— Ты чего такой серьёзный? — спросил Степан Юрьевич.

Я поднял взгляд и понял, что, видимо, всё это время он смотрел на меня. Но я не отвёл взгляда и не стал стесняться.

— Так страшно, но интересно жить самому.

— Да, поначалу действительно бывает страшно, но ты уже сделал первый шаг, теперь главное — не останавливаться и идти до конца.

Сойдя в Лазоревской, мы разделились: он пошёл по своим делам, а я на пляж. Встретиться мы договорились через два часа на автобусной остановке.

Так здорово было поплавать и понырять в море. Я очень люблю море, почти так же, как лес. Оно такое же бескрайнее, шумное в вышине и тихое внизу, такое же живое. Валялся на камнях, греясь на солнце, смотрел, как дети складывают из голышей пирамидки, и тоже парочку сделал.

Я переоделся в раздевалке и вышел к остановке заранее, так как боялся опоздать. Поставил сумку под лавочку и сел, разглядывая спешащих или гуляющих людей, подходящие и уходящие автобусы. Мамедово ущелье, прочёл я на одном их них. Видимо, о нём говорил Степан Юрьевич. Поначалу я не волновался, но два часа прошли, а Степан Юрьевич не появился. Я начал оглядываться, но его нигде не было видно. Я вновь сел, решив ещё подождать, вдруг его что-то задержало, не мог же он меня бросить. Миновал ещё час, и я понял, что он не придёт. Я сидел и не знал, что делать дальше. Самому искать лодочные гаражи с рекой, ещё подождать или садиться на автобус и ехать в ущелье? Но его адреса я так и не спросил, хотя я знал его имя и мог поузнавать на месте.

Мне не у кого было спросить совета или опереться на чьё-то мнение, ведь, решив жить самостоятельно, я должен был теперь вновь и вновь подтверждать этот выбор новым. Поеду в ущелье, подумал я, вставая. В этом была хоть какая-то цель и смысл. Осталась самая малость — раздобыть на билет денег. Я искал взглядом, у кого бы их стрельнуть, и заметил Степана Юрьевича, спешно переходящего дорогу. Будто ощутив моё внимание, он поднял голову, и наши взгляды встретились. Когда он ступил на тротуар, озабоченность и беспокойство почти покинули его лицо.

— Ян, сынок, прости, что так задержался. — Он держался за грудь и никак не мог отдышаться. — Бежал, как мог, боялся, что ты меня не дождёшься, а я, дурак старый, тебе даже адреса не оставил. Ян…

Я почувствовал, что у меня по щекам катятся слёзы, и зашмыгал носом.

Мы благополучно доехали до ущелья, а по пути он рассказал, почему задержался, но из-за шума мотора я почти ничего не понял, да и неважно мне это было. Автобус свернул с трассы в ущелье. Как выяснилось, Мамедок было две — верхняя и нижняя, он жил в верхней. Домик у него был небольшой: две комнаты и кухня. Меня поселили в мансарде. Там стояли две кровати, шкаф и старый комод.

— Матери позвони, — сказал он мне, когда я спустился.

— Может, потом? Она всё равно не ждёт от меня вестей.

Он посмотрел на меня с укоризной, и я сел звонить. Набрал на крутящемся циферблате номер. Пошли гудки. Никто не брал. Я уже хотел повесить трубку, как раздался щелчок и мамин голос спросил:

— Алло?

— Мам, привет!

— Ян, Ян, это ты?!

— Да, это я.

— Ян, ты где есть, с тобой всё хорошо?

— Да, а что?

— Ян, ты где, откуда звонишь?

— Да что случилось?

— Что случилось? Он ещё спрашивает! — Беспокойство в мамином голосе быстро сменялось гневом. — А то случилось, что ещё вчера мне позвонила Колина мама и спросила, можно ли прийти с тобой поговорить. Оказывается, ты уже должен был быть дома, потому что ей позвонил Коля сообщить об успешно сданной математике и сказал, что тебя отчислили и ты уехал домой. Что молчишь, язык проглотил? Ян?!

