========== Шуга и его обнаженная натура ==========
Лицензионна версия Шуги закончилась. Все, истек срок. И теперь Шуга только и способен на то, чтобы постоянно косячить. И косячит Шуга, что называется, на все деньги.
Выступление бантанов на Инкигайо запарывает полностью. Ну как полностью? Не приходит на него. И его все дружно ждут. Минут полчаса. И что делает в это время Шуга? Ни за что не догадаетесь. Дрочит в туалете на светлый образ Чиминки в своем телефоне.
А потом еще влажными салфетками оттирает белые пятна с черных штанов и рубашки. А потом ему в голову приходит гениальная мысль, что если бы он кончил на рубашку Чимина, то никто б и не заметил – он сегодня в белой шелковой … офигительной…. рубашке…. и кончает бурно еще раз уже без всякой помощи. И опять оттирает пятна.
Такими злыми бантаны не выходили на сцену еще никогда. И если на уничижающие взгляды Тэхёна Шуге было как-то похуй, если на обиженные зырканья Хосока тоже, по большому счету, насрать, то вот Чимин воспринял этот эпизод как личное оскорбление и умудрился совместить на своей физиономии такую гремучую смесь негодования, обиды, оскорбленного самолюбия и детского страха в номинации «Оказывается, конфетку, которую отобрали, уже не отдадут!», что Шуга еле до конца выступления дожил. Эта смесь на чимином лице дала такой эротический эффект, что Шуге пришлось в третий раз посетить туалет с неофициальным визитом.
И когда Джин с Намджуном припирают Шугу к стенке с резонным вопросом: «Сам объяснишь, что за херня происходит, или нам понапридумывать?», у Сахара начинается совершенно несладкая жизнь.
Теперь он все время палится. Потому что его теперь все время кто-нибудь палит: или Сокджин, или Намджун. Он теперь даже посмотреть на Чимина не может без оглядки на эту сладкую полурозовую парочку.
- Обнажи, наконец, свою натуру! – шипит ему в лицо злой, но сочувствующий Намджун. – Ты постоянно обнажаешь словами свои мысли, может, пришло, наконец, время перестать прятать свою натуру? И для начала принять ее самому?
Ему-то легко говорить. Но Юнги прекрасно отдает себе отчет в том, что обнаженная юнгина натура может далеко не всем понравиться… Более того, может вообще никому не понравиться… А особенно Чиминке… И что тогда делать?
Шуга в таких делах товарищ не особо изобретательный, кстати. Даже разочаровывает местами. Ничего лучшего он не придумывает, как съебаться с вещами в студию и окопаться там под видом приближающегося камбэка. И там он встречает Мона, который, как выясняется, тоже перебрался сюда исключительно из творческого рвения – попытаться изморить голодом своих собственных эмоциональных демонов.
========== Хосок и его антипрошлое ==========
В огромном здании KINTEX, похожем на огромный муравейник, казалось, не осталось ни одного островка неподвижности. Все бегало, копошилось, вспыхивало и гасло. Пахло лаком для волос, потом и дезодорантами. Пахло сигаретным дымом и немного алкоголем. Еще пахло раменом.
- Ты похож на прекрасного принца, знаешь? – сказал Намджун, когда до выхода на сцену оставались минуты. И даже странно было Хосоку услышать от него это, потому что непонятная, защитная ухмылочка лидера как всегда, на всякий случай, превращала все сказанное в сарказм или шутку.
В огромном зале путаница проводов сужала пространство, создавая ощущение паутины. Было жутко холодно. Пальцы заледенели, онемели. Кончик носа покалывал и, видимо, покраснел, хоть этого и не было видно под гримом.
СиЭль, роскошная, как и всегда, восседала на высоком сверкающем троне в шубке и быстро-быстро говорила что-то. О том, что должен быть коллаб, Хосок, конечно же знал. Знал и боялся того момента, когда выйдет на сцену он. И он, конечно же, вышел – как всегда жутко модный и трогательно смешной, несуразный, но жутко стильный и крутой.
