– Так ведь и жизнь – тоже дерьмо…

Все рассмеялись.

Принесённые доктором бутылки опорожнили в считанные минуты. Доктор пил наравне со всеми.

– Болящие есть? – поинтересовался он, когда всё было выпито.

– Геморрой у меня, – отозвался дед Евсей.

– На заднице сидишь много, – отмахнулся доктор.

– А на чём же мне сидеть? – огрызнулся дед.

– Да нет у нас здесь больных, – сказал полковник. – Это вон у того костра, – он махнул рукой в пустоту, – мужик животом мается. Какой-то гадости обожрался, того и гляди, коньки отбросит. Несёт его в тридцать три струи.

– Посмотрим.

Доктор поднялся и растворился в темноте. Через четверть часа он вернулся.

– Всё, жить будет. Напичкал его таблетками. Завтра к утру полегчает.

Тут взгляд его остановился на Петре.

– Новенький?

* * *

К тому часу он был уже изрядно пьян, и на вопрос доктора смог лишь кивнуть.

Доктор с интересом изучал его.

– Откуда же ты такой взялся?

– Да здешний он, – пояснил дед Евсей. – Приблудился вот на днях.

– Вот оно что!

Больше доктор к нему не обращался, хотя изредка продолжал бросать на него любопытные взгляды.

На следующий день страшно болела голова. Он провалялся у потухшего костра до полудня, затем попытался подняться, но внезапно пронзившая правый бок острая боль заставила его со стоном рухнуть на землю. Он был один: ни деда Евсея, ни полковника, ни других его соседей по костру в «бомжеубежище» не было. Видать, подались в город на заработки и поиски пропитания.

Доктор объявился ровно в час. Он вырос перед ним так же внезапно, как и накануне вечером. Присев на корточки, долгим участливым взглядом рассматривал лежащего у его ног человека. Потом достал из кармана плаща начатую бутылку водки, налил полстакана и протянул Петру.

– На, полечись. А то весь посинел с перепою.

Тот жадно выпил. Через минуту ему заметно полегчало.

Доктор закурил.

– Ну и дальше что? – спросил он. – Так и будешь здесь валяться, пока не сдохнешь?

– А тебе-то что за дело?

– Да мне-то, собственно, никакого дела нет. Просто жаль мне тебя.

– Тоже мне – мать Тереза в штанах…

– А ты не язви, мужик. Вот смотрю я на тебя и вижу: погибнешь ты тут. Хреновый из тебя бродяга, понял? Ты на этих-то не смотри, – он кивнул в сторону лагеря, – они тёртые калачи, за жизнь крепко держатся. Им всё нипочём: ни холод, ни мороз, ни жара летняя. А ты… словом, не место тебе здесь.

– Отвяжись.

– Вот и здоровьице-то, вижу, у тебя не ахти какое, – как ни в чём не бывало, продолжал доктор. – Бок-то болит?

– А ты откуда знаешь?

– Я, братец ты мой, всё-таки врач. И не простой какой-нибудь, а хирург. Я ведь тебя, мужик, насквозь вижу. Что с боком-то?

– Не знаю… Вроде как ножом пырнул кто-то.

– Что значит – вроде? Не помнишь, что ли?

Он покачал головой.

– Не помню. Ничего.

– Вот так-так! Загадочный, смотрю, ты тип. Прямо одна сплошная тайна… Ладно, мужик, крепись, я как-нибудь на днях наведаюсь. А сейчас мне пора.

Доктор ушёл.

Оставшись один, он кое-как поднялся и, шатаясь, поковылял к ближайшему магазину – за водкой. Но водки он не купил.

Уже в магазине, сунув руку в карман, обнаружил, что все его деньги исчезли. Правда, и денег-то там оставалось с гулькин нос, но и тех не оказалось. Видать, ночью, пока он спал, кто-то обчистил его карманы.

Он знал, что без денег ему крышка.

Мысль о самоубийстве с новой силой забрезжила в его мозгу.

Несколько часов прошли в бесцельных блужданиях по городу.

Та мысль навязчиво преследовала его и крепла с каждой минутой. Наконец он решился.

Всё. Пора кончать с этим дерьмом.

Принятое решение заметно приободрило его. Так случилось, что в этот час он оказался ввиду железнодорожной станции, где он провёл свою первую ночь в Огнях.