— Да, я здесь.

— И где это здесь?

— Я в Сочи.

— Где?

— В Сочи. Я решил на море поехать.

— Ян, у тебя с головой всё в порядке? Надеюсь, ты шутишь.

— Нет, это не шутка, я действительно в Сочи. Правда, мам.

— Какое Сочи?! К чёрту Сочи! Я вчера всех знакомых обзвонила, ища, куда тебя пристроить, и нашла, между прочим. В институт, платно, но ничего, главное, год не пропустить и чтобы тебя в армию не забрали, а он, понимаешь, по морям разъезжает! А я тут места себе не нахожу, думая, где он и что с ним, что, может, тебя похитили… или вообще… убили…

— Мам, ну не плачь… мам… со мной всё хорошо.

Я услышал, как хлопнула входная дверь: Степан Юрьевич вышел из дома.

— Так, давай рассказывай, к кому ты там прибился.

— Почему сразу прибился? — обиделся я.

— Я тебя знаю, стоило какого-нибудь друга в гости пригласить, ты к нему сразу на шею вешался. Я поначалу думала, что ты так специально делаешь, чтоб их от меня отвадить, но потом увидела, как ты с Колькой общаешься, и поняла, что дело не в этом.

— А в чём? — с замиранием в душе спросил я, решив, что до мамы наконец-то дошло, что её сын гей.

— В том, что тебе не хватает отцовского внимания. И сейчас, наверное, прилип к кому-то, состроив жалостливые глазки. Кто этот несчастный добрый человек?

— Степан Юрьевич, и он уже дедушка.

— Ну вот, о чём я и говорила. Дай-ка ему трубочку.

— Его здесь нет.

— Хорошо, на какой адрес мне почтовый перевод выслать, или у тебя есть деньги?

— Нет, я последние на билет потратил. Адреса я пока не знаю, но он и не нужен, я на лето здесь останусь.

— Ян, ты в своём уме? Немедленно говори, где ты, или мне в милицию на розыск подавать?

— Нет.

— Что нет?

— Я не вернусь домой и не буду поступать.

— А как же армия?!

— Схожу, не умру.

— Ян, так не делается.

— Я так решил. Это моя жизнь, мама, — произнёс я, зная, что причиняю ей боль, но я должен был это сказать.

— Хорошо, — сухо сказала она и швырнула трубку.

Я чувствовал, как она сидит там и, наверно, терзается из-за того, что не спросила мой номер, а может, плачет или страшно злится на меня за то, что я её не слушаю и не еду домой.

Подождав ещё пару минут, я вновь набрал домашний номер. Шли гудки, но мама трубку не брала: такая же упёртая, как я.

Я положил трубку. Было горько от того, что наш разговор закончился так, но глупо было рассчитывать, что она меня поддержит.

На кухне закипел чайник, я его выключил и вышел на крыльцо.

— Чайник закипел, — сообщил я.

— Тогда по чайку?

— Было бы неплохо.

И мы вернулись в дом.

— Ну как там?

Я сел на табуретку, вздохнул.

— Похоже, меня выгнали из дома.

— Серьёзно?

Я кивнул.

— Да, решительная у тебя мама.

— Я завтра ещё позвоню, а то она трубку бросила. Даже не представляю, что было бы, позвони я через две недели, как собирался.

— Видимо, ничего хорошего.

— Это точно, чувствую, если вернусь, она меня сама прибьёт.

— Я думаю, она отойдёт, и вы поговорите, — сказал он, наливая мне чай.

— Надеюсь. А вы, дядя Стёпа, — медленно и с улыбкой произнёс я, — добрый человек, но, к сожалению, несчастный.

— С добрым соглашусь, — оживился он, тоже улыбаясь, отчего все морщинки на его лице вновь пришли в движение и сложились в приветливый узор, — но почему же несчастный? — Морщинки переместились, складываясь в узор удивления.