Я ощущал над нами бездонное небо, улыбался и был счастлив.

Но проклятые комары в тени от домика знали своё дело, и поэтому, быстро обтёршись принесённым Ливилой полотенцем, мы побежали в фургончик. Мы болтали и смеялись, но ни слова не сказали о пережитом. Это становилось секретом нашего внутреннего бытия. Сладостной тайной, что объединяла нас в одно целое понимающее существо. Мы становились родными друг для друга.

Приехал пасечник. Мы собрались, поблагодарили за мёд, а он сказал, что всегда будет рад видеть нас в гостях, потому что одному и поговорить не с кем. Мы пообещали приехать и, попрощавшись, покатили в обратный путь.

Уже в городе Ливила спросила:

— Вы часто бываете на пляже?

— Каждый день.

— Каждый день, — повторила она. Словно говоря: «Я обязательно приду завтра и буду вас ждать».

— Пока!

— Пока!

Каждый день…

Её кожа… Я до сих пор чувствовал прикосновения, что разжигали пожар внутри тела, и сгорал заживо. И только её губы могли остудить это пламя, вдохнуть, вобрать в себя. Я сходил с ума.

Я прижался губами к руке, вдохнул запах кожи — от неё до сих пор пахло озёрной водой и её прикосновениями.

*

Я спал на открытой лоджии, потому что в комнате было невыносимо душно, а проснулся из-за того, что солнце светило в лицо и становилось жарко. Не успевший остыть за ночь город вновь раскалялся. Я откинул простыню и посмотрел на тело. На белом фоне оно выглядело особенно загорелым, только кожа, скрытая днём плавками, выделялась своей бледностью. Я любил своё тело, мне нравилось, как оно выглядит, как играют под кожей мышцы.

Я встал, яростно почёсывая искусанные комарами за ночь руки и ноги. Проделав все утренние процедуры, я вышел из ванной и плюхнулся на коврик, собираясь позаниматься йогой. Пустота в сознании была бездонной.

А ведь есть люди, которые тратят годы на то, чтобы прекратить мысленные диалоги, а у меня и монологи редкость, посмеиваясь, подумал я, совсем недавно начитавшийся книжек Кастанеды, и включил музыку, иначе пустота так бы и осталась недвижимой.

«…И вот нам становится страшно что-то менять.

Перемен! — требуют наши сердца.

Перемен! — требуют наши глаза.

В нашем смехе и в наших слезах,

И в пульсации вен:

Перемен!

Мы ждём перемен!»

Кровь побежала по венам. Я сделал глубокий вдох и встал на руки, постоял с разведёнными в стороны ногами, соединил в бабочку. Нестерпимо зачесался укус на левой голени, но я отринул досадные помехи и продолжил практиковать.

Я уже почти закончил, когда на лестнице за стеной раздались знакомые и желанные шаги, а затем в дверь постучали.

— Заходи, Марк!

Он вошёл и, увидев, что я занимаюсь, тихонько залез, улёгся на кровати.

Несколько кувырков вперёд и назад, а также перекатов с боку на бок, чтобы окуклиться в притянутые силы и впитать их. Сел в позу лотоса, руки в намасте напротив солнечного сплетения. Вибрации в теле должны совпадать с вибрациями в мире. Соответствие. Тело распахнулось, границы между ним и всем окружающим пространством исчезли. Тело и мир свободно перетекали друг в друга, перемешивались, и уже не отличить, где тело, а где пространство. Находясь в этом состоянии, я открыл глаза и посмотрел на Марка. Он смотрел на меня, глаза подёрнуты пеленой отрешённости. Я вошёл в его взгляд, заполнил сознанием тело, ощутил как своё, пошевелил пальцами на его ноге.

— Я ощущаю твоё присутствие, — прошептал он, — ты во мне.

Невидимые руки потянулись к моему сознанию в его теле. Он обнял моё сознание своим. Я знал, чего он хочет, и открылся.

Шелест листвы, запахи трав, детский смех, прикосновение лёгких волос к руке, ароматы жизни, сочные и душистые, чистая и прохладная вода родника. Они втекали внутрь, несли свою сущность. Марк шевелился внутри, тёплый и живой. Его сознание сливалось с моим, как недавно моё слилось с миром. Все уголки бытия заполнила любовь и идущая следом нежность.

