Я приостановился, чтобы ещё раз извиниться, но к горлу вновь подкатил ком. Прошмыгнув в свою комнату, я закрыл дверь, отодвинул от стены старый проигрыватель, что стоял на столе, и достал из него дневник. Начал листать.

Когда же всё превратилось в сон? Я читал записи и не мог понять, что было реально, а что нет. Главное, что мама жива и я могу говорить, всё остальное ерунда. Так, чёрный алтарь стоит, значит, я и правда магией занимался. Нахер всё выкину! А где же сестра? И вещей её нет. Не могла же она мне присниться.

На кухне мама загремела посудой. Я выглянул в коридор.

— Мам, а где Лиля?

— Ты что, меня разбудить разбудил, а сам так и не проснулся?

— Ну, мам, не издевайся. Так, где Лиля?

— Где-где, у Славочки своего ненаглядного. Выходила б уже за него, а то детей наделают, а мне потом выгребай.

Так вот почему её вещей нет! Как же я это забыл? Я вновь начал читать дневник.

«Надеюсь, с Колькой всё было только во сне», — подумал я, чувствуя, как краснеют уши, но в груди странно потеплело.

— Иди чай пить, — позвала мама.

Я сунул дневник под подушку, натянул шорты с футболкой и пошёл в кухню. Дневник со своей задачей различения сна и яви не справился. Как долго продлится нынешний проблеск здравомыслия? Прежде чем я вновь уйду во тьму с головой.

— Мам, а какое сегодня число?

— У-у, как у тебя всё запущено. На календарь посмотри.

Я посмотрел на отрывной календарь, что висел под радио. 31 августа.

— Завтра в школу, сынок.

— Что?! Как же так! Ведь каникулы только начались!

— Ты и впрямь угорел там со своими волшебными свечами и чудодейственными песнопениями. Адонай! Кто он, твой Адонай, прости Господи?

— Господи. Адонай — это и есть твой Господи.

— Вот, чёрте что мелешь! Лучше бы к школе подготовился, обложки надел, тетрадки подписал, а то они у тебя уже мхом за лето поросли.

— Это не мох, а пыль.

— Вот и я о том, а то всё Адонай да Адонай, прости Господи.

— Что-то раньше ты такой набожной не была.

— А раньше никто не был. Раньше Советский Союз был.

— Ага, Союза нет, а гимн всё передают. Кстати, точно школьную форму покупать не надо?

— Точно, я с классной разговаривала, она сказала, что будете ходить в чём Бог пошлёт. Что там тебе твой Адонай прислал?

— Да выкину я всё сегодня, и алтарь, и свечи! Всё, перерос.

— Ну и слава Богу, оно ж, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не ру… ой, что же я сижу тут с тобой? Совсем меня заболтал! Собираться ж на работу надо.

Я вновь посмотрел на календарь. 31 августа. Приподнял лист — 1 сентября.

— Ну, как же так-то?!

— Так, хватит стонать, у тебя сегодня куча дел, список на холодильнике. Вечером подъедешь на работу, сумки с продуктами заберёшь. Слышал?

— Да слышал, слышал!

— Не забудь, я ещё ближе к пяти позвоню. Чтоб ответил, а то вечно трубку не берёшь.

— Хорошо.

Я встал и поплёлся к себе. Плюхнулся на кровать. Завтра опять в эту проклятую школу! Лучше бы я не просыпался!

На линейку все пришли кто в чём. Такой пёстрой и перевозбуждённой школа никогда не была. После линейки всех загнали на классный час. Мы с Колькой засели на последней парте у окна. Учительница что-то говорила, звук её голоса до нас доходил, а вот смысл терялся где-то посередине класса, поэтому мы сначала играли в крестики-нолики, а затем смотрели в окно на людей, машины и ждали, когда всё закончится и нас уже отпустят.

— Расписание на завтра все переписали, можно стирать?

— Что? — встрепенулся я. — Нет, подождите!

Но теперь уже мой голос потерялся за спинами встающих из-за парт ребят.

— Я записал, — сказал Коля, — а ты не спи на ходу.

