— Как чабрецом пахнет, — сказала Ливила, — обожаю этот запах.

— Мы его здесь каждый год собираем, и шалфей тоже. Люблю чай из шалфея, — сказал я.

— Будет тебе чай, с мёдом!

Мы въехали в лес. Атмосфера сразу изменилась. Стало немного прохладнее; как же эта прохлада была приятна нашим раскалённым на солнцепёке телам.

Мы остановились, я снял пакет с шортами.

— Надо было футболки взять, — заворчал Женька, доставая и надевая шорты. — Нас же комары загрызут, а они в лесу ещё больше, чем в городе.

На этот раз он оказался совершенно прав, мы совсем забыли про лесных комаров.

— До пасеки недалеко, а там место открытое, комаров нет.

— Зато там есть пчёлы, и что за польза от шляп, когда, считай, всё тело голое?

— Женька, не бурчи, а будешь бурчать — мы тебя мёдом вымажем и к улью привяжем.

Женька глянул на меня и замолчал. Иногда он не мог понять, шучу я или нет, и сразу затихал.

Не доехав до пасеки, мы остановились, а Ливила поехала дальше, чтобы привязать собак. Мы же, не сговариваясь, побросали велосипеды и кинулись в кусты. Выпитая вода давно просилась на волю, но при Ливиле мы как-то стеснялись. Отбиваясь от комаров и облегчённо вздыхая, вернулись назад на дорогу.

— Хорошая девчонка, — сказал Женька.

— Почти как мальчишка.

— Хорошо, что почти, — добавил я.

Мы замолчали.

— Что делать будем? — спросил я.

— Не знаю, — сказал Женька.

— Пусть сама выбирает, — произнёс Марк.

— Ты-то куда лезешь? — спросил Женька, явно намекая на то, кто здесь самый маленький.

— Я, в отличие от некоторых, уже с ней целовался.

— Значит, всё-таки целовался! — задохнулся Женька.

Я, улыбаясь, смотрел на них.

— Ну скажи ты ему! — произнесли они хором, повернулись ко мне и, увидев мою улыбку, засмеялись.

— Ведём себя как обычно, относимся как обычно. То, что она нам нравится, не показываем. Если её кто-то из нас привлёк, она сама к нему потянется. Ведь почему-то же она к нам подсела.

— А если мы ей все понравились? — наивно спросил Марк.

— Все так все, нечего собственничать.

— Что делите? — раздался за спинами голос Ливилы.

Мы даже вздрогнули от неожиданности.

— Шкуру неубитого медведя, — сказал, надуваясь, Марк.

А у меня зачесалась рука, чтобы дать ему подзатыльник. Вот ведь язык у ребёнка, самую суть ляпает.

— Собак привязала, пойдёмте. Дедушка только что мёда накачал, и есть куча обрезков, которые при вскрытии рамок получаются.

— Ой, я такие обожаю, это ещё вкуснее, чем сам мёд, — обрадовался я. — А воск вы собираете?

— Да.

— Значит, будет у тебя целая коллекция восковых отпечатков наших зубов.

— Это точно.

Её дедушка, ещё крепкий и совсем не старый мужчина, стоял возле фургончика на колёсах.

— Как хорошо, что вы приехали, — сказал он, — мне как раз надо мёд в город на продажу отвезти, а оставлять пасеку без присмотра нельзя. Спасибо, мальчики, что сопроводили Ливилу, я ей не разрешаю одной сюда ездить.

Мы переглянулись. Как же, понравились мы ей, читалось на Женькином лице, и я показал ему за спиной кулак, чтобы он не вздумал что-либо говорить по этому поводу.

Так даже лучше, подумал я, и действительно, возникшее между нами небольшое напряжение спало.

Мы помогли погрузить в багажник легковушки тяжеленную флягу с мёдом, и пасечник уехал.

— Заходите в домик.

Мы поднялись по железной лесенке и оказались внутри. В домике стоял густой аромат воска, мёда и прополиса.

— Залезайте на кровать.

Кроватью были доски, закреплённые поперёк фургончика. Мы разулись и забрались. Она достала с полки и поставила перед нами большую чашку, полную забруса. Налила на троих литровую алюминиевую кружку чая. Мы ели руками и чувствовали себя самыми голодными людьми на планете. Рядом с чашкой росла кучка воска. Ясно, что все мы перепачкались, хоть и старались есть аккуратно. Ливила даже не притронулась к мёду, сказала, что уже видеть его не может. Она смотрела на нас и улыбалась. Я тоже видел нас словно со стороны. Трое загорелых почти до черноты пацанов сидят в одних плавках и уплетают мёд. Хорошо, что мы догадались снять шорты, а то бы и они были все в меду.

— У тебя мёд на плече, — сказал Марк и, наклонившись, слизнул неизвестно откуда взявшуюся каплю. — Ой, от тебя озером пахнет.

— Марк, ты меня своими губами только сильнее выпачкал! Они же у тебя в меду!

— У тебя и на щеке мёд, — сказал он, зловеще улыбаясь.

— Только попробуй, точно получишь! — проронил я с угрозой.

— А можно мне? — спросила Ливила.

Сразу стало тихо, только Женька продолжал плямкать, жуя воск. Марк пихнул меня локтем в бок и сказал:

— Конечно, можно, он просто стесняется.

Глядя мне в глаза, Ливила забралась на кровать и прижалась мягкими губами к щеке, а потом я ощутил прикосновение языка. Земля и весь мир убежали из-под ног, тело покрылось мурашками, внутри рухнула какая-то преграда, сдерживавшая чувства, и волна сокрушительной тёплой нежности накрыла меня. Я повернул голову, наши губы соединились — мёд и сладкий трепет внутри.

Неожиданно волна схлынула. Медленно отстранившись, мы посмотрели друг на друга широко открытыми безумными глазами. Полная тишина. Я оглянулся. Женька с Марком, отодвинувшись, сидели возле стеночки и с открытыми ртами смотрели на нас.

— У вас здесь есть где помыться?

— Душ есть. Только воды очень мало, на всех не хватит.

— А мы разом залезем. Да, Марк?

Не меняя обалделого выражения лица, Марк кивнул.

Душем оказался прикреплённый к фургончику большой пластмассовый бак. Воды в нём действительно было немного.

— Как же мыться в такой тесноте? — выдавил пришедший в себя Женька.

— Ладно, я вас помою, — сказала Ливила, и я прямо почувствовал, как Женька расплылся в улыбке.

Я стоял под душем, запрокинув голову. Темнота закрытых глаз окружала меня. В темноте сверху бежала почти горячая вода. Тесно соприкасаясь со мной, крутились Марк и Женька. По телу скользили чьи-то ладони, и их было больше чем две. Мои руки тоже касались чьих-то тел. Я тонул в нахлынувшем удовольствии и не ведал спасения, потому что не желал его всем своим существом. Вода давно кончилась, а мы вчетвером стояли, прижавшись друг к другу, и, наверно, могли бы простоять так вечно, не желая разрывать объятий и тепла, что соединили нас. И только Марк тихонько пел песню Цоя, прикасаясь губами к моей груди:

«Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь

Живёт во мне, горит во мне.

Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь

Живёт во мне, сожжёт меня дотла.

Сожжёт меня дотла.

Дотла…»