— Я люблю тебя, — шептали его губы, — люблю, люблю, люблю…

Я придвинулся ближе и провёл пальцами по его лицу, а его рукой коснулся своего лица. Как странно ощущать своё тело через прикосновение чужой руки. И, уже находясь каждый в своём теле, мы обняли друг друга.

— Я исцелю твоё сердце, — сказал он с бесконечной уверенностью, а мне захотелось заплакать.

Я вспомнил маму и то время, когда обнимал её так же, как Марк сейчас меня, и не знал одиночества. Господи, почему мы такие одинокие существа, почему нам так не хватает тепла?

С ним, в его любви, я стремился забыться, чтобы не вспоминать интернат, чтобы не видеть, как мы сидим среди знойных трав, а за спиной, всего в паре шагов, открывается бездна моего горя и отчаяния. Я чувствовал её мёртвое дыхание и стремился сделать всё, чтобы оно не коснулось сердца Марка. Он не знал, что каждый новый день после тёмных снов в глубинах боли я выползал на этот берег, чтобы увидеть его. Йога давала мне силы не свалиться обратно, позволяла удержаться здесь, в этом солнечном свете. И сердечная боль с безысходной тоской отступали, а загорелое тело являлось постоянным доказательством и напоминанием, что у меня получается, что я могу. Я старался загореть посильнее, чтобы хватило на зиму этого тепла и света.

— Как думаешь, Ливила придёт сегодня на озеро?

Я улыбнулся, мы вновь подумали об одном и том же.

— Она придёт, я знаю.

Она пришла и в этот, и в последующие дни. Она стала частью нашей компании. Сначала мы встречались только на пляже, но потом она начала приходить в наш двор с самого утра и вместе с ребятами ждала, пока я закончу заниматься, чтобы вместе ехать на озеро, в лес или колесить по разным дорогам, искать интересные места. Такие, например, как старая плотина на реке, через которую я проплывал, сбежав из интерната. Сидеть на железных цепях и поднимать тучи брызг, болтая ногами в быстротекущей воде.

Бывало, мы лежали в лесу, полностью скрытые в высоких травах, и, отзываясь на пульсацию сил, поднимающихся из земли, льющихся с неба или звучащих в наших сердцах, начинали ласкать друг друга. Скользили руки, соприкасались, изгибаясь, тела, безудержной радостью выхватывая мир из мрака времён, запечатлевая в мгновениях — вспышках. Чтобы лечь на сетчатку глаза, узором трав на кожу тела. Юным и безмятежным счастьем в чистые сердца. Мы любили друг друга этим волшебным летом, первым летом после стольких лет несвободы. Мы забывали обо всём, полностью выпадая из той мнимой жизни, что, как болото, стояла в городе. Мы бежали из него, смеясь и предвкушая мгновения счастья, что открыто дарили друг другу. Мы уже не могли представить, что раньше нас было только трое. Ливила вошла в нашу жизнь, наполняя её неутолимой страстью — когда кожа горит от пожара, а прикосновения вызывают приятные мурашки, что прокатываются по телу. Пальцы столь чувствительны, что ощущают не только шелковистость кожи, но ещё запах и цвет, и всё это сразу ощущается и переживается всем погружённым в блаженство телом.

Кончиком языка скользить, огибая. Руками вбирать ощущения. Безудержной лаской сливаться с дыханием. Губами к губам, вдыхать, забывать. Быть твёрдым внутри, проникать в эту нежно-упругую мякоть. Сочиться истомой открытых сердец. Пожирать друг друга без возможности утолить голод, пить, не напиваясь, наслаждаться, не переходя грани безумия. Разрывать сердце, отдавать куски в её руки и не ведать забвения. Неутолимая страсть, сжигающая изнутри душу. Холодной водою остудить разгорячённые лица и смотреть обречённо друг другу в глаза. Безмолвное пламя, и опять в объятия друг друга со слезами на глазах. И никакие преграды не могут выдержать, они рушатся, падают, полыхает огонь, сжигает тела в ненасытных движениях, в упоении слитые. И уже залезая в души друг к другу, забираясь полностью, как в оставленный кокон, обращаться назад в безмолвное время и рождаться в забвении прожитых дней. Вынимать из глубин тёмное пламя страсти, что наполнит глаза синевой небес.