Уж и солнце скользнуло за лес, взошел над рекой месяц – наливается он силой, круглее делается, растет. Упустил ты удачу свою, Урра-хан! Не поздно еще повернуть, не поздно вспомнить старую ворожею, говорившую тебе на берегах Атиль-реки – «Более всего, хан, опасайся светлого глаза – темный глаз тебе счастье даст, а светлый с ума сведет».

Свел тебя с ума светлый, синий взгляд юной Ойны, взгляд, что древнее вечного синего неба. Даже змеиный ум твой не в силах противиться этой силе.

«Еще опасайся, хан, северного ветра. Южный ветер принесет тебе слезы, восточный даст свет – а северный станет твоей неудачей».

Разбили войско его на юге, и плакал хан горючими слезами по погибшем брате. Взяли они богатую добычу на востоке – и радовался хан своей удаче. Но с севера пришла печаль, и не оттуда ли придет к нему смерть?

Урра-хан, вскормили тебя берега Атиль-реки, взял ты от нее быстроту светлой стремнины, взял мощь широкого русла – взял и холодную темень злой пучины, куда не достает ни единый лучик солнца, куда утягивают злосчастных пловцов буруны-водовороты, откуда нет возврата. Но легка рука Урра-хана, и горячим сделалось даже холодное змеиное сердце – решает он разорвать разом все путы змеиных своих мыслей, своей рукой попытать удачу.

Легка рука, легка стрела на тетиве, легко натягивается лук. Но ветер, северный ветер сбивает стрелу на сторону, лишь задела она молодого воина, лишь обагрила его руку алой кровью.

И вот несутся кони вскачь, летят соперники друг навстречу другу. Страшно, по-зверьему визжит Урра-хан, «кхуууууууу!», шакалом степным; страшно сверкает в его руках кривой меч.

Воин с Севера молчит, только взлетает в его руках прямой клинок, горит гибельная яхонтовая синева в его глазах, вспыхивает при месяце. Он бьется так, будто родился с клинком в руках, не замечая раны. Но быстрее, чем закаленный в битвах степняк, теряет северянин силы – не проста стрела Урра-хана, смазана она отравой. Не удержаться, не сдержать натиска кривого меча.

Кружатся кони на месте, бьются воины. Кружит ветер вокруг, охлаждает рану Свейна, не дает ей гореть слишком сильно. И бьет свет месяца в широкий клинок Урра-хана, в широкое лезвие, бьет от клинка отсвет прямо в черные степные глаза. Вскрикивает дико Урра-хан – не видят глаза его, слепнут они на миг. И того мига довольно, чтобы вошел прямой меч в его горло, выше кольчуги.

«Еще того пуще опасайся, хан, месяца, света его колдовского – от света месяца придет тебе погибель»

***

«Худо будет, князь, если не поедешь назад! Не видать тебе суженой, если не повернешь!»

Слыхано ли, чтобы кошка говорила по-человечьи? Слыхано ли, чтобы человек кошку слушал? Горят угольями кошачьи глаза. Заступила она дорогу князю ясов, всхрапнул конь, вскинулся на дыбы, назад норовит повернуть.

- Судьба!.. – вскинулся и Арслан, загорелись глаза его. Поедет туда, куда ведет его судьба… К реке так к реке. Летит конь, пущенный во весь опор, летит князь ясов с надеждою в сердце, верит, что ждет его впереди удача или благой знак.

И вот берег реки, и вот месяц висит над ней, серебрит, стелет дорожку на речной глади. Промчался мимо горбоносый степняк под дорогим седлом, прозвенела серебром его наборная узда. Промчался вестник смерти, конь без всадника. А Урра-хан у куста лежит, и в раскрытых глазах его тускнеет свет месяца.

А на низком берегу другой конь ходит - ходит, понурый, около хозяина. Лежит северянин ничком и жизнь его отлетает. Не думая ни о чем, спешился Арслан, кольчугу с юноши снял, рану его бальзамом на сорока травах смазал, что дала ему в дорогу старая нянюшка. Но видит – рана пустячная, не она жизнь отбирает. Отрава в крови Свейна, она-то и несет смерть, она-то и струит смерть по жилам.

Хотел было Арслан поехать прочь, но не смог оставить молодого чужака. Да и другая мысль его не пускала – не можно ли от чужестранца-северянина прознать о том, где княжна и кто причиной ее похищения. Не пробредит ли Свейн что, не поможет ли Арслану своей удачей, чуя смертный час. Потому что необычайна удача этого юного воина, если смог победить он закаленного в боях степняка.

