– Лежать! Лежать, гад! – проорал кто-то мне в ухо. – Что у тебя за говядина на футболке, а?! Ты что, коров не любишь?! На пол, я сказал!

– Блин! А сидеть можно? – запротестовал я, покорно сползая с сиденья на пол.

Мои руки тут же завели за спину и заковали в наручники. Затем меня рывком подняли, ударили для острастки прикладом в живот и профессионально поволокли к выходу.

– Божья роса мне в глаза! Что за дела, мужчины в форме?! – возмутился я, пытаясь вырваться. – Я же всех только что спас!

– Тебе, русская ты рожа, предъявляются обвинения в терроризме! – злорадно сообщил ударивший меня. – Так что запасайся туалетной бумагой – на электрический стул себе постелешь! Мхах!

– Вы охренели?! В каком еще терроризме?! – искренне изумился я, прекратив даже вырываться.

– Бу-ум! Попытка взорвать самолет! – хохотнул кто-то радостно.

Меня вытолкали на трап и толчками заставили по нему спуститься. Размеренно лил дождь, в ночном небе бесшумно бодались красноватые молнии. Возле самолета стояло около двух десятков полицейских машин, слепивших проблесковыми маячками. За каждой из них пряталось по несколько вооруженных блюстителей порядка – все они держали меня под прицелом. Ни машин «скорой помощи», ни пожарных – не было.

– Хорошие вы люди, американцы! – со злостью крикнул я всем, готовясь к худшему. – Даже плакать от счастья хочется! Сволочи…

Меня силой подвели к черному фургону, тычками и затрещинами затолкали в него, а после – повезли в неизвестном направлении.

Меня с напускной вежливостью втолкали в серебристый кабинет, похожий на изнанку стальной коробки, и предельно учтиво усадили за невыразительный серый стол. Затем сопровождавший меня спецназовец приковал меня к столу хромированными наручниками и глумливо изобразил танцующий кусок говядины, нарисованный на моей футболке. После этого он, донельзя довольный собой, вышел.

– Эй, танцор без помех! А ветровка-то моя где?! – раздраженно крикнул я ему вслед. – Только не используй ее как корзинку для своих причиндалов, ладно? Поговорку ведь про яйца и корзину знаешь?¹⁶ Гад…

Из висевшего на стене огромного зеркала на меня угрюмо взглянуло мое отражение. Склонившись к наручникам, я с трудом показал отражению жест Буратино, а затем – средние пальцы.

– А может, вы меня в зоопарк привезли? – восхищенно крикнул я. – Почем нынче билет на русских в клетке, а?! Только вы ко мне смотрительницу посимпатичнее приставьте! И учтите: русская душа ограничений – не выносит, а ограниченности – не прощает! Идите уже сюда, сявки зазеркальные! Сяв-сяв! Сяв! Сяв!

Дверь в кабинет открылась, и вошел лысый, крупный афроамериканец, словно сбежавший со страниц гламурного журнала о пластмассовой внешности и ее дефектах. На нём были идеально выглаженные брюки, накрахмаленная белоснежная рубашка и ровная, словно окоченевшая, угольная жилетка, из кармана которой надменно свисал виток золотой цепочки. На широкой груди вошедшего педантично покоился круглый медальон с малопонятной гравировкой: «Без пяти минут пять километров». Вошедшему было около тридцати пяти лет.

– Сяв… – машинально сказал я, с подозрением оглядывая неизвестного.

– «А ну, фу!» – по-русски осадил меня тот, выкладывая бумаги на стол. – Правильно сказал, да? Видел как-то, как на улице русский так с собакой разговаривал – и еще с полицейским.

Я с сомнением посмотрел на безупречную внешность неизвестного и поморщился от его начищенных до ожогов на роговице ботинок. Моего носа коснулись пряные запахи кофе и черного перца.

– Ну, и для какой из моих половинок ты очередная заноза? – желчно осведомился я.

Неизвестный сел напротив меня – но потом вдруг собранно встал и еще раз сел. Так он сделал около пяти раз, сосредоточенно следя при этом за своим дыханием. Наконец он успокоился, с любовью посмотрел на свои бугрящиеся вены на кистях и достал расческу из яблочно-зеленого диопсида¹⁷. С дубоватым выражением на холеном лице неизвестный расстегнул жилетку и рубашку, показав курчавую и могучую грудь. После этого он бережно начал расчесывать волосы на груди расческой.