— Да ты что! Такая нагрузка на мозг в первый же день, как тут не уснуть?

Мы вышли из школы.

— Пойдём ко мне, — предложил я.

— Пойдём, — согласился Коля.

Придя, мы побросали сумки и завалились на кровать.

— Что делать будем? — спросил друг.

— На кухне холодильник, на нём список дел, мама утром специально для тебя составила.

— Да что же ты такой ленивый? — засмеялся Коля и, наклонившись, потряс меня за плечи.

— А-а-а-а-а! — прерывисто выдохнул я.

Колька перестал трясти и улёгся, положив голову мне на живот. Я запустил пальцы ему в волосы. Какое-то время мы молчали.

— Значит, не приснилось, — произнёс я.

— Что не приснилось? — спросил Коля, поворачивая ко мне голову.

— Это, — сказал я и начал расстёгивать его рубашку.

— Можно я сначала? — спросил Коля.

— Да, — ответил я и перевернулся на живот.

Я лежал, а Колька мял мне ягодицы.

— Давай уже, — сказал я, — не в пекарне, и слюней побольше напусти, чтоб скользить так скользить. А-а! — вскрикнул я. — Ты чего меня шлёпаешь, извращенец, садомазафак! Ай! Больно!

— Сейчас я тебе вставлю, тогда начнёшь за языком следить, мазафак!

— А-ай, медленнее!

— Мнёшь его, мнёшь, а толку никакого.

— Ничего, ой, я тебе скоро покажу, как на-адо, Господи, Адонай, мой миленький.

— Ты чё там, бля, бормочешь?

— Быстрее.

— То медленнее, то быстрее, определись уже.

— Резче, глубже.

— Да ты, сука, издеваешься!

Я засмеялся.

— Лежать, не дёргаться!

Я лежал, погружаясь в ощущения, растворяясь в нарастающем тепле и наслаждении. Вот только кровать скрипела и стукалась спинкой о стену. Что соседи подумают? Нахер соседей! А потом Колька обнял меня, прижался и через пару толчков замер, каменея и пульсируя внутри. Избыток дурацкого нежного счастья в сердце выступил на глазах слезами, и я вытер их.

— Ты чего? — спросил Коля.

— Ничего, — ответил я, переворачиваясь на спину. Мне так хотелось, чтобы он прижался своей грудью к моей, крепко обнял, поцеловал, но глупая ершистость не позволяла сказать об этом. — Плачу от радости, что дождался.

— А ты уже потёк, — сказал Коля, размазывая по моему животу скользкую влагу.

— Не там смазываешь, пока тебя дождёшься, всё впустую уйдёт.

Коля поднёс к моему лицу ладонь.

— Чего?

— Плюй, а то у меня уже вся слюна закончилась.

Я плюнул.

— Маловато будет, но ладно.

— Любишь пожёстче?

— Рот закрой, а то я точно его использую по назначению.

— Садись, да не промахнись.

Колька наклонился и впился в мои губы, его горячий твёрдый стержень вжался в живот, пупок. Запредельная эротичность ощущений снесла остатки крыши, и, подав таз вверх, я проник в нежное наслаждение, задвигался в нём, зафиксировав руками, потому что знал, что друг ничем мне тут помочь не сможет, а только помешает своими попытками попасть в такт. Колька то поднимался, упираясь мне в грудь, то крепко прижимался ко мне, упираясь подбородком в плечо, целуя и покусывая в вампирических припадках шею. А я, согнув ноги в коленях, толкался вверх, стараясь проникнуть как можно глубже, чтобы ощутить его всей длиной, удариться лобковой костью. Эти удары отзывались внутри нарастающим наслаждением, и в какой-то момент я переполнился им и вернул, выплеснувшись в Кольку горячим семенем. В то же мгновение свет померк, и мир погрузился в непроглядную тьму, но мне не нужны были глаза, чтобы знать, что кто-то стоит вплотную к кровати и смотрит на нас. Я ощущал этот взгляд каждой клеточкой кожи, каждой мурашкой. Я протянул руку и коснулся чего-то очень холодного.