«Какие у неё горячие руки, да и вся она горячая».

Он немного напрягся, когда она прильнула к его спине, а губы коснулись шеи.

— Мята. Ах, мята.

«Всё-таки, наверно, притворяется, но как же от неё приятно тепло».

И, поняв, что ему не выбраться, он обречённо расслабился и сразу провалился в сон. Ведь он тоже безнадёжно устал этим днём и ночью.

Ему снилось, что кто-то целует его в губы. Нежно целует, ласково.

«Какой хороший сон».

Он постарался ответить сну взаимностью, отдавая всю нежность, что была у него, всю, на которую был способен. А сон не собирался кончаться, он был пронизан силой и жизнью. Тим почувствовал, что его грудная клетка открывается и из сердца изливается поток. Поток захватил сон, что уже не был сном. Он захватил их обоих.

«Жизнь, я дарю тебе любовь. Моё сердце открыто. Жизнь, кто придумал, что я никого не любил, обретая рассвет?»

Слияние. Сила сливается с силой. Что может быть прекраснее любви детей, не скрывающих того, что они дети?

«Утро, утро, так это ты?»

— Ещё.

«Всё-таки нимфоманка».

Утро? День? Что-то начиналось или продолжалось? Попробуй теперь разбери.

— Хорошо.

— Да, очень.

— Есть хочется.

— И мне.

— Это же вставать.

— Ты скажи где, но только не жалуйся потом.

Она смотрела ему вслед. Он даже не оделся.

«Мальчик, уже не мальчик, но всё равно ребёнок, делающий любимого тоже ребёнком. Разве такое бывает? Значит, бывает. А ведь он уйдёт. Не почему-то, а просто потому, что он не может иначе. Значит, надо напиться сейчас, пока он рядом, этой любви, этой нежности, пока ему не будет пора. Главное, не стараться удержать. Тогда он сам отдаст всё. Отдаст всё и уйдёт. Это хорошо, что он уйдёт, с этим нельзя жить. Сила — как наркотик, чуть больше, чем сможешь сделать своим, и привет — тебя уже нет, а есть только он. Знание, и откуда оно только идёт. Это, наверное, от него. Что-то начинает происходить с сознанием, когда он рядом, словно внутри всё плавится и ты становишься какой-то другой».

Он уже сидел на кровати и смотрел ей в глаза.

— Проникновение в суть карается… тем, что теперь ты обязана всё это съесть.

«Первый раз. Ведь я не ошиблась, назвав его в самом начале юношей. Что же будет дальше?»

— Дальше — лучше.

«Ещё и мысли читает. Ну, ни хрена себе».

— Да ты ешь, ешь.

— Тим, а ты кто?

— Я прихожу, беру за руку. Тёплая сталь человеческих душ. Я прихожу, порою так редко, в нежную сталь, что не назовёшь. Как отголосок прикосновения, как отрешённость действий простых. Ты посмотри, это так вольно, что не уйти, не отвести. Ты посмотри, мой взгляд — это ясность. Ты осознаешь, только не жди. Вереница мгновений проходит по кругу. Я отрешаюсь от мира, где жил. Я изменяюсь, всё изменяя. Я сила силы, я содержание всего. Ты посмотри, кристальная ясность переполняет моё существо. Ты прикоснись, сияние в пальцах. Ты пробудись — я устрою восход. Я вынесу в мир сиянье улыбки, что освещает родное лицо. Вот так распинаешься тут, а она ест и ест.

— Нежная сталь, что не назовёшь. Почему не назовёшь? Ещё как назовёшь. И почему сталь? У кого ты там сталь-то видел?

— Сейчас объясню.

— Я ещё не доела.

— Про запас оставь.

— Так кто тут из нас нимфоманка?

Им казалось, что прошло очень много времени. Но они провели вместе лишь один день. И сейчас, поглощая фрукты, смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Они подмечали мельчайшие подробности движений и тел друг друга, словно впереди была вечность, в течение которой они не увидят друг друга, но ни в коем случае не хотят забыть. Они намертво впечатывали в память эти прикосновения, эти жесты, то, как едят, как облизывают пересохшие губы. Глаза — час, год, всё ничто. Как можно оторвать руки и не дарить прикосновений тому, кто рядом? Нельзя.

— Оставайся, Тим.

— Что я буду делать?

— Просто жить у меня.

— Ты будешь работать?

— Да.

— Это хорошо.

— Почему?

— Значит, я не накладываю на тебя своих ограничений.

— А они у тебя есть?

— Да.

— Когда ты уйдёшь?

— Не знаю. Мне некуда идти.

— Не уходи, не попрощавшись.

— Я постараюсь.

— Лично.

— Да.

— Давай поспим.

— Давай.

— Подвигайся ближе.

— Зачем?

— Узнаешь.

— Только медленно, с замиранием, словно в мире нет ничего более нежного, чем мы.

«Какие у неё мягкие и сильные губы».

— А где ты опять мяту раздобыл?

Он улыбнулся.

— Секрет.

— Значит, буду пытать.

— Боль должна быть приятной.

— Неженка.

— Садистка.

— От мазохиста слышу.

— А сколько тебе лет?

— Теперь не знаю, а вчера я была в два раза старше тебя.

— На молоденьких потянуло. Развращаешь детей.

— Просто обожаю. Вы, детки, такие вкусно пахнущие. Мяткой и прочим…

— А может, поспим?

— Обязательно. Вот только про мятку расскажешь, и поспим.

— Нет.

— Сам напросился.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что я умру.

— От чего?

— От нежности.

— Я достану тебя и на том свете.

— Спасибо. Значит, мне не будет одиноко.

— Бедный одинокий мальчик.

— Не надо так.

— Тебе больно?

— Да.

— Почему?

— Это я и хочу узнать.

Они лежали обнявшись. Их лица соприкасались. Ловили дыхание друг друга и засыпали с ним на устах.

Он проснулся. Она уже оделась и сейчас поправляла одежду.

— Быстро от неё отвыкаешь.

— А я не люблю одежду, она меня стесняет.

— А я-то думала: что это ты голышом по дому шлындаешь?

— У тебя тепло.

— Я пошла. Пока.

— Пока.

Она вышла из комнаты. Он забрался под одеяло, где ещё осталось её тепло и запах, немного полежал, подремал. Затем решил, что пора вставать и начинать действовать.

Поев фруктов, что остались после вчерашнего, он оделся и направился к выходу. На тумбочке, что стояла у двери, увидел записку: «Дом закрой. Ключи у меня есть. Возвращайся».

Рядом с ключами, под запиской, лежало несколько монет. Решив, что это тоже ему, он положил монетки в карман и вышел из дома. Запер дверь и пошёл в противоположную от места работы Лолы сторону.

На улице было многолюдно, или ему так только чудилось? После вчерашнего весь мир казался каким-то другим. Словно в него добавились новые краски и немного волшебства. Спросив нескольких прохожих, он разузнал, как попасть в центр города. В центре располагалась площадь, а перед ней красивое трёхэтажное здание ратуши. С другой стороны к площади примыкал парк. По дорожкам гуляли дамы в нарядных платьях, а вокруг носились их чада. Он решил пойти в парк и найти там какое-нибудь тихое местечко, чтобы спокойно подумать. Побродив по тенистым аллеям, присел на скамейку, стоящую в стороне от основных трасс миграции населения. Сел. Расслабился. Прикрыл глаза, вдыхая запах опавшей листвы. Ушёл.