Тэхён, во всю глотку оравший “Да, сэр, я – единственный в своем роде» вслед за исполнителем, тоже не заметил, как в секунду Хоупи, до этого живо подтанцовывавший руками и головой всем, выходившим на сцену, с удовольствием игравший на камеру при приближении оператора, вдруг не то чтобы сник, а его движения стали вялыми и заторможенными, ватными, и он, вроде бы, вторил тому, что было на сцене, а взгляд прилип к мелькавшему на сцене чуду в горчичном велюровом костюме, и следовал за ним, словно через силу, превозмогая болезненное сопротивление.
«Да, ты единственный в своем роде, это безусловно» - сверкали его глаза из-под высветленной челки. Поймал ли эти слова человек на сцене – кто разберет? Козырек белой кепки низко надвинут на лицо, сверху капюшон, длинный белый ремешок вьется по шее змеей.
«Я - дорогой парень» - не унимался человек на сцене.
«Да, безусловно», - отвечал ему взгляд из-под светлой челки. – «Ты обходишься слишком дорого!».
Его парень сидел тут же, смотрел на него, прям перед Хосоком – тонкий, стройный, красивый как само совершенство. Взгляд чуть надменный, застывшая улыбка.
Его парень слишком переполнен чувством собственного достоинства, чтобы фанючить на таких мероприятиях! Для всех остальных он был всего лишь коллегой по группе.
Человек на сцене кинул взгляд туда, где Хосок пытался собрать по каплям всю свою выдержку, а Тэхён, в конце концов заметивший, что с другом что-то не то, принялся пристально его разглядывать.
Человек в горчичном костюме спустился со сцены и зашагал в направлении сидящих за столиками мемберов. Шагал, читал, размахивал руками. И зал расплылся сальными улыбками, ожидая крутого фансервиса между парнями-мемберами самой крутой к-поп группы. Но горчичный костюм замер в метре от своего парня, наткнувшись на холодный сверкающий взгляд за его спиной. Замер, развернулся и зашагал к другому столику.
«Он смотрит на меня и поражается, как много время может изменить в человеке» - думал Хосок на сцене, взлетая в своем фирменном прыжке, а вместе с ним взлетали и белый шелк рубашки, и белые пряди волос, и блеск, сводящий с ума блеск подведенных глаз. – «Теперь уже ему не поднять меня, держа руками за талию. Да он и не станет, наверное».
«Поразительно, сколько бы не меняли года человека, какими бы разрушительными не были бы последствия возраста, но самого главного они изменить не в силах. Того, что в глазах. Того, в чем и есть сам человек», - так на самом деле думал человек в горчичном костюме, сидя в темном зале за столиком рядом с коллегой по группе, который выглядел как само совершенство.
Запыхавшись, бантаны покидали сцену под рев аплодисментов. Тем ценнее были эти овации, что исходили они и от коллег, по большому счету, конкурентов. На выходе в коридор, ведущий к гримеркам, они все-таки встретились. Джей-Хоуп поймал его взгляд и медленно кивнул. И он ответил кивком. И вновь чехарда вечера закружила их и развела по разные стороны баррикад.
- Ты поприветствовал своего любимого хёна? – раздался позади голос Джину.
- Поприветствовал, – ответ получился хриплым, каким-то поспешным, делано равнодушным. Джину тактично промолчал. Свидетелем их с хёном расставания была вся танцевальная академия. Как и их романа – бурного, страстного, внезапно начавшегося и закончившегося.
Хосок был студентом академии, а он – одним из ее посетителей, потом одним из его покровителей, другом самого хозяина. Они встретились на новогоднем фестивале в этом же самом здании, куда студентов академии привезли на первое в их жизни выступление, и он, выстроив студентов перед собой в шеренгу, жестко отчитал их за все те косяки, которые они успели допустить в танце за свои первые пять минут позора.
Хосок не слушал, огрызался, потому что это было несправедливо, а любовь к справедливости была у него в крови. Ругались они еще примерно неделю, а потом решили заключить мировую, потому что ни один из них дрессировке так и не поддался. Выпив по бутылке пива в знак примирения, они внезапно прилипли друг к другу под окнами русской аптеки напротив академии, игнорировав тот факт, что Хосок нарушает правила общежития и вообще ему грозит расправа, и исступленно целовались, прижимая друг друга по очереди к обшарпанной стене в проулке, до самого рассвета, не в силах оторваться друг от друга.
