И вдруг в шелест дождевых капель вплелись тихие звуки рожка. Рожок пел - не весело, не задорно, скорее задумчиво. И звук его был как дружеская беседа, как родное плечо, подставленное как раз тогда, когда уже нет сил идти. Как самый родной и нужный голос, окликающий тебя в чужом городе. Голос, полный любви и жажды жизни. Чезаре взглянул на кинжал, рукоять которого все еще сжимала его рука, и с усмешкой сунул его в ножны. Ты не мертв, пока не умер, сказала как-то Лукреция. Не мертв, пока не умер.
Комментарий к Глава 5, в которой происходят спектакль и суд, порой меняющиеся местами
(1) Верховный инквизиционный совет (Consejo de la Suprema Inquisición)
(2) игра слов: “Dominicanes” - “доминиканцы” и “Domini canes” - “псы господни”
========== Глава 6, в которой спокойствие усмиряет буйство ==========
Сколько необычного происходит в мире - не правда ли, терпеливый слушатель мой? Оглянись вокруг, и ты увидишь необычное в самом обыденном - в том, как ломает снежную корку остренький зеленый кинжал первоцвета, в том, как две галки дерутся за кусок требухи, а потом большая уступает меньшей, в том… Но довольно, довольно, уже вижу, как ты хмуришься и требуешь перейти к рассказу.
Необычным было то, что частый бредень, которым отцы инквизиторы вылавливали своих рыбок, на сей раз оказался дырявым. И скатившуюся с повозки и кинувшуюся в сторону Бьянку никто не бросился догонять. Впрочем, может, и бросились, однако догнать не смогли. Потом одни стражники рассказывали, что прямо на их пути возникли туманные клубы, в которых беглянка и затерялась, а другие говорили, что никакой белокурой девушки на повозке не было и вовсе.
А беглянка сперва неслась по виноградникам, по заросшим кустами пустошам, спотыкаясь, падая, потом, когда силы кончились, сбавила ход и пошла медленнее, тяжело дыша. Она гримасничала и говорила сама с собой, стараясь приглушить голос, но приглушить не получалось. Бьянке казалось, ноги вели ее сами - между рядов лишившихся листьев лоз, меж по-зимнему сухих и жестких кустов, по каким-то тропинкам, потом без них…
Так бывает в сказках, досточтимый слушатель, - ноги сами приносят к затерянному в глуши домику, а там… Да, все именно так, как ты и предполагаешь - там жилище колдуньи. О нет, у нее не было черного кота, выгибающего спину и по ночам обращающегося в чудовище. У нее не было совы, которая своим зловещим уханьем навевала бы страх и тоску на мирных поселян - да и мирных поселян-то вокруг не было. Потому что в тех сухих предгорьях, куда выбежала Бьянка, миновав виноградник, никогда не росло ничего полезного, сколько ни сажай, так что и поселянам там делать было нечего.
Да полно, спросишь ты, неужели вышедшая навстречу Бьянке крепкая ширококостная женщина и впрямь была колдуньей? Ну и что, что она открыла двери так, будто давно знала о том, что у нее будут гости, и даже знала, кто именно к ней придет? Ну и что, спросишь ты. Не знаю, не знаю. Спроси лучше тех удрученных своими тайнами, закутанных с ног до головы женщин, у которых их-под бедного плаща с капюшоном нет-нет да и выглядывает бархатный подол платья, а нижние рубашки - тонкого голландского полотна. Спроси мужчин, которые, заходя в бедную халупку, ниже надвигают на лицо шляпы. Впрочем, ни первые, ни вторые не решатся сказать тебе правду.
Беглянка успокаивается, берет протянутую ей кружку и делает огромный глоток. Пальцы едва слушаются ее, и Бьянке стоит больших усилий удержать кружку на весу. Она знает, что нужно бы поблагодарить хозяйку, но язык у нее словно прилип к гортани. Сама того не замечая, Бьянка несколько раз вздергивает подбородок - движением, обратным кивку.
- Тебя не поймают? - спрашивает она хозяйку, возвращая кружку. Та протягивает руку, и Бьянке на миг кажется, что кружка сама вплывает в коричневую заскорузлую ладонь. Но нет, нет, это просто движение женщины так плавно и неуловимо.
- Пока я того не захочу, - отвечает женщина. - Таких как я, могут поймать только если мы сами того пожелаем.
