сам за оставшуюся в дорожной суме краюху хлеба принялся.

- Что ж ты, воин, краюхой черствой давишься, а птицы, что возле тебя сидит, не бьешь?

Глянул Свейн – а напротив него Ойна сидит, в серую шаль-покрывало закутанная. Смотрит на нее Свейн и не видит, как ползет за ней, за спиною ее синеватый туман, как отблескивают сквозь туманную завесу самоцветы, золото и серебро - словно рассыпано оно прямо по земле. Ничего того Свейн не видел, только одну Ойну. Бросился он к ней, и она прильнула к его груди, обняла - но потом сама отстранилась и его остановила взглядом строгим.

- Погоди. Прежде скажи, зачем меня искать поехал. Или золота и богатств отца моего ищешь – так я к нему не вернусь; и если кого я суженым назову, тот княжить в граде Сурьевом не будет.

Свейн отвечал, что это его не заботит, потому что хочет он жену свою в северные земли увезти, на свою родину, чтобы там ей жить и там детей его растить.