Он только час назад сошёл с борта самолёта во Флориде и уже десять минут стоит в пробке. Там уже одиннадцать утра и жутко хочется отдохнуть с дороги. Но он столько дней планировал свой побег, что нет никакого желания замирать. Квартира в центре Майами куплена, обустроена онлайн-дизайнером. Остаётся только купить шмотки и новый телефон, чем занимается юноша на протяжение следующих трёх часов. Тут, вроде, теплее. США – знойное местечко. Так думает Мин, который это имя забыть должен. Теперь он Огюст Шуга, а Мин Юнги стёрт с лица земли. Он умер тем вечером, когда сел в самолёт.

“Прощай” говорит он сам себе, сжимая в руках седые волосы. “Прощай” повторяет он, стараясь стереть со своего лица боль. “Прощай” выдыхает он в последний раз, отсылает Чонгуку эмоджи-сердечко, выбрасывает телефон, подаренный ему, в урну. Сим-карта отправляется в мусорку через две автобусные остановки. Юноша бронирует в автосалоне золотой кабриолет, чтобы завтра оформить все документы. А затем, нагруженный пакетами, он вызывает такси и добирается в свой новый дом.

Квартира полупустая, не роскошная, но уютная. В ней небольшие окна и светлые стены. Маленькая ванная и кухня с видом на пляж. Третий этаж, поэтому можно спокойно разгуливать голым и курить с форточкой нараспашку. Можно показывать средний палец мудакам с балкона и не волноваться, что кто-то обратит свой взор и возмутится. Он закуривает, хотя, вроде бы, бросил. Но он больше не Мин Юнги, потому напивается, снимает шлюх и по-блядски подводит глаза. Потому отправляет липовые документы на почту университета на факультет астрофизики, чтобы не просиживать штаны а четырёх стенах. И потому читает рэп в задымлённом клубе под овации толпы, затягиваясь травой, которую ему услужливо предлагает какой-то чувак. Он чувствует, как глаза становятся мокрыми, как слёзы катятся по лицу, как немеют пальцы. Ещё совсем недавно он читал рэп про любовь Хоби, опьянённый крышесносным сексом, близостью. А теперь он давит горькую полуулыбку и отхлёбывает мутное вино из горлышка бутылки. Оно на вкус совсем как дерьмо. Его нет в Сеуле сутки, а он уже скучает настолько, что готов выть, кусками с себя кожу снимая. И его туда тянет, и тянет, и тянет, и тянет, будто мёдом намазано. Будто сердце его там прибито гвоздями намертво, просится обратно в грудь кровь гонять.

Юнги вздыхает, когда чувствует чьи-то руки на своих бёдрах. Его неоднократно пытаются склеить, затащить в постель, познакомиться. Он исподлобья смотрит, бьёт по пальцам на собственном теле. Раны от последней близости настолько глубокие, что он пьяный от боли и горя, а не от струящегося по венам алкоголю. Неприятно сдавливает горло подступающая истерика. Юноша через интернет записывается к психотерапевту на завтра после обеда. Всё это дерьмо нужно оставить на чужую голову, поубиваться антидепрессантами и пережить тот момент, когда ломает. Ломает от беспомощности, от разлуки с братом. И от странного чувства в груди, которое Шуга пинает ногами прочь.

Н а х у й.

Но он спит плохо. Спит на диване в VIP на плече какого-то странного парня. Который гладит его по оголённой шее. Думается: какого хуя? Но нет никакого желания подняться и что-то выяснять. Он в брюках, но без рубашки, которая чёрным полупрозрачным шёлком отливала в блеске мутных тусклых бра этого помещения. Человек перед ним – метис. Он непозволительно красив, ерошит свои кудрявые волосы рукой, а второй придерживает Мина за хрупкое плечо.

– Классные волосы, – он облизывает вишнёвые губы, цепляет седые пряди, пропускает меж пальцев.

Шуга сохраняет максимально холодное выражение лица, чувствуя тепло чужого тела. Оно непозволительно близко, что хочется отшатнуться, что и происходит. И юноша не может контролировать это, но чужие касания неприятны, наверное. Тот странный чувак младше него, заметно младше, года на четыре. У него черты лица ещё детские, мягкие, но притом привлекательные. Он оценивает его как вещь, потому что даже имени не помнит.

– Хёльйон, – услужливо напоминает он, смотря на свою ладонь, – пары ты сегодня пропустишь, да?

