========== Часть 1 ==========
В школе ходят слухи насчет Рюноске Такеда. Мы учимся в одном классе, но я никогда не замечал за ним ничего необычного, кроме того, что он часто бывает очень замкнут. Он сидит за столом и смотрит в одну точку. Отсутствующий взгляд. Или такой, будто его обладатель где-то не здесь. Это всегда настораживало. Многих это отпугивает. Рюноске Такеда очень умный. Хотя бы потому, что не старается блеснуть своими знаниями. Их хватает ровно настолько, чтоб быть учеником, чьи достижения вполне удовлетворяют требования преподавателей. В целом ничего неординарного, но все же говорят, что он – сын якудза.
Рюноске побаиваются. Ему стараются не грубить. Хотя бы на всякий случай. Когда его нет в классе, о нем ходит много разговоров. Некоторые пытаются выяснить степень опасности. Самые отчаянные следят за ним до самого дома. Выводы у всех разные, но склонность думать, что в классе учится якудза, подтягивается примерно к одной отметке. Людям нравится быть частью чего-то целого, наверное, поэтому от уха до уха бродит убеждение, что Рюноске – сын якудза. Общий враг сплачивает, и страх перед этим врагом заставляет становиться единым механизмом. Мир, развивающийся в сознании человеческой массы, всегда сложен и запутан. Порождение мыслительной деятельности – лабиринт. Чем больше проходит времени, тем сильнее разрастается этот лабиринт, появляются новые ответвления.
Я никогда не видел якудза, поэтому мне сложно представить, какие они. Глядя на Рюноске, тяжело вообразить, что этот пацан – якудза. Он высокий и складный, но весь его облик больше напоминает взъерошенного воробья или вороненка. Острый ум и немигающий взгляд, уверенность в себе – все это может быть признаком высокого благосостояния семьи, а слухи – лишь проявление зависти и непонимания.
Рюноске слишком умен, чтоб не знать, что о нем говорят, и он достаточно умен, чтоб не реагировать на слухи. Вид у него независимый, будто он обитает на какой-то отдельной планете, которая ходит по параллельной орбите с нашей. Не знаю, что сильнее приковывает мое к нему внимание: его загадочное поведение, мое о нем представление или ореол, которым наделили его другие – не только одноклассники. Я все чаще и чаще заглядывался на него, пытаясь понять, о чем он думает, кто он такой.
Мне казалось, я сильнее других понимаю его. Мне совсем не хотелось лезть к нему. Он не должен считать, что я такой же, как все остальные. Ведь я не такой, просто я теряюсь среди них, потому что их много. Я не знал, нормально ли то, что он интересует меня так же, как их. Это говорит о том, что я такой же? Этот вопрос волновал. Иногда меня посещали такие мысли.
После школы я отправлялся на подработку, поэтому никакие клубы не посещал. Не знаю, было бы по-другому, если бы не работа. Это не должно было меня волновать, потому что я не мог ничего изменить. На все, что касается персональной судьбы человека, есть воля человека, но я не собирался ничего менять. Чтоб не выжимать копейки из родителей я должен был зарабатывать сам. Не так уж много времени оставалось на всякие сплетни. В школе я пытался абстрагироваться, но это давалось тяжело. И Рюноске постоянно светился перед глазами.
Тематика якудза в нашем классе стала традиционной. Но меня мало волновала она с тех пор, как отношения с одноклассниками из нейтральных стали превращаться в наполненные негативом. Как-то один ловкий паренек – представитель баскетбольного клуба – спросил меня, что я думаю на счет нашего якудза. Я ответил, что меня это не касается, и этого должно было быть достаточно. Я и понятия не имел, как сильно меня волновал этот вопрос. Так много разговоров, так много невыплеснутых эмоций. Я сказал, что это глупо – все их сплетни, что все это настолько по-идиотски, что они сами скоро станут идиотами, если уже таковыми не являются. Сказано это было сгоряча, я совсем так не думал. Или думал, но отчаянно скрывал от себя эти мысли? Понимание, что сказано было больше положенного, пришло слишком поздно. На меня уставилась орава глаз, за которыми прятались мои грядущие несчастья.
