— Ничего сделать не могу, — признается он. — Доктор нужен.

Умар настойчиво предлагает отвезти Бибу в город, по мать ни в какую. «Как аллах повелит, так и будет», — упрямо твердит она.

Меджид заходит теперь только вечерком — весь день проводит в поле, доделывает то, что не успела сделать Биба. А однажды заглянул и просиял: девушка глядела на него вполне осмысленно.

— Ожила, красавица? Долго же ты нас мучила. Может, тебе что-нибудь нужно?

— Дядя Меджид, я плохо сплю, — шепчет Биба. — У тебя такая бутылочка есть, ты больным носил. Принеси, я нюхать буду.

Старый Меджид укоризненно качает головой: ай, как нехорошо. А он-то думал, что Биба из крепкого материала сделана.

— Как ты не поймешь, дядя Меджид, — отвечает Биба. — Мне теперь жить незачем. Ты хорошо сделаешь, если поможешь мне.

— Эх, Биба, мало ли что с девушками случается. Ты со своей мамой поговори, она расскажет. Живут и после такого несчастья. И замуж выходят. И детей рожают.

— Живут… А я не хочу. Помоги мне, дядя Меджид!

— Я бы все-таки жил, даже после этого, — задумчиво произносит старик. — Чтобы мстить! Чтобы отплатить обидчику, не остаться в долгу. Но такая месть доступна только сильным людям.

Отомстить! Биба поворачивается к Меджиду, глаза девушки загораются. Старик прав, надо мстить!

— Спасибо, дядя Меджид, большое спасибо!

Лишь теперь Меджид начинает соображать, что сболтнул лишнее. «Э, — успокаивает он себя, — выздоровеет, обо всем забудет».

У Бибы появляется аппетит. Ест и пьет все подряд, даже изредка улыбается. Мать радуется. А Умару не нравится эта улыбка. Очень уж какая-то она отрешенная, что ли. Улыбается, а глаза холодные. Думает, думает и вдруг дернется всем телом — будто шашкой рубанет. Да и то ладно, что выжила.

— Передала мне письмецо для тебя Сомова. Помнишь ее? — сообщает Умар. — Она тебе что-то обещала, вот и просит передать, что обещание обязательно выполнит. Заедет за тобой, как только из лазарета выпустят. Уже выздоравливает.

— Заедет? Спасибо…

Видит Умар, о своем думает Биба, не до новостей. Затаилась, ушла в себя. Даже с Мариет не делится своими мыслями.

И вдруг наведалась в сельсовет, спросила, нет ли весточки от Сомовой. В грустных глазах ее затаилась надежда.

— А что тебе Сомова обещала? — спросил Умар.

— Определить на курсы медицинских сестер, — оживилась Биба. — Она говорила, что на такие курсы принимают девушек из аулов.

«Что-то задумала, — предположил Умар. — Скорее всего, хочет уехать в город — стыдно появляться перед односельчанами. Да и то, какая у нее теперь судьба? Насильника с огнем не разыщешь, и не тот это человек, с которым можно запросто разделаться. Женихи будут обходить ее дом стороной. Умыкать девушек парни любят, но подбирать то, что брошено другими, мало охотников».

— Говорили, что Сомова уже работает, — заметил Умар. — Завтра наши повезут донесение, попрошу сказать ей, что ты ждешь.

— Дядя Умар… — Впервые с того злополучного дня, когда он увидел ее в чужой сакле, на лице Бибы мелькнула искренняя улыбка. Даже не улыбка, а что-то вроде надежды.

«Хочет покинуть аул! — пришел к заключению Умар. — Пусть делает, как ей лучше».

Связные поручение выполнили. Более того, они привезли с собой письменное распоряжение горской секции Кубанского исполкома отправить Бибу в город на курсы медицинских сестер. Мать Бибы заупрямилась — она ни за что не хотела отпускать дочь.

— Где она там жить будет, что с ней станется?

— Жить будет у Екатерины Сомовой, — разъяснил Умар. — Эту женщину ты хорошо знаешь, она достойна доверия. А что будет? — Умар замолчал, давая матери Бибы возможность задуматься над этим. И женщина поняла: хуже, чем есть, быть не может.

С ближайшей оказией Биба была отправлена в город.

Провожавшие видели: что-то новое появилось в ее облике, взгляд отпугивал отчужденностью, холодным блеском.