Шуга равнодушно пожимает плечами, принимает любезность, когда его предлагают подвезти, но высаживается у автосалона. У него все деньги хранятся на новой карте, которую он оформил в аэропорту. Там сумма с таким количеством нулей, благополучно спизженная со счёта Намджуна, что глаза на лоб полезут. В любом случае, этот мудак не обеднеет, а Юнги нужны средства. И чем больше, тем лучше. Он берёт тот золотой кабриолет и думает, что нужно забронировать место на парковке перед домом. Или где-то поблизости. Нет желания кататься на какой-нибудь лоханке, чтобы потом пересесть на такой чудесный аппарат.

Такая рутина для Мина в новинку. Он не может свыкнуться с тем, что мафия позади. Но там остался Чонгук, которого нужно держать под присмотром. Потому что гиперопека душит, блять. Потому что он помешан на нём, потому что защитить – самое ценное, самое важное. Юнги этим жил, а теперь бежит от раздирающей боли. Пока Тэхён жив, его главное сокровище в безопасности. Только у палачей срок короток, а малыш Кукки и сам голыми руками человеческие кости крошит. Только брат его об этом не имеет никакого представления, иначе бы не ушёл.

Юнги понимает, что с собой и своим прошлым он попрощался. Поэтому сглатывает колючий комок в горле и собирается пообедать в кофейне. Мысленно прикидывает, во сколько ему обойдутся седативные, и сможет ли он учиться в университете. Психотерапевт – удовольствие недешёвое. Юноша думает, что если не будет сильно разбрасываться деньгами, то сможет протянуть год или побольше. А дальше придётся выкручиваться.

***

Хосок лежит в кровати, утирает впитавшиеся кровавые пятна с рубашки. У него лицо белое, как снег. Оно опять обострилось. И всё из-за Юнги. Сердце колотится бешено, и в ушах шумит. Ужасное чувство. Его изнутри рвёт по кускам, а ошмётки внутри в кипящей крови варятся. Он не может отпустить, будто отдал кусок души, будто вшил под кожу зависимость от этого пацана, забитого татуировками и шрамами вдоль и поперёк.

Улыбка на губах расцветает, такая горько-ядовитая с привкусом одиночества. Чон берёт телефон, набирает наизусть заученный номер. Гудки бесят до дрожи в коленях.

– Намджун, – мужчина чувствует себя неловко, – прости, что отрываю от дел, но это важно. – Он делает глубокий вздох, сжимает угловатый корпус мобильного и сглатывает неожиданно вязкую слюну, – мне осталось от силы год, я болен смертельно. Нужно документально утвердить, что будет с моим картелем.

По ту сторону провода разбивается что-то. И внутри у Хосока тоже бьётся с таким треском всё нахуй. Грудь распирает от воздуха, который не получается выдохнуть. И всё тело горит в болезненной истоме, но чётко обговариваются пункты договора. Ты какого хрена раньше молчал? Это хочет сказать Намджун, когда слух улавливает неправильные вдохи, похожие на свист осеннего ветра. Но Юнги он бы не отдал и при таких обстоятельствах. Хосок это знает, поэтому и спускает с рук блядский побег. Но он не поддерживает связи даже с Чонгуком, которому морочат голову. Они врут ему, и это настолько очевидно, что хочется скрипеть зубами. Потому что Чон Чонгук – самый страшный и кровожадный человек в его жизни – слепо верит с улыбкой на губах. Но недееспособность Тэхёна его сильно подкосила, он не видит дальше своего носа, крутится вокруг, поднимает на ноги. Чудес не бывает, это бессмысленная трата времени. Только кого ебёт это, когда в глазах звёзды от того, что за руку держут. Хосок даже завидует.

Мин Юнги стёр себя, изничтожил. Он мёртв. И Чон найдёт того, кто когда-то им был, кого он любил до потери пульса, да и сейчас, наверное, тоже от него с ума сходит. Оно буквально на грани ненависти внутри бьётся, через край чаши терпения льёт кипящей смолой, которая прежде была сердцем в железных доспехах. А теперь у него нет сердца. Оно вместе с Юнги пропало, стёрлось. Его сожрали стервятники, разодрали в клочья и разбросали по невыносимо горячей пустыне, где только солнце палит своими лучами на людские головы. Это ад, в котором Хосок испечётся без него; ад, где самые страшные демоны – разбитые чувства. И пытают они ножом ржавым в грудь, который крутят, разрывая плоть.