Юнги едет в машине в Сеул. Он просто смотрит пустыми глазами в окно, вспоминая, что ему было отведено так мало времени на семью. Если умрёт Чонгук, то он сам сдохнет. Всё изнутри рвёт, юноша воет буквально, прижимаясь лбом к холодному стеклу. Водитель ничего не спрашивает, смотрит только на дорогу да крутит руль. Только чувствуется, как он винит парня, который и так на куски ломается, даже ненавистью заново собрать себя не может. Она не держит больше, потому что мутировала в нечто проклятое. Это – сплошное блядство, сплошное блядство…

– Хён, на тебе лица нет! – Чонгук подрывается с кресла, смотря на входящего в дом брата.

Намджун стоит чуть поодаль. Джина нет, его не чувствуется даже на расстоянии нескольких метров. Юнги тяжело опускается на колени, путает пальцы в волосах и воет, до синяков впиваясь ногтями в своё лицо. Тэхён, сидящий от мужчины по правую руку, белеет до цвета едва выпавшего снега, хватается руками за горло и пытается проглотить комок рыданий, что внутри застрял. Ему от одного вида Мина глотку раздирает.

Ким приближается к нему, чуть отталкивая Чонгука за плечо.

– Где он?

– СДОХ ОН! СДОХ! – Юнги срывается на истеричный хрип, глядя в шокированные глаза, – я сам его застрелил, – он ухом к груди прислоняется крепкой, вслушивается в пульс; у него так не бьётся, у него сдохло там всё ещё на ёбанном морском побережье, – это было одним из условий мира.

Намджун прижимает к себе его голову, чувствуя холод откуда-то изнутри; чувствуя, как дерёт к хуям душу, как осыпается всё самообладание. Имея, не ценим – потерявши, плачем. И Юнги знает, какая блядь в этом дерьме виновата, какая же он блядь! Он хватает брата за руку, бегает безумными маслянисто-чёрными глазами по его лицу и едва может двинуть губами. Чимин. Юноша догадывался, что его дружок методично потрахивал его мамашу. Он трясёт чонгукову руку, а потом вдруг осознаёт, что не может издать ни звука.

Мин поднимается наверх, достаёт Хосоком подаренную катану и смотрит на наполированное лезвие.

– Всех собирайте. Мы избавимся от этих отбросов прямо сейчас или никогда. Я лично этому ублюдку башку оторву, лично его покрошу, БЛЯТЬ.

Тэхён сидит – ни жив ни мёртв. Дышит едва ли, смотрит на исказившееся лицо своего любимого, размыкает губы, чтобы позвать. Чонгук сам бросается ему в ноги, лепечет что-то полуплачущим тоном. Чонгук чувствует, что не вернётся, что там ему уготовлено испустить дух. Ким смотрит на него глазами стеклянными, руку его сжимает до цветущих синяков, давится воздухом и полунапряжно вздёргивает брови.

– Ты только не натвори ничего без меня, – Чонгук целует его в лоб, поднимается, и вслед за братом вылетает из дома прочь.

Намджун перешагивает порог молча, пережитое за этот почти год в голове прокручивает, собраться никак не может. Армия ждёт их у границ города. Сеул пока нельзя пустить ко дну – ни к чему это всё, не настолько плачевна пока ситуация. Юнги впервые курит за эти долбанные одиннадцать месяцев, затягивается глубоко, давится дымом так, что в глазах темнеет. Он хочет умереть до того, как свой прежний дом увидит из окон машины, как его сердце рассыплется в грёбанный песок, развеется по ветру и никогда не забьётся больше. Раньше его Хосок берёг, Джин заботился, а теперь они оба червей кормят. И от одной мысли об этом юношу пробивает пулей будто в самый позвоночник, дробит кости в порошок, который водой залей – тесто получится с ёбанным металлическим привкусом.

Армия своему полководцу безжалостному верит. Они так не шли даже за Тэхёном, который в своё время едва ли не весь мир перевернул, чтобы их признания добиться. Народ нынешний так просто к себе не привязать, не купить; если ты стоишь того, то за тобой пойдут, а будешь куском дерьма – пустят тебя на корм рыбам. Юнги выкуривает полпачки за треть дороги, жмурится, задыхается. Узкий костюм давит на грудь, нервирует, взбалтывает внутренности в кровавую Мэри. Уши закладывает от страха, адреналина и бешенства. И всё это сливается в одно единое Я У М Р У. Смерть хороводы крутит над и без этого седой головой, перекручивает. Лёгкие схлопываются.

