Верзила присвистнул.

– Глянь-ка, Гудзон, – кивнул он своему дружку, тому, что с монтировкой. – а эти псы, кажись, на серьёзные проблемы нарываются.

– Уже нарвались, – прохрипел Гудзон и занёс было монтировку над Петром, который был к нему ближе всех.

Пётр и сам не помнил, как это произошло – словно какая-то пелена застлала его разум. Он лишь смутно осознавал, как внезапно выдал серию молниеносных ударов, каждый из которых – он чувствовал это – попал в цель. Когда пелена спала, он увидел у своих ног лежавших бритоголового верзилу и типа по кличке Гудзон. Оба были в отключке и не подавали признаков жизни. Трое других отскочили на безопасное расстояние и с опаской поглядывали на внезапно ставшую грозной толпу оборванцев.

Пётр ошалело смотрел на свои руки и ничего не понимал. Он никак не мог взять в толк, что же он всё-таки сделал с этими двумя идиотами? Всё получилось как-то само собой, но как именно? И тут бледный, призрачный свет забрезжил в его сознании: знание навыков какой-то борьбы, полученное им в той, прошлой, жизни, вдруг прорвалось наружу и сумело защитить его.

Доктор, кряхтя, уже поднимался на ноги. Из рассечённой губы его струилась кровь.

– А здорово ты их, – скривился он в подобии улыбки. – Вот уж не ожидал.

– Да я и сам, честно говоря, не ожидал, – растерянно признался Пётр.

Полковник Коля стоял на коленях и судорожно шарил у себя по карманам.

– Сейчас я им устрою Варфоломеевскую ночь, – глухо рокотал он, – сейчас они у меня волками выть будут, подонки…

Он уже был на ногах. В руке его вдруг блеснул пистолет.

– Колька! Не надо! – надсадно крикнул дед Евсей.

– Ещё как надо, – процедил полковник и вскинул пистолет.

Грянул сухой выстрел, и один из троих парней, вскрикнув, упал. Двое других в панике кинулись к машине. Полковник ещё дважды выстрелил вслед убегавшим, но промазал.

– Эх, ушли, гады!.. – в сердцах выругался он.

– Ты что, Колька, совсем ополоумел?! – бросился на него дед Евсей. – Палить по живым людям! А если ты его убил? Тоже мне, Рэмбо нашёлся!

Полковник Коля ничего не ответил и лишь махнул рукой.

После первого же выстрела толпа бродяг быстро рассеялась. Праздник, начавшийся за здравие, в буквальном смысле закончился за упокой: выстрел полковника, похоже, сразил парня наповал.

Петра била крупная дрожь. Да и доктор был явно не в своей тарелке. Он подскочил к подстреленному парню, склонился над ним, быстро осмотрел, выпрямился и облегчённо вздохнул.

– Жив.

– Ну слава Богу, – выдохнул дед Евсей. – А ты, Колька, молись, чтобы он живёхонек остался. Понял?

Полковник смущённо смотрел себе под ноги. Боевой пыл его понемногу угасал.

– Да я и сам не знаю, что это вдруг на меня нашло, – виновато пробормотал он. – Понимаете, очень уж мне обидно стало за нас, мужики. Вот я и… Пистолет-то у меня ещё со службы в органах остался. Именной, – не без гордости добавил он.

– Хватит языки чесать, – крикнул доктор. – Помогите лучше перенести раненого в машину. Его нужно срочно в больницу. А то, того и гляди, концы отдаст. Тогда не только полковнику – никому из нас не отмыться.

Пётр кинулся было на помощь своему другу, но какое-то смутное шевеление справа заставило его остановиться.

– Петька, берегись! – заорал дед Евсей.

Это был Гудзон. Оклемавшись, он неожиданно вскочил на ноги, замахнулся всё той же монтировкой и…

Пётр не успел отскочить. Кусок металла обрушился на его голову. Острая боль пронзила затылок, что-то тёплое, липкое заструилось по шее… Ноги, вдруг ставшие ватными, подкосились.

Тьма поглотила его.

Ещё три выстрела прогремели в эту новогоднюю ночь. Но Пётр их уже не слышал…

Окно с чуть приоткрытой фрамугой… белая полоска солнечного света, мягко скользившая по белым стенам, белому потолку, белому халату молоденькой медсестры… птичий гомон и ароматы весны… капельница у изголовья кровати… приторный запах лекарств… Больничная палата. Он в больнице.

