Обжигаясь кипятком, пьют чай с хлебом и селедкой. Сергей Александрович достал из планшета карту.

— Рассказывай псе по порядку: где, что, как?

Рассказ Максима нетороплив. Он старается не упустить ни одной подробности. Склонившись над картой, все молча слушают. Геннадий развернул план Екатеринодара.

— Смотри, сколько явок Зачерия засекли, — обратился к Максиму Сергей Александрович. — А самого никак не схватим, даже не вышли на него. Что ж, сейчас проверим Сулеймана.

Происходит короткий обмен мнениями.

— И все же, — заключил Сергей Александрович, — думаю, что теперь Зачерий скрывается не в городе. Где- то в радиусе десяти — пятнадцати верст.

— Ночной бросок? — уточнил Сибиряк. — Наиболее вероятно.

Сергей Александрович звонит в гараж.

— Пошли, — приглашает Максима. — Довезу.

— Спасибо, я здесь заночую. Утречком — в больницу.

— А… — улыбается Сергей Александрович. — Это Генке спасибо скажи, все заразные бараки сам осмотрел, чудом нашел — ведь этот чертенок Перегудовым назвался, а его мать вообще нигде не записана — оставили с сыном, и рада. Пошли, Гена.

— Я останусь, — смутился Геннадий. — Утром покажу, где что.

— Вызовешь дежурную машину, — разрешил начальник.

Когда за начальством захлопнулась дверь, Максим погасил в кабинете свет. Сбросили сапоги, валетом улеглись на диване, оказавшем упорное сопротивление всеми своими выпирающими пружинами.

— Ну говори, — просит Максим.

— Выбор одобряю, — откликается Геннадий. — Ведь я ее еще с волосами видел, нестриженую. Но и так хороша.

— Постригли? — ужасается Максим.

— С сыпняком шутки плохи, — бросает Геннадий.

Он тут же спохватывается, но поздно. Максим вскакивает на пол, его босые ноги шлепают по доскам. Минуту назад он был счастлив, ему казалось, будто главные беды позади — пройдет день-другой, и он встретит у ворот больницы Казбека Перегудова и Фатимет. Но радоваться рано.

— Максим, — пытается успокоить товарища Геннадий. — Почти все выздоравливают, сейчас лекарств достаточно.

— Ладно, спи, — вздыхает Максим. — Понимаю все — сыпняк!

Босые ноги шлепают все медленнее и наконец останавливаются у окна. Прижавшись лбом к стеклу, Максим вглядывается в темноту. Но в эти предутренние часы она непроницаема для глаз.

Подумалось, что личное счастье его — как та ночь за окном. Сильно он обиделся на Фатимет в ночь их расставания. Поостыв, поклонился мысленно непреклонной ее верности.

Геннадий, к счастью, уже спал. Максим улегся с краю и под свистящее посапывание молодого чекиста неожиданно заснул. А проснулся так, будто его окликнули — громко, по имени. В комнате светло, Генка все в той же позе — на боку, за окном шумел каштан. «Казбек Перегудов» — вдруг мелькнула перед глазами увиденная накануне запись. На душе стало легко, и он снова поверил в свое счастье.

Жаль будить Гену, но новый день не ждет. Пока они умывались, подошла машина с открытым верхом. Впервые в жизни уселся Максим в легковушку — все в грузовиках приходилось трястись.

Оставив машину на шоссе, они через пустырь пробрались к группе окруженных высоким частоколом строений.

— Больше выдержки, — роняет Геннадий. — Учись, ведь к нам переходишь.

— Откуда знаешь?

— Сергей Александрович сказал вчера. Такого, как ты, он не упустит. Погуляй, а я зайду к начальству. Они здесь, сам понимаешь, не очень любезны.

Максим топчется у ворот, в которых доски заменяет колючая проволока. Сквозь нее виден поросший травой двор с разбегающимися к баракам тропинками. На одной из них показалась женщина в косынке. Бежит, придерживая руками развевающиеся полы халата. У ворот хватается за проволоку. Большие глаза, как чаша, полная горя. Она вглядывается в глаза Максима, молчит.

— Фатимет, как мальчик?

— Он о тебе спрашивает, Максим, ему с каждым днем хуже.

Максим гладит тонкие пальцы на проволоке.

— Максим, он может сгореть. Если бы я могла, принесла бы его сюда — он не поверит, что ты приходил.

— Подожди! — Максим бежит к машине, долго уговаривает Геннадия. Возвращаются вдвоем. Геннадий машет рукой Фатимет и скрывается в конторе.

