– Рок жил, рок жив, рок будет жить вечно, – прочитала Настя из окна слова неизвестного фаната, расписавшего незамысловатым лозунгом стену старого кирпичного дома. Слово «вечно» было трижды подчёркнуто и неоднократно обведено. – Как ты относишься к этой мании?

Последние слова были обращены к Дарье, в комнате которой Настя находилась среди книг, энциклопедий и старых отечественных кукол с длинными ресницами и некогда выщипанными маленькой Дашенькой волосами. Впрочем, куклы ещё выглядели достойно. Буйное детство неугомонной Настёны оставило в наследство её детям только большого коричневого медведя, правда, без носа и с оторванной лапой. Помимо кукол, здесь ещё находился новый диван, большой и чертовски удобный, письменный стол из чёрного дерева с настольной лампой, самодельные стеллажи для бесчисленного количества литературы, старая картина на стене с изображением деревни, большое зеркало, платяной шкаф с покосившейся дверцей и облупившимся лаком.

Дарья лениво поднялась с мягкого и светлого в крупных цветах дивана и выглянула в окно.

– Это уже превращается в навязчивую идею, – неодобрительно покачала она своей хорошенькой благоразумной головкой. – Испоганили весь город. Рок, конечно, штука неплохая, но рано или поздно умрёт, как и всё в этом мире.

Вопрос был исчерпан. У двух молодых девушек есть куда более приятные темы для разговоров. Какое им дело до необузданного фанатизма, опьяненных наркотическим дымом музыки и зомбированных ею молодых умов? Да и какое им дело до этой неосязаемой, нематериальной, а потому совершенно бесполезной музыки?

Настя отошла от окна и вызывающе хлопнула себя по женственно-упругим и оттого нежно-соблазнительным для мужского глаза бёдрам.

– Ты ничего не сказала о моих новых джинсах, – требовательно-капризно сказала Настёна, хмурым взглядом окинув подругу. – Только не говори, что они тебе не понравились. Я их выпрашивала больше месяца и потратила немало нервов, прежде чем предки пошли на уступки.

Она хотела казаться современной и поэтому часто использовала жаргон, хотя при этом гордилась тем, что учится в институте, в достаточной степени владеет нормами русского языка, да и вообще является способной и перспективной студенткой.

– Джинсы – супер, – уныло пробормотала Дарья, бросив взгляд на узкие голубые джинсы подруги, идеально подчёркивающие изгибы её безупречной фигуры. – Мне о таких только мечтать.

– Мамаша из Москвы привезла, – по-детски хвастливо заявила Настя, кокетливо подмигнув подруге. – И пусть теперь берегутся парни. Если мы выйдем на охоту, а мы непременно выйдем, как только выглянет солнышко, то уж точно без добычи не останемся.

– Врёшь, как дышишь, – вздохнула Даша, вяло улыбнувшись. – Куда мне с моими костлявыми коленками охотиться?

– Брось, – Настя обняла подругу за шею. – Мы же самые красивые девушки в городе.

В принципе, Настя была недалека от истины и если даже преувеличивала, то только немного. Сама она была жгучей брюнеткой с карими глазами и смуглой кожей. У неё были пухлые губки, капризный вздёрнутый носик и отличная фигура. Дарья уступала подруге. Девушка была слишком худа и нездорово бледна, светловолоса и невзрачна, впрочем, её изумрудные выразительные и грустные глаза затмевали недостатки несовершенного тела и вносили в её внешность ту неповторимость, которая позволяла причислить Дарью к разряду привлекательных девушек.

К слову сказать, божественная Настя считала подругу единственно возможной конкуренткой за звание красавицы. Остальных представительниц женского пола Настя вообще не воспринимала, относилась к ним с очевидным пренебрежением с высоты своего превосходства. Любая встречная девушка вызывала в ней эмоций не больше, чем ползущий по кафельной стенке полудохлый таракан (такой мерзкий, но теперь уже совершенно безвредный жучок!). Возможно, поблажки в адрес Дарьи были результатом того, что сама Даша чужих парней никогда не отбивала, а на потенциальных кавалеров Насти даже не заглядывалась, да и вообще, слыла девушкой неприлично образцовой.