Разложил костер Арслан, плащ свой постелил, на него уложил Свейна. Смотрел, как в ядовитом бреду мечется северянин, как выгибает судорогой его тело. В нем нет еще той телесной крепости как у взрослых мужей, он гибок и неширок в кости. Светлые волосы разметались под месяцем, а пальцы скребут землю, траву, будто за жизнь пытаются удержаться. Наконец затих, только грудь от вдохов вздымается рывками, проталкивая воздух к сердцу поближе.

Но и сам Арслан устал, прилег у костра. Плеснула в реке большая рыба, камыши шептались, и ясского князя сморил сон. Увидел он родной град, отца и нянюшку, что заменила ему мать, увидел ковыль, что волнами гоняет ветер. И побежал, как в детстве, к залитому солнцем, будто расплавленным золотом покрытому озеру. И только бы князю прыгнуть с разбегу в теплую воду, как привиделась ему юная невеста его – хохочущая, скалящая зубы.

- Ойна… Ойна… - расслышал Арслан сквозь сон. Сквозь полуразомкнутые веки увидел Арслан курящийся дымком погасший костер, который уже затягивало седой золой. Увидел, что месяц укатывается за реку. И лежащего юношу увидел – тот тянулся сейчас всем телом, не в силах встать, тянулся к столбу серебряного как месяц света, струящегося с черного неба. И причудились Арслану легкие движения в лунном столбе, обрисовался тонкий стан, волосы засеребрились потоком. И руки потянулись к лежащему Свейну, скользнули по его лбу, отбросили длинные золотистые пряди, на лицо упавшие. А потом сверкнул в лунном свете стеклянный сосудец, заискрилось в нем, заиграло, закапали рубиновые капли на губы юноши.

- Ойна… - прошептали губы молодого воина. Арслан стряхнул оцепенение, вскочил.

Сон?.. Морок?.. Вот уж и нет никого в столбе лунного света. Нет никого, только раненый лежит, как лежал – медленно, покойно теперь поднимается и опускается его грудь, и губы чуть улыбаются и на ресницах дрожат лунные искорки. Помутилось в голове у князя ясов, потемнело в глазах, выхватил он кинжал и занес над спящим… И только тогда опомнился, когда взвыл вкруг него ветер – дико, протяжно взвыл, хотя мгновение назад лишь тихо-тихо шелестел камышами…

- Ты спас мою жизнь, - поутру Свейн оказался здоров и бодр, будто и не был ранен.

- Я мог забрать ее у тебя, - сумрачно ответил Арслан, не смотря на него. – И знай, что когда в следующий раз мы повстречаемся, я сделаю это.

Комментарий к 3. Перекресток

(1) - из висы Эгиля Скаллагримссона

========== 4. Навьи твари ==========

Когда-то, в незапамятные времена

Позади остался низкий речной берег, болотце и камыши - однако дорога была одна, и волей-неволей пришлось соперникам ехать вместе. Сумрачно склонил голову князь ясов, сжал в мощной руке поводья, будто то было вражье горло. Нет-нет да и взглянет на молодого северянина – у того конь тоже шагом ступает, только лицо устремлено к поднимающемуся солнцу и светло, а волосы, выбиваясь из-под круглого варяжского шлема, так и горят, будто жаркое золото. И от этого жара все темнее на сердце у Арслана – не выходит у него из головы ночное его видение.

Шасть! – кошка прянула посеред дороги, села и умывается, будто и нет всадников. Конь под Арсланом захрапел, ушами запрядал.

- Что, князь, не хочешь больше милую свою вызволять? – заговорила кошка человечьим голосом. Князь только сплюнул всердцах, помянув навье отродье нехорошим словом - не станет он больше верить на слово всякой ведьмовщине.

- Якшаться с вами, навьими тварями – все равно, что месяц лукавый вместо ясна солнышка почитать, - пробормотал Арслан и пришпорил коня; и понесся вслед ему страшный смех. А вместо кошки встала на дороге старуха – та самая, что Свейна и Эгиля у Сурьягарда по болотам водила да едва не сгубила в колодязе своем. Хохочет старуха, седые косы по плечам мотаются, клык во рту у нее, будто у волка, а глаза молодые совсем. Погибельные. Смотрит на Свейна, остановившего коня, погибельными глазами - в самую душу, промеж ребрами.