В комнате было трое. Мужчина и женщина, оба в стельку пьяные, сидели прямо на полу (из мебели в комнате было только две табуретки и старенькая раскладушка) и пили водку. Ни закуски, ни посуды, ни даже стаканов здесь не было и в помине: водку пили из горла, передавая бутылку из рук в руки. Пили молча, сосредоточенно, словно совершая какое-то таинство.

Третий тип, ободранный старик в каком-то тряпье, в беспамятстве валялся на полу в луже собственной блевотины и мочи.

Из тех двоих на вошедшего никто глаз не поднял – настолько оба были увлечены поглощением спиртного. Но вот, наконец, бутылка опустела.

Женщина громко икнула и загоготала. Мужик, мотнув головой и выругавшись, облапил её и стал шарить у неё под юбкой. Она хихикнула и принялась игриво его отпихивать – правда, не слишком активно, а скорее так, для приличия.

– Клавка, дура, не ерепенься… – пыхтел он, потея.

И тут она увидела Петра. Мутный взгляд её медленно сфокусировался на незнакомце.

– А тебе, парень, чего? – заплетающимся языком прогнусавила она. – Ко мне, что ли? Что-то я тебя здесь раньше не видела.

Мужчина оторвался от своей подруги и уставился на Петра.

– В очередь, сукин сын, в очередь! – прорычал он. – Много вас здесь шляется!

– Водку принёс? – спросила Клавдия, обращаясь к Петру.

– А вот мы сейчас проверим! – Мужчина, шатаясь, двинулся на него…

Он вылетел из подъезда так, словно за ним гналась свора бешеных псов.

Сюда он больше не вернётся, это он знал наверняка.

И эта женщина – его жена?! Спившаяся потаскуха, пьянь подзаборная – допилась до того, что даже собственного мужа не признала! Правда, в комнатушке было темно, да и три года – срок немалый. За три года столько воды может утечь, что и собственное имя немудрено забыть.

Своё имя он помнил… вернее, «вспомнил». Как, впрочем, и имя жены. А вот саму её он видел впервые – здесь он готов был дать голову на отсечение. Совершенно чужая женщина, не вызывавшая ни единого проблеска в памяти. Клавдия… Пустой звук, полный вакуум, абсолютная амнезия.

Впрочем, всё к лучшему. Забыть навсегда, вычеркнуть из памяти, забыть дорогу к «родному очагу». Тем более, что ему всё равно нечего терять. Эта грязная баба – не его жена. Не может быть его женой. По крайней мере, отныне таковою он её не считал.

Сюда он больше не вернётся. Никогда. И хватит об этом.

Он остановился.

Ночь уже опустилась на город. Темень стояла такая, что хоть глаз коли. Места были совершенно незнакомыми, как, впрочем, и весь этот смрадный городишка, который вызывал у него лишь тоску и чувство полнейшей безысходности.

Куда же теперь? Он огляделся. Впереди, за чертой города, смутно вырисовывалась громада чёрного леса. Зато слева, в конце кривой улочки, копошилась какая-то жизнь. Доносились людские голоса, тусклый свет нескольких освещённых окон кабака (это был именно кабак, в этом он не сомневался: он уже успел подметить, что местом концентрации жизни в этой глухомани служили, как правило, питейные заведения самого низкого пошиба), – итак, тусклый свет нескольких освещённых окон кабака вырывал из ночного мрака облезлую стену дома напротив да два-три уродливых безлистых деревца… Именно туда он и направил свои стопы.

Напиться и забыться… Что ему ещё оставалось делать в этой безвыходной ситуации? Выхода, действительно, он не видел. Пустой вакуум позади, мрак безысходности и неизвестности впереди. Внезапно он почувствовал себя выброшенным из этого мира, по странной прихоти кого-то очень могущественного (Бога?) оказавшимся на обочине жизни.

Он всмотрелся в свои ладони. На что способны эти руки? Кем он был раньше? Где работал? Что умеет делать? Кто он, чёрт побери?!

Кто я?

Вопросы, вопросы… одни только вопросы, и ни одного ответа.

Напиться. Вот что ему сейчас нужнее всего.

Не доходя метров тридцати до заведения, он чуть было не споткнулся обо что-то, лежащее поперёк дороги в грязной, мутной луже. Он наклонился. Это был человек.