Его била крупная дрожь – то ли с похмелья, то ли от возбуждения, вызванного принятым решением.

Голову на рельсы – и… Вот только бы дождаться хоть какого-нибудь поезда…

Но, как назло, поезда через Огни проходили редко.

Он бродил по территории станции уже около часа, когда увидел, как к одним из ворот подъехал грузовик. Ворота распахнулись, и грузовик, пыхтя и тарахтя, скрылся за их створками. Из дверей одной из построек выскочила толстая женщина в белом халате и переднике не первой свежести. Буфетчица, догадался он, а этот грузовик наверняка привёз продукты.

Он остановился в воротах и стад безучастно наблюдать за происходящим.

Женщина металась по двору и, похоже, кого-то искала.

– Михалыч! Николай! Да куда они все запропастились…

– Грузиться будем, или как? – раздался из кабины нетерпеливый голос экспедитора.

– Сейчас, сейчас, вот только разыщу этих дармоедов, – отозвалась женщина.

И тут она заметила одинокую фигуру Петра.

– Ну что стоишь, как бедный родственник. Иди сюда, подсобишь. На обед заработаешь.

Он послушно залез в кузов, и за полчаса вдвоём они покончили с разгрузкой. Потом перетаскали продукты в кладовую, после чего женщина всё тщательно заперла, рассчиталась с экспедитором и отпустила грузовик.

– А теперь займёмся тобой, – вернулась она к Петру, который, едва живой от непривычной физической нагрузки, сидел на пустом ящике из-под пива и обильно потел. – Пойдём, накормлю. Заслужил.

Он покорно последовал за ней в одно из служебных помещений.

– Борщец есть, свежий, со сметаной. Будешь?

От еды он отказался. Взял водкой. И тут же её выпил.

Она неодобрительно качала головой, глядя, как этот доходяга пьёт отвратительное зелье прямо из горла.

– Дело твоё, парень. Только не советовала бы я тебе увлекаться этой гадостью. Молодой ещё.

Он ничего не ответил и, лишь кивнув на прощание, ушёл.

В этот день ложиться под поезд он не стал.

* * *

К своему костру он вернулся только заполночь. Все уже спали, бодрствовал один только дед Евсей.

– Где это тебя носило, Петенька?

Он сел молча, ничего не ответив.

– Ну не хочешь, не говори. А мне, вишь, не спится, – бубнил дед Евсей. – Выпить охота, а не с кем. У тебя там пузырёк, случайно, не завалялся?

– Всё, старик, баста, капиталы мои кончились.

– М-да… Да ты не горюй, Петруха, все мы тут без гроша сидим, однако ничего, копошимся. И ты приноровишься, дай только срок. Жить-то всё равно как-то надо.

– Надо ли?

Дед Евсей внимательно, с прищуром, уставился на собеседника.

– Э-э, да ты, я смотрю, совсем никудышний. Что, невмоготу стало от такой-то житухи? Мыслишки-то, небось, в башку лезут, а? Ле-езут, как не лезть. И мне лезли, и ещё как лезли! На жизни крест решил было поставить, одним махом, чтоб не мучаться. Вешаться хотел, да друган вовремя из петли вынул. А потом ничего, отошёл, оклемался. И понял: жизнь, она ведь одна, другой уж не будет, и какая бы она ни была, а она твоя. Твоя, понял? Оттуда дороги уже не будет, это ты себе уясни раз и навсегда. Этот шаг делается только в одну сторону, второй попытки тебе не дано. Так что повремени, Петька, покумекай ещё разок, жизнь, она ведь сама подскажет, как и что. Она ведь мудрая, эта самая жизнь, прислушайся к ней.

Дед Евсей вытряхнул из пачки «Беломора» две папиросы и одну протянул Петру. Тот молча взял и закурил.

– А насчёт выпивки не беспокойся, – продолжал старик. – У меня ведь тоже кое-что имеется. – С этими словами он извлёк из груды тряпья бутыль мутного самогона. – Пей, парень, сегодня я угощаю.

Они выпили. Потом ещё раз. И постепенно какая-то удивительная лёгкость овладела Петром, словно бы жизненная энергия трухлявого деда Евсея вливалась в него с неудержимой силой, вселяя оптимизм и желание трепыхаться в этом чёртовом болоте, именуемом «жизнью».