– Я не думаю, что Юнги-хён настроен с тобой говорить. Он из комнаты выходить не хочет, а посетителей, тем более, не ждёт, – Чонгук пожимает плечами, передать ему что-нибудь?

Хосок называет адрес кофейни и назначает на завтра встречу. Он расслабляет галстук, глядя в, блять, проклятые чонгуковы глаза, вздыхая. Просит поискать Чимина, который стоит перед ним уже через несколько минут, взъерошенный, а ещё, кажется, злой. В любом случае, Чонгук через задний двор проводит их к машине, в которой уже ждёт обеспокоенный водитель Чона, который получил СМС. Чимин жалуется, что лазать через окна ему не нравится, пишет на тонкой руке мальчика-помощника несколько цифр и просит позвонить, если что-нибудь случится.

– Здраствуйте, дядюшка Хоён, мне нужно еще одно досье, – медленно проговаривает Хосок, стараясь не запнуться, и называет имя, – Мин Чонгук. Жду папку у себя на столе вечером.

– Чувак, я такого не одобряю. Это уже совсем крайность, – шутливо урчит Чимин, раздвигая ноги и сползая с сидения, – не представляешь, что сейчас было…!

***

Юнги на встречу в кофейне не приходит. Это бесит до дрожи в пальцах, которыми Хосок уже набирает на телефоне “Привезти обязательно живым на вторую квартиру”, как видит прижатый стаканчиком с кофе листочек. Он исписан с обеих сторон.

“Прости, что не пришёл на встречу. Ты выбрал не очень удачное место и время, так что моя очередь назначать. Стой в трёх кварталах от своего дома напротив пиццерии в полчетвёртого утра сегодняшнего дня, если, конечно, можешь. Прости, что так получилось на моём дне рождении. В нашем доме внимательно проверяй, что собираешься пить. Особенно, если пьёшь неалкогольные напитки.

Прости за Чонгука, он, наверное, доставил тебе проблем, если ты запросил досье на него. Не спрашивай и не ищи, сиди тихо, иначе я не приду. Кстати, пусть твой дружок даже не пытается подлизаться к моему брату, он ни в чём не нуждается, тем более, в помощи какого-то там Чимина! Все средства связи и пушку оставь дома, ты меня всё ещё пугаешь. Я буду в белом, стоять напротив моста. Ищи меня на ветру.

Ах, чуть не забыл! Кофе тут отвратительный, я такой не пью.

Мин Юнги.”

Хосок комкает бумажку, кладёт её в карман драных джинс. Это всё выглядит настолько подозрительно, что он готов дать голову на отсечение. Но если этот дьявол хочет установить свои правила, пусть попытается. Парень ерошит ядовито-красные волосы, отпивает из стаканчика и думает: а кофе-то реально дерьмовый.

В сраные полчетвёртого утра идёт сраный дождь, сраная грязь разъезжается под ногами, потому что Мин Юнги слишком, блять, занятой, чтобы приходит в солнечный сентябрьский день в кофейню на нормальную встречу. И что ещё за намёки про ветер? Хосок хмурится, стоя под козырьком пиццерии, а потом смотрит на светящуюся вывеску бара “WIND” и усмехается. Юнги, действительно, в белой рубашке, которая насквозь вымокла и липнет к телу. А под ней видно бинты на боку и тонкие шрамы на запястьях, которые, видимо, стараются прятать.

Он совсем не дружелюбный, смотрит в глаза на расстоянии тридцати метров под тусклым светом фонарей и даже не улыбается. Чон сам спешит к нему, потому что погода противная, блять, вообще-то. И лучше бы завалиться в какой-нибудь тёплый клуб и выйти из накуренной комнаты в вип-зону. Там сухо и не так промозгло, как стоять посреди улицы, хлюпая по слякоти и лужам в новых кроссовках. Между прочим, до этого времени они были одного цвета с хосоковыми волосами. А теперь трудно сказать, на что они больше похожи: на кусок грязи или на кусок дерьма?

– Что же, наслышан о тебе, Чон Хосок, – у парня перед ним тон ядовитый, а глаза тёмные и глубокие, путают мысли в одну огромную кучу с тысячей узлов.

Он отвечает взаимностью, предлагая отправиться в какое-нибудь благоприятное место для времяпровождения. Юнги равнодушно пожимает плечами; ему и так влетит за ночной побег, потому что отмазки Чонгука, почему брата нет в постели, тоже не бесконечные. А у Хосока голова скоро взорвётся. Потому что сквозь полупрозрачную рубашку Мина, которая еще и мокрая, просвечивает худой торс и бледно-розовые соски. Самого парня это ничуть не смущает, но он спокойно кутается в любезно предложенную ему толстовку.