«Пьян в стельку», – решил было он.

Тот лежал лицом вниз, корпус его чуть ли не наполовину утопал в воде. Он перевернул его на спину и понял: человек мёртв. Видать, напившись до потери пульса, бедолага свалился в лужу и, не смогши подняться, захлебнулся.

Он выпрямился, перешагнул через труп и зашагал дальше. Ни ужаса от только что увиденного, ни каких-либо иных чувств он не испытывал. Им овладело всепоглощающее состояние какого-то жуткого, сомнамбулического отупения. Ему было всё равно.

Находясь во власти этого состояния, он проник в слабо освещённое помещение забегаловки, прошёл прямо к стойке, заказал стакан водки, тарелку кислой капусты и две варёные сосиски с куском чёрного хлеба, потом прошёл к ближайшему столику, молча выпил, закусил, поднялся и зашагал к выходу. И лишь вновь оказавшись около стойки, за которой властвовала большая рыхлая дама с кислым, как и её капуста, выражением лица, он словно бы очнулся.

– Там труп лежит, – он ткнул пальцем в сторону двери.

– А? Чево? – барменша упёрла в него равнодушно-кислый взгляд маленьких коровьих глазок.

– Мёртвый, говорю, лежит. Там, в луже.

– Ну и чево?

Он пожал плечами и двинулся к выходу.

– Николай! – рявкнула хозяйка, зовя кого-то невидимого. – Пойди, глянь-ка на улицу, кто там в луже отмокает… Эй, парень, а ты погоди, – окликнула она готового покинуть заведение незнакомца. – Покажешь этого своего мертвяка.

Он на мгновение остановился, снова пожал плечами и толкнул дверь.

– Сами найдёте, – буркнул он.

– Эй, эй! Погоди! – неслось ему вдогонку. – Может, ты сам его и пристукнул… Николай, да где же ты, мать твою!.. Задержи этого…

Но он уже растворился в промозглом сумраке наступившей ночи.

Выпитая водка пошла на пользу: живительное тепло разлилось по жилам, щемящая тоска немного отступила, дав место призрачной надежде. Надежде на что? Он не знал. Подобно чёрной дыре, неизвестность стояла перед ним и затягивала в своё нутро. И всё же он почувствовал себя легче. Наверное, и в чёрных дырах живут люди – лишь бы в такую вот чёрную дыру не превратилась его собственная душа.

Откуда-то донёсся шум проходящего поезда.

* * *

Он вышел к железнодорожной насыпи и прямо по полотну зашагал в сторону мерцающих вдали огней станции.

Станция была безлюдна и пустынна, нигде не было ни единой живой души, и лишь со стороны буфета нёсся заунывный плач старенькой гармошки.

Спать. Сейчас он хотел только спать. Выспаться бы как следует, а там, на свежую голову, глядишь, и выход из этой дурацкой ситуации забрезжит. Потому как безвыходных ситуаций не бывает, это он знал с детства.

Детство… детства своего он не помнил. Ни отца с матерью, ни самого себя в те далёкие-далёкие годы…

Побродив по пустым закоулкам станционного здания, он набрёл, наконец, на помещение, которое служило, по-видимому, чем-то вроде зала ожидания. Как и везде, здесь не было ни души. Никто никуда не уезжал, никто никого не встречал – время как бы обтекало стороной это забытое Богом место. Именно в этом мрачном зале он и решил скоротать остаток ночи.

Растянувшись на одном из жёстких обшарпанных диванов, он задремал.

Проснулся он оттого, что кто-то бесцеремонно тряс его за плечо. Он вскочил, ещё ничего не понимая и не помня, где он и кто он, – и лишь потом открыл глаза.

Перед ним стоял милиционер с погонами сержанта.

– Кто такой? – строго спросил тот.

Он вынул паспорт и протянул блюстителю порядка. Тот небрежно перелистал его и вернул хозяину.

– Что, лучшего места не нашёл? Почему домой не идёшь?

После небольшой паузы последовал неуверенный ответ:

– Да… некуда мне идти…

– Что, с женой поцапался?

– Что-то вроде того…

Сержант понимающе кивнул.

– Знакомо дело. У самого жена ещё та стерва. Ладно, эта ночь – твоя. Но чтобы в следующий раз я тебя здесь больше не видел. Иначе сдам в каталажку.