– Божья роса мне в глаза! Это еще для чего?! – забеспокоился я. – Это что, какая-то пытка?! Мужик, ты бы это… в туалете это делал!

– Фуз, – добродушно представился неизвестный, не прекращая укладывать ровные завитки на груди. – Фуз Арчибальд Тапиока.

– Хм… – И я попытался сообразить, что из озвученного являлось именем неизвестного.

– Тапиока – отличная фамилия. Я словно высококалорийный и легко усваиваемый продукт из крахмала! – звучно сообщил Фуз, заметив мою реакцию. Он убрал расческу и неторопливо застегнулся. – Кстати, молчание квалифицируется как отказ от сотрудничества и поощрительного какао. Или, может, ты расист?!

– Хорошие вы люди, американцы, – с раздражением заметил я. – Чуть что – сразу расист, сексист, садист, таксист!..

– А может, ты думаешь, что у меня настолько большие ноздри, что я могу в каждую из них засунуть по кукурузной палочке? – грозно поинтересовался Фуз.

– Чего?.. – растерянно переспросил я.

– Знаешь что? – доверительно наклонился ко мне Фуз. – Я пробовал… и они действительно туда вмещаются!

– Ну всё, приятель с другой планеты! – нетерпеливо хлопнул я по столу. – Ты – сломал меня. Сразу же! А теперь – задай уже свои трафаретные вопросы и верни свою лысину обратно в шепталку¹⁸ начальства, пока она без этой сверкающей заглушки не обветрилась!

Фуз вытянул за золотую цепочку смартфон, виджетом на экране которого были помпезные золотые часы. Напыщенно посмотрев время, он так же напыщенно взялся за бумаги.

– Алексей Алексеевич Ржаной, русский, двадцать пять лет, – гулко прочитал Фуз. – Отец – русский, мать – американка. В результате получил при рождении двойное гражданство – США и России. Родители развелись примерно через год после заключения брака. Пять лет жил в Штатах с матерью, пока та скоропостижно не скончалась. Затем вернулся в Россию, где жил с отцом до двадцати трех лет – до момента его смерти. – Фуз участливо посмотрел на меня: – Соболезную. – Поиграв плечами, он продолжил с выражением читать: – После этого снова переехал в США, где до настоящего момента проживал со своим родным дядей по материнской линии, помогая тому с его букинистическим магазинчиком. Со стороны отца родственников не имеет, с прочими родственниками со стороны матери – контакты не поддерживает.

– А теперь я про тебя, да? – непринужденно спросил я, едва сдерживая вспенившуюся внутри злость.

– Нет, теперь я сам про себя. – И Фуз самовлюбленно изрек: – Потомок эмигрантов из Ботсваны, спортсмен и следователь по особо важным делам, который предъявляет тебе обвинения в терроризме, государственной измене и расистском молчании на первых минутах допроса.

– Что, и всё? – наигранно удивился я.

– А что, есть что-то еще? – оторопел Фуз и торопливо перепроверил бумажки.

– Конечно! – вальяжно кивнул я и принялся воодушевленно перечислять: – В Теннеси я продавал дрова с полостью внутри, в Мемфисе просил милостыню без лицензии, а в Айове целовался более пяти минут! Уму непостижимо! И это уже не говоря о том, что в Массачусетсе я – вопреки требованиям закона – храпел, в Юте – продавал порох как средство от головной боли, а в Аризоне – познакомился с девушкой, у которой дома было больше двух фаллоимитаторов!¹⁹ – И я с удовольствием изобразил жест, обозначающий «взрыв мозга».

– Несомненно, мы проверим эти признания самым тщательнейшим образом, – заверил меня Фуз. – Что-то еще?

– Да, сноб ты самовлюбленный! – обозленно подтвердил я. – Найди Козетту Бастьен! Она летела со мной рядом! У нее на фотокамере есть доказательства того, что я пытался спасти этот чертов самолет, а не сделать из него мясное ассорти в ночном небе!