Свейн увидел дружинников приехавших на пир чужеземных ярлов, их диковинные шапки, блестящие черные глаза, услышал гортанный говор.

- Это ярл Урра с берегов Атиля, из Хамлидгарда. Так глазами и стреляет, - прошептал Эгиль, который был не только отменным скальдом, но и знал больше языков, чем было пальцев на руках, и оттого становился во всех походах толмачем.

Красивый стройный черноусый молодец и впрямь устремлял горячий взор темных глаз куда-то в высоту рубленого дома с маленькими узкими окошками.

- Конунгову дочь высматривает. Они тут все за ней как коршуны следят, - продолжал шептать Эгиль. - Сиртово богатство покою не дает, да и девица, говорят, хороша как сама Идунн. Думаю, на свадебном пиру мира и покоя будет несколько менее, нежели хотелось бы Сирту-конунгу.

Свейн тоже успел заметить, как неприязненно смотрели чужеземные ярлы друг на друга и, напротив, с надеждой - на окна высокого обиталища прекрасной княжны. Только один, молодой, с курчавой темно-русой бородкой и веселыми светло-карими глазами, румяный и пригожий, был спокоен. Чем и вызывал вдвое больший гнев остальных.

- А вот и Арслан. Ярл ясов и жених прекрасной Ойны, - напоследок сказал Эгиль.

***

Вечером явился отрок из дружины Сирта-конунга и сказал, что гостей из Северной земли просят не побрезговать княжеским пиром. Торир ответил благодарностью и оставшееся время принялся в последний раз пересматривать то, что викинги привезли конунгу в дар.

- Тролли бы побрали тебя, Эгиль, - ворчал хёвдинг. – Ты так спешил промочить горло, что мы забыли на судне часть даров. Молись теперь, кому хочешь, чтобы бьярмы все не разворовали!

- Я помолюсь Локи, - примирительно отвечал Эгиль. Кивнул Свейну: - Пойдем-ка, поможешь принести.

Свейну не слишком хотелось идти к пристани, но возражать Эгилю он не стал – уже то, что его, безбородого юнца, пригласили на княжеский пир вместо со старшими хирдсманами, было почетно.

Почти стемнело, белесая северная ночь была промозглой, и лес вокруг бьярмского града казался шевелящимися в тумане руками огромного зловещего существа. Эгиль шел по тропинке как медведь, ступал грузно, сразу на всю стопу, хозяйски топча сухие веточки и сосновые иглы.

Тропинка вильнула под горку и пошла петлять по кочкам. Свейн не помнил, чтобы они шли в град по болотцу, но тропинка была одна, а Эгиль шел уверенно. Стояла странная тишина, даже звуки шагов глушились туманом, который полз промеж болотных кочек. Не шевелилась ни единая веточка на ставших совсем тощими и корявыми соснах, которые жалко топорщились на пагорбах. Свейн приготовился было сказать, что они, верно, как-то свернули в другую сторону и что надо бы поворачивать назад, как вдруг сосны и кочки словно раздвинулись, и оба викинга оказались в ложке. Низинка вся была укрыта туманом, только здесь он был не так густ, как на болоте и отливал синевой при свете едва пробивающегося сквозь облака месяца. Затылок стало ломить, а все тело словно сковала усталость. Хотелось прилечь вот прямо тут, на сочной сырой траве, серебряной от месяца, и пусть укроет этот сладковатый туман, завесит очи, заползет в мысли и уляжется там так же хозяйски, как лежит в этом ложке.

- Нельзя! – Свейн почувствовал, как его тянут вверх. Эгиль словно клещами вцепился в его руку, и Свейн понял, что уже ложился на землю и почти засыпал. – Нельзя спать, малый! Идем! Надо идти, это, видать, здешние тролли нас водят. Идем-идем!

- Никак, заблукали, молодцы? – раздался женский голос. Туман будто расступился, пропуская маленькую старушонку в белом длинном платье. Седые волосы ее были заплетены в две косы и лежали на плечах. – Пойдемте-ка, корабль ваш тут, рядом. Вот и тропиночка к нему.

Как завороженные, оба викинга двинулись вслед за старушкой. Стало холодно, будто кто вдруг подул студеным, так что прихватило морозцем верхушки травок и тонкие сосновые иглы.