Спохватившись, Бьянка называет себя, и женщина кивает так, будто и имя, и все, что Бьянка говорит, было ей давным-давно известно.
- Ты, наверное, та знахарка, про которую тут все рассказывают.
Женщина чуть склоняет голову на бок, и Бьянке чудится, что она - птица. Небольшая черная птица, вроде дрозда. Но продолжается это лишь один миг, Бьянка дергается и смаргивает.
- Я Хосефа, - говорит женщина и снова чуть заметно склоняет голову. Губы ее растягиваются в полуулыбке, словно она готовится сказать невероятно смешную шутку. - И я - к твоим услугам.
- Ты разрешишь мне пожить у тебя немного? - нерешительно спрашивает Бьянка. Хосефа улыбается шире.
- Я - к твоим услугам, - повторяет она.
***
Всякий остроглазый наблюдатель, видевший Бьянку раньше, сразу заметил бы перемену в ее повадке. Но где, внимательный слушатель мой, где взяться такому остроглазому? Кому смотреть на то, как неуклюже вытирает Бьянка пол, когда помогает Хосефе, как неловка она в обращении с предметами - те словно нарочно выпрыгивают из ее пальцев. И походка у Бьянки стала чуть вразвалочку, и так ей с самой собой неуютно, будто она влезла в чужую одежду, скроенную и сшитую сильно не по размеру, и пытается ужиться в ней.
Так шли дни за днями, и дальний ветерок давно уже развеял запах гари от костра, на котором сожгли в Логроньо обвиненных в чернокнижии и признанных служителями сатаны. А у дверей хибарки Хосефы то и дело появлялись гости. Появилась и дама в алом бархатном платье, выглядывающем из-под темного плаща. Лицом посетительница походила на дорогую куклу (Бьянка тщетно старалась припомнить, где она могла видеть подобную); сходство дополняли светлые вьющиеся волосы, которые не желали лежать в приличествующей замужней даме прическе с сеткой, а выбивались во все стороны.
На время посещений Бьянка выходила из хибарки, вышла и сейчас - Хосефе стоило лишь взглянуть на нее, чтобы дать понять, что ее присутствие нежелательно. Ослушаться Хосефы Бьянке не приходило в голову, поэтому она просто выходила из хибарки и шла куда глаза глядят. И сейчас пошла к холму, и лошадь, на которой приезжала посетительница, не обращала на нее внимания.
- Она похожа на куклу, - сказала Бьянка, когда стук копыт лошади таинственной всадницы стих.
- Где ты могла видеть такую куклу? - тон Хосефы был мягок, но взгляд бил прямо в Бьянку как пучок ярких жгучих лучей. Сильный, ощупывающий, от которого не скрыться.
И, подхлестываемая этим взглядом, Бьянка начала рассказывать… Ох, если бы ее рассказ услышал кто-либо из трибунала святой инквизиции… да что там, если бы этот рассказ услышал любой честный христианин из числа жителей Наварры, графства Лерин или Арагона, рассказчице непременно пришлось бы повторить свои слова перед судьями в доминиканских облачениях. И вряд ли это повествование закончилось бы для нее благополучно.
Но Хосефа слушала ее почти равнодушно, занимаясь склянками и горшочками с различными мазями и снадобьями, которые занимали всю стену хибарки, громоздясь под самую крышу. Лишь изредка она направляла рассказ спокойными вопросами и замечаниями. И во время рассказа с Бьянки словно окончательно спадала шелуха - поза ее стала развязной, участились подергивания рук, и ноги то и дело принимались приплясывать будто под невидимую музыку. И все те повадки, которые отличали когда-то Лоуренса Палмера, студента из числа “сливок” университета, проявились сейчас стократ сильнее.
- Довольно, - оборвала Хосефа рассказ на самой середине слова. Она услышала достаточно. Хосефа продолжала переставлять горшочки и склянки. И чем дольше она этим занималась, тем более Бьянка становилась схожей с той, что помогала Джермо в силовых трюках. Она как будто вернулась в свою шкуру - это снова была обычная девушка, ну, быть может, только белокурые волосы и голубые глаза отличали ее от тех, что работают на виноградниках. Да вот еще резковатость и размашистость движений - такую, досточтимый слушатель мой, ты очень редко мог заметить у женщин иберийской земле, если бы попал в те края и в те времена.
