Претенциозность Саки смешила и вместе с этим вызывала сочувствие и уважение. Саки – чудесная девушка, достойная. Но не моя.

Я не дождался. Мы предполагаем, а Господь располагает.

- Саки, - я остановил ее, повернув к себе.

Она уставилась на меня широко раскрытыми удивленными глазами. Взгляд, полный открытости и доверия. Как же я был мерзок самому себе. Но! Именно сейчас я поступал по совести и чести. Можно сколько угодно пытаться строить отношения с кем-то, кто хороший человек, кто тебе глубоко симпатичен, с кем-то достойным, но именно потому, что в Саки присутствовали все вышеперечисленные качества, я не мог продолжать.

Я взял ее за плечи и заставил смотреть мне в глаза.

- Послушай Саки, я должен…

Она смотрела, глаза ее блестели, зрачки дрожали.

Слова не шли на язык.

- Саки, мы больше не должны встречаться. Если хочешь… если бы ты захотела, мы остались бы…

- Друзьями? – не веря своим ушам, взвизгнула Саки. – Ты с ума сошел? Что с тобой не так? Я не верю, что ты вдруг решил бросить меня.

Я извинился. Она должна была знать, она понимала, что все происходит не внезапно.

- Ты виделся с ним, так?

Я кивнул.

- Это расставание, эта ссора – она не могла длиться вечно. И вы не сможете остаться просто друзьями.

Я снова кивнул. Даже если бы случилось такое, что я не имел бы возможности видеть Рюноске. Никогда. Предположим, он умер. Боже, почему я так холодно подумал об это? Если бы он умер, я все равно оставался бы с ним душой. Первая любовь. Незабываемая. Самая сильная. Возможно, вечная. Любовь к Рюноске.

Она ударила меня по щеке. Звонкий звук пощёчины отозвался в моей голове и принес облегчение.

Саки не заплакала. Она пихнула меня в грудь. Замахнулась сумкой, но рука ее застыла в воздухе. Она посмотрела на меня, будто хотела сказать слова ненависти, но она не ненавидела меня. Она любила. И понимала.

- Представить не могу, чтоб вы были вместе. Может, это вследствие ограниченности моего восприятия, но я не могу увидеть ваше счастливое будущее. Мучайся с ним до смерти, - ровным голосом сказала Саки и убежала вперед.

Я немного опоздал. Учитель не стал отчитывать, как делал обычно. Видимо, у него настроение тоже было не очень. Он разрешил мне пройти на свое место. Рюноске сидел на первой парте с опущенной головой. Читал что-то или делал вид, что читает. Я коснулся его руки локтем, проходя мимо, но он не отреагировал.

Весь урок я смотрел на него. Теперь я был свободен. Не имело значения, как себя ведет Рюноске – этот упрямый гордец. Главное – я расправил крылья, понял все, что должен был понять. Я любил его и не собирался приносить боль более той, что принес.

На перемене Рюноске вышел, и я последовал за ним. Мне была невыносима мысль, что он будет заниматься своими делами, а я останусь в неведении. Он поднялся на крышу и выудил из припрятанной за вентиляционным выходом пачки сигарету. Я не скрывался. Он не обращал на меня внимания, делал свои дела. Когда он сел, я присел рядом. Мы сидели на пыльном бетонном полу. Не говоря ни слова, он протянул сигарету. Я принял ее и затянулся. Он откинулся на стенку шахты.

Мне хотелось прижаться к нему, стать как можно ближе. Желание было невыносимое. Хотелось поцеловать его. Пусть снова начнет подшучивать надо мной. Нет, мне не нужно то, что было раньше. Я претендовал на нечто большее.

Вот так мы и просидели там до звонка. Рюноске потушил сигарету об бетон, поднялся и ушел. А я остался сидеть. Я чувствовал себя маленьким осликом или слонёнком, который всюду бродит за матерью, держась за ее хвостик, чтоб не потеряться.

Я уже не был уверен, что чувствовал ко мне Рюноске. Любил ли он меня? Даже когда мы были вместе. Или это был опыт, основанный на личностной симпатии? Неважно. Теперь это не имело значения. Мои собственные чувства причиняли мне боль. Вне зависимости от того, что было ответом.

