— Почему взрослые считают себя умнее детей? — спросил Грант у Кая.

— Может, потому, что дети наивны и не знают жизни.

— Неужели, когда вырастем, мы тоже станем циниками?

— Возможно.

— Сейчас так много жестоких детей. Они злятся на то, что взрослые их не понимают, и мстят за это. Посмотри, Кай, вокруг. Мы холодные и жестокие, неужели ты не видишь этого?

— Я не жестокий, — сказал Кай, пряча глаза и то, что в них было.

— Ты уверен? Что внутри тебя? Ты знаешь? Мне кажется, что внутри нас поселился Зверь. Мы поколение Зверя. Его народ. Раньше я думал, что ты особенный, но теперь я вижу, что ты такой же, как все!

— Нет, я не такой. — Из его груди вместе со словами вырвалось рычание. Грант в испуге отпрянул. — Вы моё поколение, моя пища, моя жертва, чтобы вернуться домой. И я принесу её, потому что иного выхода у меня нет. Как бы я вас ни любил. Вы люди, и ваша основная черта — невежество. Вы глупы, постоянно убиваете друг друга по чужой указке в бессмысленных войнах, поэтому пусть лучше ваша смерть послужит мне.

Они смотрели в глаза друг друга. Глаза Кая горели и звали. Грант подошёл к нему, разорвал ворот рубашки, открывая шею.

— Я делаю это осознанно и добровольно. Возвращайся домой, Кай, пусть моя жизнь послужит тебе дорогой. Пусть моя любовь оживит твоё когда-то прекрасное сердце.

Он качнулся вперёд и запрокинул голову. Кай вонзил зубы в шею. Она была такая вкусная и сочная. И он вгрызался в неё, пьянея от запаха крови.

========== 23. Ян ==========

— Ян! Я-ан! Домой! — позвала с лоджии мама.

Я сидел с ребятами в соседнем дворе. Лавочка стояла между гаражей, и её не было видно, но мама знала, что мы там. Я, Коля и Лена играли в карты, а Серый — восьмилетний брат Лены — смотрел. На коленях он держал старый магнитофон, из которого тихо и напряжённо звучал Наутилус: «…меня ставили в угол, как ненужную куклу, и я плакал, пока я мог, но слёзы кончались, глаза высыхали, я падал на колени и молился кому-то, кто мог прекратить бесконечную пытку взросления…» Шёл второй час ночи. Неделю назад закончился седьмой год каторги под названием школа, начались летние каникулы, и мы гуляли допоздна, пока не загонят домой.

— Надо идти, — вздохнул я, вставая. — Серый, доиграешь за меня?

— Давай! — Он поставил магнитофон на лавочку и взял карты. — Не смотри, — сказал он повернувшей голову сестре и отодвинулся.

— Больно надо, — ответила Лена. — Пока, Ян.

— Пока!

— Я к тебе завтра зайду, — сказал Коля.

— Угу, пока!

— Пока!

Я покинул закуток между гаражей. Лавочка была единственным, что осталось от детской площадки, после того как на ней построили гаражи. Мы не смогли убедить родителей в том, что нам негде будет играть.

— Вы всё равно во дворе не сидите, — говорил отец Лены, чей гараж был последним, — а по всему городу носитесь.

— Это днём, а ночью мы во дворе играем.

— Ночью надо спать. На вас и так жалуются, что вы громко смеётесь, болтаете и музыку под окнами крутите.

— Под какими окнами? До них вон как далеко. Это опять этот старый хрыч на нас бочку катит?

— Ты как разговариваешь?!

А лавочка уцелела случайно, в полутораметровом промежутке, что остался между последним гаражом с одной стороны и сараями с другой.