«Что у тебя на уме? — впервые с тревогой подумал Умар. — Уж не вбила ли себе в голову какую-нибудь глупость?»

Впрочем, дело было сделано.

— Спасибо, дядя Умар! — крикнула на прощание Биба. — Когда вернется дядя Ильяс, скажи ему, что я у Сомовой.

Улагай глуховат, но виду никогда не покажет. Хоть и недослышит, но ни за что не переспросит. Впрочем, почти все подчиненные знают об этом, и всегда докладывают ему громко и ясно. Увидит человека — через двадцать лет не забудет. Пообещает что-либо — из кожи вылезет, а выполнит. Особенно часто вспоминает он о своих обещаниях при хорошем настроении.

Бродит по лесу Улагай, чуть заметно улыбается: считанные часы отделяют его от осуществления заветной мечты. Машина пущена, мчится вперед, теперь ничто не в состоянии остановить ее, как не остановить несущуюся с гор лавину. Она сметет жалкие, под ветром гнущиеся устои Советов и проложит ему, Улагаю, дорогу к вершине власти.

Он воспроизводит в памяти лица своих главных исполнителей. Юный преданный Аскер, спокойный Измаил, туповатый плут Довлетчерий… Эти люди сделают свое дело, если даже придется сесть на лодку, чтобы не утонуть в крови. Их, как и его, не пугает необходимость физического истребления инакомыслящих. Впрочем, к чему это «инако», Кучук, — чего душой кривить перед зеркалом? Просто — мыслящих. И тогда настанет мир. А женщины сделают свое нехитрое дело — пополнят убыль, уж об этом победители позаботятся.

Он думает о людях, окружающих его здесь. Умрут на месте, но не сдадутся врагу. Заглянуть в душу человека и сразу все увидеть — это не каждому дано. Улагай считает, что овладел этим искусством. Вот хотя бы тогда, во время встречи со связными, сумел же он с первого взгляда выделить связного Алхаса. Лихой рубака, иначе не оказался бы в чести у свирепого атамана, не получил бы в награду маузер. Именно такими и нужно себя окружать.

Он подходит к карте, сразу же отыскивает глазами Тимашевскую. Непростительно задерживаются части десанта. Пора, давно пора проскочить этот рубеж.

«А вдруг не проскочат?» Сердце Улагая на миг останавливается. Обязаны проскочить, на карту поставлено все. Не могут не проскочить, этого союзники не допустят. Кучук имеет точные данные — Врангеля не только снабжают, но и консультируют английское и французское правительства, их весьма авторитетные комиссии неотлучно находятся при бароне.

Хорошее настроение исчезает, словно солнце в грозовых тучах, сердце уже не радостно, бьется, а колотится тревожно и гулко: «А вдруг не проскочат?»

Этот каверзный вопрос не дает покоя. Что это — предчувствие или расходившиеся нервы?

Улагай снова подходит к карте. Эх, если бы на ней отражались перемены, происходящие в настоящее время на полях сражений. Заняли врангелевцы Тимашевскую — белый флажок выскочил в соответствующей точке; захватили повстанцы власть в ауле — еще один флажок… Сразу видишь, где успехи, куда подкрепление требуется.

Не спится и Ильясу. Он занимает позицию неподалеку от своей землянки. Растянувшись под старым дубом, в который раз взвешивает все увиденное, уже сделанное, продумывает, что предстоит сделать. Кемалю удалось загнать в чащобу трех лошадей, там они, стреноженные, отъедаются после поездок. Он решил, что прихватит кого-нибудь из улагаевского штаба — человека осведомленного и не особенно строптивого. Ильяс его свяжет, Кемаль будет ожидать с оседланными лошадьми.

План, поначалу казавшийся почти невыполнимым, обрастая деталями и развиваясь, приобретал вполне реальные очертания.

— Эй, Ильяс, чего не спишь? — раздался хрипловатый голос Аслана.

— Отоспался уже, — не очень охотно отозвался Ильяс. — В нашем ауле никто подолгу не спит, всегда работа находится.

— Найдем тебе работу и тут, — хмыкнул Аслан. — Позаботимся.

В положенное время в окне Улагая погас свет. Теперь в лагере бодрствовали одни лишь часовые. Да еще Ильяс. Да еще Кемаль. Этот ухитрялся передвигаться так, что даже натренированный в разведке Ильяс ничего не мог услышать.