В класс я решил не возвращаться. Моя сумка так и осталась там, в столе. Я спустился вниз по улице. «Дзюбей» отворила свои гостеприимные двери. Сакуразука удивился моему раннему появлению, но не стал расспрашивать, за что я ему глубоко признателен. Он дал мне работу, и таким образом я провел весь свой день.

Никто не пришел: ни Саки, ни Рюноске. Я не надеялся, нет. Просто иногда спихивало нечто вроде остаточного желания, чтоб сейчас вот открылась входная дверь, и вошел Рюноске, который, пусть и со своим привычным хмурым видом, но спросил бы: есть работёнка?

Я был бы счастлив.

Но такого не случилось.

И не случалось потом.

Так прошел месяц.

Зима завладела своими законными правами. Температура опустилась. Намело сугробы, который в городе не были так заметны, потому что работала снегоуборочная техника. Все эти агрегаты начинали рано утром, чтоб рабочие ехали по уже убранным дорогам, пешеходы не тонули в сугробах, а все вместе это сливалось в единое общественное пространство со всеми этими подходами к бесчисленным магазинам и супермаркетам, парковочным местам и переходам.

В середине декабря вовсю велась подготовка к рождественским мероприятиям. Старшие классы должны были подготовить концерт. Я – человек без интереса к этому роду общественной деятельности, поэтому сразу выбил для себя работу с декорациями и подготовкой звука.

Рюноске ничем не занимался, поэтому уходил сразу после уроков. В последнее время он выглядел очень встревоженным, напряженным и задумчивым. Я душой чуял, что в его семье что-то случилось. Возможно, он поссорился с отцом. Но сильнее меня пугала возможность заключения договорного брака. Я не знал, делается ли так в высших слоях общества до сих пор, но такая мысль у меня возникла.

Окида-сам перестал посещать «Дзюбей». Возможно, Семья Такеда потеряла интерес к нашей забегаловке после того, как Рюноске потерял к ней интерес. Вечерами я высматривал машину Окиды, но не находил ее.

Подготовка к рождественским мероприятиям шла полным ходом. Потом работа. Глядишь, уже поздний вечер. Электричка. Дом. Рюноске перестал посещать школу. Учителя молчали. Как всегда по школе ходили слухи. Ужасные слухи, верить в которые мне не хотелось. Я набирал номер Рюноске, но абонент всегда был недоступен, потом вовсе отключен. Рюноске не хотел разговаривать с кем-либо, в том числе со мной.

Я страдал. Честно скажу. Не мог найти себе места. Все накалывалось, как снежный шар. Это исчезновение. Тотальное. Телефон. Слухи. Я не знал, что делать.

В конце концов я заболел и пролежал в постели около недели. На третий день пришла Саки. Она все еще злилась на меня, но забеспокоилась, когда я слег. Она приволокла удон, завернутый в три слоя бумаги, чтоб медленнее остывал. Купила в забегаловке через два квартала. И сидела со мной, пока я бревном лежал на кровати, укутанный с ног до головы одеялом, потому что то знобило, то бросало в жар.

- Ты должен заботиться о себе, – сказала она, вытирая пот с моего лба.

- Спасибо, что пришла.

- Я рада, что с тобой все в порядке.

- Не считая температуры 39, – да, в порядке.

Она рассмеялась.

Мы совершенно не знали о чем говорить. Саки боялась, что мне нельзя разговаривать. Но на самом деле все было в полном порядке. Я болел, но не был при смерти.

- Что говорит Сакуразука-сан?

- Из-за того, что ты не приходишь?

Она кивнула.

- Он больше опечален тем, что не приходит Рика.

Саки снова рассмеялась. Звонко и красиво.

- Не думаю, что он будет злиться, если ты вдруг объявишься и извинишься.

- Я больше не буду там работать.

- Ясно, - я кивнул.

- Это не мое. Работать в «Дзюбей» было весело, потому что там был ты, и между нами все было хорошо. Сама работа меня не слишком привлекала.

- Найди себе что-то получше.

- Обязательно.

Мы долго молчали, а потом Саки сказала:

- Как думаешь, это правда?

- Что?

- Слухи о Такеда.