*

Весь день Марк ходил и просился ко мне с ночёвкой.

— Зачем? — спрашивал я.

— Мне хочется, — говорил он.

— Почему?

— Надо.

Я не разрешал.

Уже вечером, после очередных препирательств, мы сидели на лавочке. Я был по-настоящему зол.

Как можно быть таким настырным, думал я, и тут Марк в отчаянии сказал правду.

— Я ещё ни разу не ночевал у тебя. Мне хочется поспать с тобой, чтобы ты был рядом. Понимаешь? Хочу уснуть, чувствуя тебя рядом.

— Я от тебя с ума сойду, — обречённо сказал я, а Марк засиял, поняв, что я наконец-то согласился.

— Я дядю уже предупредил, он не против.

— Какой же ты всё-таки… — сказал я, поняв, что он с самого начала знал, что я уступлю.

— Я хороший, а ты добрый.

— Поговори мне ещё.

— Всё, молчу… А мы на лоджии спать ляжем?

— Да.

— А навес от комаров будем делать?

— Будем.

Из тюлевых занавесок мы соорудили целый шатер и легли. Снаружи обиженно звенели комары. Марк долго ворочался и толкался, устраиваясь. Наконец затих. Я лёг на бок лицом к нему и уже стал проваливаться в сон, когда почувствовал, что Марк, слегка касаясь пальцами, гладит мою руку. Сна как не бывало. Зачем он это делает? Ничего не говоря, Марк развернулся ко мне спиной и придвинулся вплотную, а затем забрался под руку. Обнял её ладошками и прижал к груди.

Я прислушался к себе. Его прикосновения не вызывали отторжения. Они были чисты, естественны и невинны. Через какое-то время его пальцы расслабились, он уснул.

Мне же спать совсем не хотелось. Я мог убрать руку, но не убрал, потому что почувствовал, что мне хорошо с ним рядом. Словно я защищал маленького спящего мальчишку, дарил своё тепло. Марк тихонько сопел во сне, а во мне вдруг зазвучали слова: «Ты такой же, как Антон. Пользуешься его одиночеством. Заставляешь любить себя, прорастаешь гнилью в его живое и чистое сердце».

Я высвободил руку и отодвинулся.

Неужели моё сердце потеряло чистоту? Почему я смотрю на Марка через призму отношений с Антоном? Ведь я верил, что освободился от него.

Я выбрался из-под навеса и ушёл в комнату.

«Ты стал таким же, как я, — шептал в голове Антон, — теперь ты понимаешь, что я чувствовал, обнимая тебя, такого маленького, такого беззащитного и трогательного в своей естественной детскости?»

Я чувствовал, что, если это не прекратится, я точно сойду с ума. Почему он никак не оставит меня? Ведь я простил его, простил. Я сидел на полу, вжавшись в угол, и плакал. «Ведь иногда ты хотел оказаться на моём месте, — шептал на ухо Антон, — а один раз даже предложил, и я расквасил тебе губу».

А потом пришёл проснувшийся от того, что ощутил во сне моё отсутствие, Марк и спросил, почему я не сплю, почему ушёл от него.

А я, закусив губу, молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Тогда он сел рядом и склонил голову мне на плечо.

— Что с тобой происходит? Расскажи, я ведь чувствую, что тебе больно. Это из-за меня? Тебе не хочется со мной возиться?

— Нет, Марк, это не из-за тебя. Ты… Я боюсь причинить тебе боль.

— Что бы ты ни сделал, это не причинит мне боли.

— Ты не понимаешь… Иди, ложись спать.

— Без тебя я никуда не пойду.

Мы вернулись вместе, легли и сразу заснули. В небе сверкали далёкие звёзды, а в траве трещали сверчки.

Во сне кто-то или я сам мучил себя, задавая одни и те же вопросы: «Сможешь ли ты сдержаться и не перейти грань, которую чувствуешь? Но откуда тебе знать, что ты сможешь ощущать её и дальше, что твоё сознание не сдвинется, погружаясь в пучину безумия, что постоянно плещется у ног? Что станет тогда с Марком, в кого ты превратишь его, переплавляя саму суть в своей силе? Ты же видишь, как пеленаешь его в узоры. Защищаешь? От защиты до пленения — полшага. Сможешь ли ты не совершить его и устоять на краю пропасти? Устоять на краю любви, над пропастью обоюдного рабства?» «Я скорее умру, чем причиню Марку боль». «Тебе надо вспомнить Тёмного, его тело, тогда многое встанет на свои места и объяснится». «Тёмного? Кто он?» «Думаешь, не только девушек, но и парней просто так влечёт к тебе?»

*

Приближался сентябрь.

Грозовые тучи накрыли небо с самого утра, поэтому мы сидели в подъезде и играли в тысячу. Появилась промокшая насквозь Ливила. Мы зашли ко мне. Она вытерлась полотенцем и надела мою футболку с шортами. Я всё время молчал. Глядя в глаза, она спросила:

— Марк завтра уезжает?

Я не мог смотреть ей в глаза, потому что комом в горле встали слёзы. Я кивнул и отвернулся. Почувствовал её желание прикоснуться, утешить и мотнул головой. Она вышла из квартиры, я пошёл следом. Мы спустились на первый этаж. Стульев было только три, на четвёртом мы играли. Я пристроился на один стул с Марком. Но так сидеть было очень неудобно.

— Саш, давай, чтобы не начинать сначала, ты отдашь свои карты Ливиле, а я сяду к тебе на колени, и мы будем играть вместе.

— Так нечестно, — возмутился Женька, — вдвоём вы, конечно, нас обыграете.

— Ладно, я не буду подсказывать, ну, если только совсем чуть-чуть.

Женька махнул на нас рукой, и радостный Марк устроился у меня на коленях, показал свои карты.

— Ты помнишь, какие у тебя были? Сколько мне стоит запросить?

— Пасуй, родимый, — ответил я, и Марк сразу погрустнел.

Игра шла своим чередом, а неугомонный Марк ёрзал на коленях, и я ощутил, что у меня встаёт.

— Да не скачи ты, — с мукой в голосе произнёс я.

Он замер, видимо, что-то почувствовав, и прошептал:

— Я люблю тебя. — А затем добавил: — Как брата.

«Вот чёрт мелкий!» — подумал я и, ссадив его на табуретку, выскользнул во двор.

Остыв под дождиком, я вернулся в подъезд и, прислонившись к стене, смотрел, как они играют. Я не мог избавиться от мысли, что завтра Марка уже не будет. Мир тускнел всё сильнее.

Поздно вечером, когда все попрощались и разошлись по домам, я сидел у себя и ждал. Он пришёл. Весь какой-то понурый и словно виноватый.

— Я уезжаю завтра рано утром. Мы едем на станцию в другой город, только оттуда идут поезда домой.

Я смотрел в его глаза и безмолвно, на уровне чувств, спрашивал:

«Домой? Разве твой дом не здесь?»

«Здесь, — читалось во взгляде, — но там мама, отец, брат, школа и обычная жизнь».

«Зачем они тебе? Мы можем уйти все вместе».

«Куда? И Женька вот тоже сказал, что уедет учиться… Я не могу».

В его глазах стояли слёзы.

«Тогда мы уйдём с Ливилой, а дорогу я найду. Не зря мы столько колесили этим летом. Я искал её и чувствую, что она где-то рядом».

«Прости меня!»

Он обнял меня, а я стоял, опустив руки. Я ничего не мог с собой поделать. А бездна отчаяния за спиной дышала мраком, и волны накатывали на ноги.