Выстрелы слышно еще за метров сто. Их ждали; Чимин знает, что его враг совсем не дурак, даже туда не метит. Но Юнги догадывается дольше, чем в его плане рассчитано. Главное: он избавился от Джина, подкосил всех. Ему встретится на пути к победе меньше демонов, меньше проблем. Только Чонгук в себе столько мести держит, скрутит из блядуна-Пака бараний рог, сожжёт его на костре инквизиции, разорвёт голыми руками пополам. Он виноват, что Юнги, Тэхён, Джин, Хосок – все они так пострадали. Двое из них мертвы физически, двое – морально.

А Чонгук будто петлю себе из троса делает, стоит на краю утёса и спрыгнуть боится. Он знает, что на верную смерть идёт, что отсюда его только бездыханным вынесут. И он не представляет, как Тэхён это переживёт, вытерпит и осмыслит. Ему можно заранее место в психушке бронировать, наверное. Потому что ну как оно по-другому? Это не просто любовь, это глубже, корни пускает внутри, оплетает сердце кровавыми сучьями-лианами, в чёрный окрашивает всё. Друг без друга невозможно, никак и никогда. Чонгук переступает порог и получает ту самую пулю.

В какой-то мере он рад, что умрёт дома, на таком привычном полу. До него тут задыхался Юнги, крик которого слышен в радиусе километра-двух. Он раздирает воем своё горло, пока юноша смотрит на расплывающиеся пятна крови на груди. Его убийца уже пал, застрелен. И в его открытых глазах последней эмоцией страх отпечатался. Чонгук так не хочет. Он немеющей рукой набирает номер Тэхёна, а тот трубку берёт, будто всё это время ждал. Он почти кричит, и голос у него запредельно взволнованный. Чонгук харкает кровью, говоря, как он его любит и как будет скучать.

– Не смей умирать, ТэТэ, – на выдохе произносит он, и пальцы сами по себе разжимаются.

Слышится плач где-то из телефона, а Юнги, оглушённый, падает на колени. Он не видит, не слышит, не чувствует ничего, кроме того, что внутри всё рвётся-ломается, падает сломанной башней самообладание, разбивается, будто блядский стакан фарфоровый из китайской династии Цинь. Намджун трясёт его за плечо, а потом, махнув рукой, бежит вперёд на штурм. Как бы он не ценил, пока Чимин жив, они в опасности. Смерть с косой склоняется над их головами, прицеливается, чтобы одним точным ударом забрать в свой плен.

Мин воет на всю Корею, захлёбывается в боли, которая тянет его ко дну, душит, калечит. Он не может смотреть по сторонам, холодеющую с каждой минутой руку брата сжимает, белеет, задыхается. Он давится осколками своего сердца, что болезненно впиваются в горло. И наружу лезет чудовище, которое готово рвать и метать, потому что хозяин его уже ад на земле повидал, сломался, разорвался на тонкие лоскутки так, что не соберёшь никогда больше. Он теряет сознание, опускает голову на окровавленную чонгукову грудь и глаза закрывает. Ему нужно время, совсем немного времени.

А через десяток другой комнат Намджун стоит, в стену вжимается, глядя на Чимина, что возводит пистолет.

– Что же ты не стреляешь?

– Жду Юнги, конечно же, – пожимает плечами Пак, будто так и должно быть.

Настоящее злодейство не похоже на киношное. Здесь вообще нет только плохого и только хорошего, но всё, очевидно, у всех по пизде идёт. Мужчина смотрит на парня, который губы дует в ожидании мести. Зачем?

– Да мне просто Юнги не дал в своё время его трахнуть, поберёгся, нахуй послал. он сам-то, знаешь, не помнит, видимо, он тогда накидался до кругов перед глазами и выл, что хочет члена, – мужчина от ярости белеет, сжимает кулаки и мечтает отвернуть этому ублюдку голову, – он шлюхой всегда был, как и Чонгук. Про усопших плохо не говорят, поэтому только скажу, что у него была замечательная дырка, в неё трахать было одно удовольствие, – парень закатывает глаза, вспоминая, – что-то задерживается мой сладенький.

Чимин смотрит на часы, а затем переводит взгляд на распахнувшиеся двери. Юнги стоит ни жив ни мёртв, белый, как снег, едва дышит и ноги волочит. У него всклочены волосы вверх, глаза обезумленно очерчивают блестящий ствол пистолета. Пак жмёт на курок, раздаётся выстрел. Намджун смотрит, никак понять не может, почему его враг с ног валится окровавленный, захлебывается кровью, разбрызгивает её во все стороны и тотчас замирает. Вслед за ним валится Мин, хватаясь за грудь.