- Пойдемте, вас, небось, давненько дожидаются, - бормотала старушонка, то и дело оборачиваясь. Свейн силился не закрывать глаза и смотреть на землю, а не на блазнившую впереди них белую фигурку. Он чувствовал, что сердце его превращается в холодный комок, и едва передвигал ноги, бредя вслед за Эгилем. Они прошли ложок до половины, когда месяц вдруг вынырнул из-за облаков и сноп его света, неправдоподобно яркого, упал на полускрытую туманом тропинку. Свейн, которого этот лунный свет ожог как удар хлыста, встрепенулся. Прежде, чем тучи, будто спохватившись, снова почти скрыли месяц, юноша успел заметить блеснувшее болотное оконце у самых ног Эгиля. Он вскрикнул и дернул товарища назад. Эгиль успел вступить в оконце только одной ногой, которая сразу ушла вниз. Он потерял равновесие и тяжело завалился на спину, увлекая за собой Свейна.

Как завыло, заухало вокруг! Старушка, обернувшись, застонала, как надломленная сосна, стон ее перешел в визг, а руки стали удлиняться, удлиняться, тянулись они к упавшим, шевелились ставшие страшно длинными пальцы с черными когтями. От одного взгляда на ее лицо Свейна сковал такой ужас, что он почувствовал, как дыбом встают волосы – никогда еще он не видел таких пустых, огромных тянущих в себя глаз, и рот старухи разинулся черным провалом, вытянувши челюсть, так что все лицо ее искривилось и будто потекло вниз.

И снова месяц выглянул, ударил светом. Старушонка в бессилии погрозила кому-то кулаком, закрутилась на месте, вытянулась высоким бледным столбиком, грибом-поганкой на тонкой ножке, и провалилась в водяное оконце. Только беловатый туман взвился над болотом и потек куда-то в темнеющий неподалеку лес.

Едва переведя дух, Свейн и Эгиль бросились прочь из ложка. Не разбирая дороги, они бежали по кочкам, и все слышался им за спиной страшный визг. И месяц прыгал за ними в облаках, то выныривая, то скрываясь. Снова низинка, снова ног не видно в болотных туманах. Свейн мотнул головой, отбрасывая упавшие на лоб волосы, вгляделся в тропинку. Эгиль схватился за меч, его била мелкая дрожь.

И тут налетел ветер, вскружил, разогнал туманные заплески, с шипением они убрались в лес и под кочки, а в проломленную ветром облачную брешь хлынул свет месяца. И оба викинга увидели, что стоят над самой пристанью, а внизу покачивается их драккар.

- Пожалуй, нам не стоит говорить о том, что мы видели, - это было первое, что сказал Эгиль, когда они с нужной поклажей шли по дощатым мосткам с корабля обратно на берег. – Бьярмы все колдуны…

Свейн ничего не ответил. Он и сам не мог решить, по правде была та страшная старуха или это им только примстилось от сладковатого болотного тумана. Облака пропали, месяц победно сиял в белесовато-лиловом небе, а ветер слегка пошевеливал ветки и ласково оглаживал Свейна по голове.

- Не вы ли люди Торира-северянина? – послышалось впереди. Голос был не то детский, не то девичий.

- Мы из дружины Торира, - ответил Эгиль. Он сбросил наземь поклажу и взялся за меч. Впереди засмеялись.

- Экий грозный витязь! Ты от леса до града пройти не можешь, не вынув меча?

На тропинке впереди показалась тонкая девичья фигурка. Свейн вдруг ощутил тот же липкий страх, что и в болотной лощинке.

- Сгинь, ведьма! – крикнул он, всматриваясь в идущую им навстречу.

- Не видывала я еще, чтобы гости так говорили с хозяевами, - ничуть не сердясь, засмеялась девушка. – Проводить вас хотела, короткой дорожкой. Чтобы чего с вами не случилось.

- Сами дойдем, - буркнул Эгиль, поднимая свой тюк.

- Да вы сами и сюда-то еле дошли! – девушка подошла ближе. Теперь видно было, что одета она не так, как бьярмки, нет на ней тяжелой вышитой блузы, островерхого головного убора с богато украшенными бляшками над ушами. Платье простое да платок, из-под которого сбегает на плечо длинная коса. Платок надвинут так, что лица почти не разглядеть. Только глаза блестят из-под него – большие, светлые. Погибельные глаза.

– Дивно мне, что вы от бабушки ушли почти целехоньки, - почти шепотом добавила девушка, словно говоря сама с собой. – Дивно. Не бывало еще такого.