Чон пишет Чимину, который сидит с ведром попкорна и чашкой чая в своей комнате, ждёт чего-то эпичного. “У него кольцо в соске”. Пак вздёргивает брови, набирая в ответ “Ты его уже оприходовал что ли?”. Вместо да и какого-нибудь смайлика он получает картинку, где крупными буквами написано “пошёл нахер”. Парень шлёт грустную рожицу и ждёт дальнейшего развития событий.

– И откуда ты такой занятой, что в послеобеденное время не можешь заглянуть в кофейню? – несколько раздражённо спрашивает Хосок, понимая, что ещё раз он взглянет, блять, на проколотый сосок – у него встанет, никак иначе.

Юнги показывает средний палец, всё равно распахивая толстовку. И мокрая рубашка облепляет его вплоть до бедёр, которые обтянуты странными, кажется, даже латексными, штанами. Чон пытается увести свой взгляд, но блядское металлическое кольцо приковывает к себе всё внимание. Он до сегодняшнего дня даже не знал, что у парней бывают соски такие розовые, как губы. И вообще, он на этом зацикливается так, что спотыкается обо все бордюры тротуара, наступает в лужи и матерится громче самого дождя, который всё хлещет и хлещет.

Мин с ног до головы мокрый, слизывает с губ воду, взглядом колесит между узкими улочками совсем непринуждённо, будто знает дорогу. Глаза всё ещё прикованы туда, где чужую кожу холодит металл. “Застегнись,” – сдавленно бурчит Хосок, жмурясь, стараясь отогнать наваждение. Ему, блять, двадцать лет, а он течёт, как тупорылая девчонка. Это всего лишь пирсинг – убеждает себя парень, ожидая, что Юнги всё-таки застегнёт толстовку.

– Застегнись, блять, я же сказал, – уже громче и настойчивее, буквально выделяя каждое слово, проговаривает Чон, стиснув зубы, – иначе я за себя не отвечаю.

Мин улыбнулся и вновь провёл языком по влажным блестящим губам.

– Иди-ка ты нахуй, Хоби, – слащаво тянет он, победно глядя снизу вверх.

Очко засчитано. Уж точно засчитано, потому что как Юнги может так просто об этом говорить, когда его ноги толком не держат? Грудь – эрогенная зона. И влажная одежда липнет к ней, заставляя содрогаться от каждого движения рукой, иногда головой. Хорошо, что освещение достаточно тусклое, и не видно, как парень кусает губу, желая отправиться домой. Лучше бы, и правда, получил пизды за кафетерий, зато сейчас бы не хотелось подрочить до искр в глазах. Сраный пубертатный период во всём виноват – так думает парень, понимая, что если он еще и застегнётся, пиши пропало!

– Я же предупредил, – вроде бы спокойно шепчет Мину на ухо взбешённый до кругов перед глазами Хосок.

Он горячими руками держит за талию, оставляет невидимые ожоги на бледной молочной коже, пока парень в его руках буквально трясётся от прикосновений. Юнги никогда не думал, что от таких незамысловатых действий можно с ума сходить. И даже когда он лизался с намарафеченной девкой, эффект вышел не таким. Далеко не таким, как сейчас, когда он пытается оттолкнуть Хосока, стараясь не вздохнуть слишком судорожно. Он чувствует чужие губы на собственный и кусает, глубоко, до крови, так, что Чон дёргается, запрокидывает голову и оскаливается.

А потом Юнги в качестве мести сам целует его, хотя не умеет совсем. У него вкус кофе, сигарет и жвачки. Хосок углубляет ласку, чувствуя, как вода льётся на спину. И она, блять, такая холодная, что необъяснимый жар чужой ласки будоражит голову, заставляет колени подогнуться. Мин облизывается, показывает средний палец, а потом округляет глаза, стараясь подавить стон. Он чувствует чужие пальца на соске, которые выкручивают пирсинг, сжимают, поглаживают.

– Охуенно познакомились, – улыбаясь-скалясь, подытоживает Хосок, чувствуя кровь на губах и трясущегося в руках парня.

– Уёба, – сдавленно бормочет Юнги, откидывает голову к стене, оголяя шею, – я – домой, ты – нахуй.