Два двухэтажных дома стояли рядом. Коля жил в соседнем на втором этаже, а Лена — на первом. Наши лоджии смотрели друг друга, и мы часто болтали, выходя на них. Дворы разделял дощатый забор. Я отодвинул одну из досок и, протиснувшись в дыру, оказался в своём дворе, а иначе мне пришлось бы обходить по дороге вокруг дома. Через заросли травы пробрался мимо старого дощатого туалета и вышел к сараям. Все, кроме нашего, были давно заперты. В темноте виднелись светлые доски открытой двери, рядом с которой стоял мой велик. Я откинул занавеску и нащупал выключатель. При этом мне показалось, что сейчас кто-то обязательно схватит меня за руку, погружённую в непроглядную тьму. Я включил свет, и темнота отступила, но не исчезла, а словно стала невидимой. Я закатил велосипед, выключил свет, быстро закрыл дверь, словно так можно было запереть темноту внутри, и замкнул замок. Посмотрел на окна второго этажа. В крайнем мигал разноцветный свет. Мама смотрела телевизор и не ложилась, ждала, когда я приду. Я пересёк двор и вошёл в подъезд. Свет не горел, и мне казалось, что на меня кто-то смотрит с лестничной клетки второго этажа. Поднявшись на площадку между этажами, я повернулся. Конечно, на втором этаже никого не было, но от взгляда в затылок это никогда не спасало. Я включил свет и открыл дверь.

— Ты свет на площадке выключил? — раздался из зала мамин голос.

— Нет.

— Так выключи, чтобы зря не нагорал.

Включив свет в прихожей, я оставил дверь открытой и вышел на лестничную клетку. Щёлкнул выключателем. Развернулся и увидел, что дверь медленно закрывается. Полоска света на плитках пола неотвратимо сужалась. Тьма разом надвинулась со всех сторон, и меня затопил ледяной ужас. Я бросился к двери. Громко хлопнув, она закрылась перед моим носом. Я повернул ручку и толкнул, но дверь не хотела открываться, её словно кто-то держал с другой стороны. Я надавил плечом, сандалии заскользили по гладкой плитке. Дверь приоткрылась. Сильный поток воздуха ударил в лицо. Громко хлопнула и задребезжала стеклом дверь лоджии, а входная распахнулась.

— Господи, какой сквозняк! Я думала, сейчас стёкла вылетят. Ты погасил свет?

— Да, — сказал я, закрывая замок, повернулся и увидел в зеркале своё испуганное лицо.

На лбу выступили капельки пота. Почему-то собственное лицо всегда казалось мне незнакомым, и, оставаясь один, я часто разглядывал его, старался узнать в отражении того себя, каким ощущал себя внутренне, и каждый раз удивлялся, замечая новые черты. Совсем недавно нос был с впадинкой, а теперь откуда-то появилась горбинка, белобрысые волосы потемнели, а лицо вытянулось и заострилось к подбородку. Я спрашивал у мамы, почему так происходит. Она сказала, что я расту и из мальчика превращаюсь в юношу. Я улыбнулся отражению, но улыбка, озарившая лицо, не смогла до конца изгнать страх из глаз.

Я сбросил сандалии и прошлёпал по прохладному линолеуму в зал. Мама сидела на диване и невидяще смотрела в телевизор. Звук был выключен. На экране с показными улыбками веселились и веселили зрителей тысячи лет всем известные артисты. В руке мама держала бокал с красным вином. Открытая и на две трети пустая бутылка стояла на столике. Такая картина становилась всё более частой, с тех пор как отец ушёл к другой. Я сглотнул и всё-таки спросил:

— Мам, ты поспишь сегодня со мной?

— Помой ноги и ложись.

Я постоял ещё пару секунд, но так и не решился повторить вопрос. Включил свет и зашёл в ванную, закрыл на защёлку дверь. В ванне стоял тазик с тёплой водой. Я открыл кран. Да, воду опять отключили. Раздевшись, я забрался в ванну, опустился на колени и помылся, зачерпывая воду ковшиком. Поднялся, вылил остатки воды на ноги. Глянул на себя в большое зеркало, в котором отражался во весь рост. Менялось не только лицо, но и тело, обзаводясь, как по школьному учебнику биологии, вторичными половыми признаками. Я вытерся махровым полотенцем, повернулся спиной и ещё раз глянул на свое обнажённое и странным образом притягательное отражение в зеркале. Наблюдая за ним, наклонился и медленно надел трусы. Вышел, заглянул в зал: мама по-прежнему сидела, глядя в телевизор.