Слухи разносятся быстро. Вскоре весь класс знал о том, какое у меня сложилось к нему отношение. Меня начали игнорировать, и это продолжалось достаточно долго. Я решил, что на этом все и закончится. Все оказалось не так уж и страшно, хотя я не сильно-то и парился на этот счет. Находиться в помещение с людьми, которым больше не нужно лгать, чей мир больше не поглощает тебя, было даже приятно. Но угнетающее молчание и недовольство вводило в ступор. Меня не слушали на уроках. Когда я стоял у доски и зачитывал доклад об Австралии, все пары глаз, как одна, смотрели на меня осуждающе. Все, кроме Рюноске. Его, кажется, вообще не волновало происходящее в классе.
Чувство отвращения захлестнуло меня. Тяжело было решить, что правильнее: быть частью коллектива и со снисхождением относиться к недалеким выходками его членов или идти собственным путем, подвергаясь моральной каторге.
Как-то наши с Рюноске взгляды встретились. Я сидел на своем месте, а он – на своем. Первые секунды я не знал, что и думать. Он злится, как все, или проверяет меня? Моя убежденность в особенности Рюноске поколебалась. Возможно – нет, даже скорее всего – он подвержен влиянию массовости. Почему нет? Мне стало безумно одиноко, будто меня предали. В этот момент я понял, что все это время наделся на этого парня, даже если мы не разговаривали, не обменивались жестами поддержки или чем-то в этом роде. Все же нескончаемо важно было иметь кого-то, кто всегда был бы на твоей стороне.
Рюноске не отводил глаз, а потом слабо кивнул и отвернулся. Я был ошеломлен. Все мои надежды разом оправдались. Мне показалось, мне хотелось думать, что между нами установилась какая-то связь. Отличная от всех тех, что соединяют обычных людей. Рюноске был особенным, и я был таким же, как он.
Весь урок меня гложили разного рода мысли. То мне хотелось подойти к нему. Спросить. О чем спросить? Что значит этот кивок? Значит ли это, что он меня поддерживает? Можем ли мы стать друзьями? Я хотел бы быть причастным к нему, даже если бы не оказался в такой ситуации. Сомнения съедали идеи, наполненные активностью. Мне думалось: не так, у нас все не так. Рюноске казался небожителем, далеким и недосягаемым, но снизошедшим до меня, как окровените. Наверное, в глубине души мне хотелось, чтоб он сделал первый шаг. Я и представить не мог, что этот кивок и мог быть тем самым первым шагом. Таким, на какой Рюноске был способен на тот момент.
Впоследствии ничего не произошло. Давление со стороны класса оставалось примерно на той же отметке. Рюноске не проявлял никакого ко мне интереса. Но с тех пор, как он кивнул мне, в моей груди поселилось какое-то насекомое, которое постоянно копошилось и вызывало зуд всякий раз, как я видел Рюноске. Постепенно я привык к этому чувству. Оно даже вызывало удовлетворение. Что-то связывало нас. Пусть это и было глупо, а случившееся – мимолетно и совершенно ничего не значило.
Отдыхать морально я мог на работе – в лапшичной, которую держал молодой предприниматель, безумно любящий свой бизнес, Сакуразуки. Ему было около тридцати пяти, но вел он себя как энергичный студент, любил поболтать за жизнь, приказы не отдавал, а, скорее, просил помочь ему, а вечером, когда посетители расходились, перед закрытием, мы выпивали и он кормил меня поздним ужином, потому что остатки лапши приходилось выкидывать. Но я стал замечать, что он нарочно готовил чуть больше, рассчитывая посидеть в тишине после окончания смены.
Однажды случилось кое-что, что я считаю началом нашего тесного с Рюноске общения. С тех пор все вокруг меня стало кардинально меняться. Нет, изменения начались раньше: когда он кивнул мне. До этого случая, если можно так полагать, моя жизнь принадлежала только мне: все процессы носили интериализационный характер, то есть происходили внутри меня, зависели, по большей части, от меня самого. Но после того случая вмешалась некая внешняя сила, внутренний контроль ослабился, и я стал зависть от внешних обстоятельств куда сильнее.