— Какие у тебя друзья, Максим!

Максим сжимает тонкие пальцы на проволоке.

— Как он заболел?

Фатимет рассказывает…

— Сюда, Максим. — Из окна конторы высовывается голова Гены.

Врач разглядывает Максима, недоверчиво спрашивает:

— Вы — отец Казбека?

— Да!

Врач снимает с вешалочки-катушки халат, протягивает ему.

— Пять минут, не больше. Ни за что не хватайтесь, к больному не подходите…

— Все будет в порядке, — успокаивает врача Геннадий.

Во дворе Максим окликает Фатимет:

— Пошли…

— Ой, Максим… Ты не знаешь…

Барак, душный запах карболки, стриженая головка на соломенном тюфяке. И на весь барак отчаянный, бредово-счастливый крик:

— Максим! — Казбек пытается вскочить на ноги.

— Лежи, Казбек, меня пустили с условием, что ты будешь вести себя спокойно. Ты должен обязательно выздороветь.

— Я выздоровею, — обещает Казбек.

— А я буду ждать тебя у ворот. Ты это знай: я буду ждать. Пока ты не выздоровеешь, я никуда не поеду.

— Жди, Максим, я обязательно выздоровею.

Потом они занимают старую позицию — он за воротами, она — у ворот. Подходит врач.

— Фатимет, пора. — Максима он не замечает.

— Мне пора, Максим, я ведь тут работаю. Няней…

Если тебе некогда, не приходи. Теперь Казбек будет делать все, что нужно. Он ведь боялся, что ты забыл его.

— Придет же такое в голову, — бормочет Максим.

Она убегает — тоненькая девочка с большими глазами, в которых сквозь горе прибивается искорка надежды. Но Максим понимает: все ее мысли — о сыне.

Улагай впервые осматривает запасный лагерь. В домике командующего три крошечные комнатушки, включая переднюю, добрую половину которой занимает топчан дежурного. В спальне — шкафчик, тумбочка, солдатская железная кровать с соломенным тюфяком, в кабинету — стол и стулья. Бревна хатенки оклеены аляповатыми обоями. «Видимо, подбирал Аслан», — морщится Улагай. Остальные помещения — крохотные срубы с подслеповатыми оконцами, даже без тамбуров. Во всю длину нары, столик, табуретка, а то и просто одни нары.

«Бедновато. Впрочем, приемы они здесь устраивать не намерены, обойдутся», — думает Улагай.

Он заглядывает на кухню. О, у них целые хоромы: рядом с комнатой, в которой выложена плита, — небольшая столовая, к ней пристроено жилье для поваров. Видимо, сами старались.

Улагай входит в жилую комнату. Двое сидят на полу, хлопая картами. Увидев начальника, вскакивают.

— Вольно, — командует Улагай. — Сколько вас на кухне?

— Двое, зиусхан, — докладывает старый знакомый Улагая, прислуживавший ему еще в корпусе толстяк Кадырбеч. — Третьего не подобрали. — Масляные глазки его оживляются. — Я все попросить хочу, да не решаюсь…

— Ну давай, — снисходительна разрешает Улагай. Ему нравится, когда подчиненные робеют перед ним: на таких можно положиться.

— Есть на примете повариха. Королева… Двести блюд знает, и сама… — Кадырбеч подносит пальцы ко рту.

— Как же вы тут? Все вместе?

— А что? Она согласна, и мы согласны. Впереди зима, до аулов далеко, да и уходить нельзя.

Улагай в затруднении. Ему не хочется отказывать, но и разрешать нельзя — слишком велик соблазн для остальных. Офицеры начнут наведываться, охрана, могут возникнуть поводы для междоусобиц.

— А что другие скажут? — колеблется Улагай.

— Зима идет, — не отступает повар. — Людям скучно будет. Ведь до весны все равно без дела. Охрана хочет попросить разрешения прачку нанять. У нас — своя, у них — своя…

— Ну что ж, — решается Улагай. — Но чтоб порядок. Без драк. И это… чтоб здоровая была.

Улагай все еще колеблется: присутствие женщин может отрицательно повлиять на дисциплину. Но в то же время люди всю зиму проведут без дела, взбеситься можно. Он-то сам будет время от времени проветриваться, а им запрещено покидать территорию штаба. Как бы не разбежались. Он лично инструктирует Аслана насчет женщин. Прежде всего пусть убедится, что они не связаны с ЧК, — сейчас ни на кого надеяться не приходится, даже на проституток.