Сквозь ресницы приопущенных век он видел, как суетится, гремя склянками на больничном столике, медсестра. Ему не хотелось открывать глаза, не хотелось привлекать её внимание. Он не был готов к этому. Слишком многое надо было обдумать. Ему требовалось время.

Он помнил всё. Сознание было ясным и прозрачным, как стекло.

Встреча Нового года в «бомжеубежище», праздник у костра, ликующие, словно дети, бродяги, потом – стычка с бритоголовыми ублюдками, выстрелы, полковник Коля с именным пистолетом, удар монтировкой по голове… Да, всё это он прекрасно помнил.

Но помнил он и кое-что ещё.

Он помнил себя.

Теперь он знал, кто он.

Это было главное. И с этим надо было разобраться, всё разложить по полочкам.

Никогда ещё голова его не была такой ясной. Он лежал и думал, думал, думал… Постепенно, шаг за шагом, мгновение за мгновением, вся череда событий начала выстраиваться в цельную логическую цепочку. И когда, наконец, эта цепочка обрела чёткие очертания, он вдруг понял, в какой ужасной ситуации оказался.

И понял ещё: из этой ситуации нужно было как-то выбираться.

Он не заметил, что давно уже лежит с открытыми глазами, устремив невидящий взгляд в потолок. Едва слышный скрип кровати привлёк внимание медсестры.

– Ой, мамочки! – взвизгнула та. – Он очнулся!

Он попытался было улыбнуться ей, но не успел: она уже выскочила в коридор. По кафельному полу коридора мелкой дробью зацокали её тоненькие каблучки.

Через минуту в палату влетел доктор.

– Наконец-то, – сказал он и тяжело опустился на стул возле кровати. – А я уж, грешным делом, решил было, что ты так в коме и проваляешься до конца дней своих. Ну, с возвращением, мужик!

Он улыбнулся, и в уголках глаз его обозначилась сетка тоненьких морщин. Доктор осунулся, выглядел усталым, невыспавшимся, каким-то помятым – и совершенно счастливым.

Пётр улыбнулся в ответ, попытался что-то сказать, но не смог: тяжёлый, словно налитый свинцом, язык не слушался его.

– Молчи, молчи, мужик, – движением руки остановил его доктор. – Тебе ещё рано речи толкать. Денька через два-три оклемаешься, вот тогда и потолкуем. А пока – полный покой, сон и здоровое питание. Наденька, – он обернулся к медсестре, – под твою полную ответственность.

Она горячо заверила его, что он может на неё положиться.

Доктор ушёл, оставив Петра наедине с медсестрой.

Сон навалился на него внезапно, и он не заметил, как заснул.

Доктор не появлялся три дня: на бетонном заводе случилась авария, нескольких человек покалечило, и он безвылазно торчал в реанимационном отделении. Всё это время Петра опекала медсестра Наденька. От неё-то он и узнал, что провалялся в коме около четырёх месяцев – сейчас на исходе уже был апрель. Шансов на то, что сознание вновь вернётся к нему, было мало, однако доктор не терял надежды помочь своему другу. А сколько бессонных ночей он провёл у его изголовья, поминутно щупая пульс и прислушиваясь к едва ощутимому дыханию! Сколько вёдер крепкого, густого кофе он поглотил в эти долгие, долгие, долгие ночные часы! А тут ещё эта история с милицией, о которой Наденька знала лишь понаслышке. Доктора куда-то таскали несколько раз, снимали какие-то показания. Потом, вроде, всё затихло.

Пётр жадно слушал рассказ медсестры, а предательские слёзы сами собой наворачивались на глаза. Прав был дед Евсей: такого человека, как доктор, ещё поискать надо.

За эти дни Пётр немного окреп и уже мог сидеть в кровати. Речь снова вернулась к нему. Капельницу убрали, её заменило полноценное трёхразовое питание.

На исходе третьего дня доктор, наконец, появился в палате. Выглядел он ещё хуже прежнего: посеревшее, землистого оттенка лицо, ввалившиеся глаза, всклокоченная борода, следы крови на зелёном хирургическом халате…

– Фу-у-ух! – выдохнул он, падая на стул. – Устал, как собака. Как самочувствие, больной?