Вероятно, она была из разряда тех благородных девиц с чистыми помыслами и добрым сердцем, которые жалеют каждую букашку и мысленно держат за руку внутреннего бога. А возможно, она просто ждала своего мифического принца и свято верила в то, что он непременно примчится за ней на белокрылом пегасе и унесёт далеко-далеко в неведомые и безоблачные дали.

Маловероятно, чтобы она обо всём этом серьёзно думала. Не теми мыслями забиты головы прелестных двадцатилетних барышень, обитающих в развалившейся, но ещё не совсем сгнившей в капиталистическом вакууме советской системе.

Она мечтала сделать головокружительную карьеру. Она хотела стать большим учёным с громким именем, принимать участие в археологических раскопках и приоткрывать завесу магической и притягательной истории. Она любила копаться в прошлом, и это её интересовало больше, чем серое настоящее и неопределённое будущее.

У Настёны были другие интересы. Тряпки, шмотки, платьица, сарафанчики, сумочки, колечки… О да, она была истинной дамой. Она была порочна в мыслях и невинна в поступках. А ещё она с безумной фанатичностью хотела выйти замуж, что, в общем-то, не возбранялось, но вызывало у преданной Дашутки приступ снисходительного сочувствия.

Светловолосая фройляйн неоднократно пыталась объяснить подруге, как это неблагоразумно выходить замуж в свои неполные двадцать лет, как это безрассудно разбазаривать свою молодость, свою энергию, свой потенциал! Как это неблагородно и непростительно скидывать их в ненасытное горло семейного быта!

Но смышлёная Настёна в глубине души понимала, что за пафосом этих громких слов скрывается до смешного банальная и оттого ещё более грязная житейская притча. Она легко объясняет тот факт, почему Дарья сторонится разговоров о замужестве, почему избегает серьёзных отношений и долго присматривается к молодому человеку, прежде чем впустить его в своё личное пространство. Вульгарная и некрасивая история трёхлетней давности, жестоко обезобразившая жизнь некогда беспечной советской школьницы, а ныне – суровой студентки-историка, до сих пор давала о себе знать, пробуждая внутри вихрь жгучих воспоминаний, тоску по собственной наивности.

Он был сыном профессора, многоуважаемого человека, избалованный мальчишка, бессовестно ею воспользовавшийся. Самым ужасным для неё было то, что он не просто надругался над её невинным свежим телом, а осквернил и растоптал её чистые, искренние и доверчиво светлые чувства. Чувства, не испорченные ложью, горечью предательства или человеческой похотливостью. Она была кристальна, а после закрылась ото всего мира и ушла с головой в благословенное вчера, чтобы не видеть это убогое сегодня и непристойное завтра.

Девушки высунулись наполовину из окна и предались перекуру. Это была нехорошая привычка – предвестник эмансипированного общества. Они были взрослыми девочками, а потому курили много и красиво. Но родители, разумеется, об этом не знали, тщательнейшим образом от них скрывалось, как и многое другое, о чём родителям знать не положено.

– Противная Мартыновская решила затравить нас очередью коллоквиумов, – мрачно заметила Дарья, по-мальчишески сплёвывая в окно. – Вашу группу она пока ещё жалеет.

– С меня хватило «Русской Правды» в оригинале, – пожаловалась обольстительная Настёна, улегшись животом на подоконник. – У нее, наверное, климакс разыгрался. Заржавевшая стара дева! Все они такие – одинокие желчные бабы, отвергнутые мужиками, злые, гадкие, мстительные и завистливые. Если бы я была врачом, то обязательно прописала бы ей постельный режим. И в данном случае слово «постельный» имеет переносное значение, – Настёна глумливо улыбнулась.

Дарья с упоением втянула в себя табачный дым. Ещё пара минут, и кареглазая Цирцея² заведёт разговор о замужестве. Данная перспектива Дарью никоим образом не устраивала. Ей хотелось покоя, ей хотелось умеренно-аристократических бесед, укутанных шлейфом последних сплетен, или на худой конец, мучительно-нудный диалог о политике, о сложностях нынешней обстановки. Она была готова говорить на любую тему, даже о музыке, в которой ничего не понимала и в которой видела только лишь посредственный аккомпанемент, разбавляющий местами неловкую тишину. Она могла говорить о чём угодно, но только не о замужестве.