Он схватил сумку с вещами и нырнул в дверной проем. Добраться до общежития и скорее в душ. После душа Хосок еще раз проверил свой пост — добавилось штук двести комментов, но аватарки с часами так и не было. Как не было и едкого замечания относительно его гееподобной внешности.
Вечером, сидя на диване, Хоуп рассказывал обо всем Тэхёну. И страшно возмущался, поскольку Тэхён тоже считал, что внешность у Хосока очень даже голубоватая. И язвительное «На себя посмотри» в ответ его в этом мнении не разубеждало никак. Хосоку было обидно. Он нормальной ориентации, у него столько было девушек, что он уже и со счета сбился. Правда, с большинством из этих девушек у него даже до поцелуя не доходило, но это и неважно. Важно, что ему нравятся девушки. А эта нахальная обладательница странного ника все время его троллит этим.
И почему-то ничего до сих пор не написала противного, а Хосок уже мысленно заготовил целых два… даже три остроумных ответа. И если она сейчас же что-нибудь не напишет… то до завтра Хосок может уже забыть, чего напридумывал.
И, думая так, Хосок, конечно, врал безбожно самому себе, потому что в глубине души он знал, и кто эта «девушка», и почему называет его геем, и почему Хосок никогда и ничего ей не ответит.
========== Сокджин и его маленькая розовая принцесса ==========
Вчера родители позвонили Джину. Он схватил телефон так, будто ждал, что они сообщат ему что-то важное, и, судя по всему, именно так и случилось, потому что удивленные бантаны буквально через пару минут услышали, как за ним захлопнулась входная дверь. Минуты через четыре Монстру в какао пришло сообщение «Вернусь завтра вечером, надо срочно».
Так Джин не поступал никогда. И это сейчас сильно всех напрягло. Ощущение было, как будто он не из общаги ушел, а из группы, и навсегда, а не до завтрашнего вечера.
— Кто-то что-то накосячил? — на всякий случай поинтересовался Шуга, хотя, если б имел место чей-то косяк относительно Джина, то об этом бы знали все, и сейчас в комментариях никто бы не стеснялся. Но вот все как-то притихли, переглянулись, и только Золотко продолжал чавкать, листая мангу в смартфоне.
К тому времени, как в общаге все разбрелись по комнатам и к Джину на телефон стали приходить смс-ки типа «Ты куда, бро?» (от Хоупа), «Мог бы не идиотничать и сообщить, куда свалил» (от Шуги) или «Если ты подождешь меня из душа, то я быстро оденусь, догоню тебя и поеду с тобой хоть на край света. А то я себе в трусы печенье раскрошил» (от Гукки). И только Тэхён все знал. И никому ничего не рассказывал. Кроме своих тараканов, естественно.
А Джин ехал в Анян. Метро приближало его туда с немыслимой скоростью, и жаль, что медленнее оно двигаться не могло, потому что до Аняна было не так далеко, а Джину еще нужно было многое обдумать.
«Оппа! Оппа!» — звенело в его мозгу, закручивало виски. Ему вспоминался ненастный серый осенний день, когда родители хоронили двух лучших своих друзей, мужа и жену, попавших в чудовищную по своей глупости и случайности автокатастрофу, а Джину было поручено держать ледяную ладошку их пятилетней дочери. Джину самому-то тогда было всего девять, и что в тот момент чувствовал этот ребенок, он, конечно, не понимал. Но он точно знал, что нельзя выпустить из рук эту ладошку, иначе вечность, которая сейчас, прямо у него на глазах, поглощала родителей Наны, поглотит и ее саму. А он бы этого не хотел. Во-первых, потому что с ней было весело играть в Марио, хоть она и девчонка, а во-вторых, от нее вкусно пахло, и она было очень красивой, хоть и немного пухленькой. У нее были светлые волосы, в ее русскую маму, и красивые темные глаза в ее корейского папу. И поэтому, хоть слезы и набегали в уголки его глаз, он старательно моргал, пытаясь загнать их назад, а еще шмыгал носом, будто ему холодно и у него насморк. Потому что рядом стояла маленькая девочка, держала его за руку и не плакала.
И Джин держал, держал эту ладошку все время, пока они не зашли в дом. Нана не понимала, что именно произошло, вернее, понимала, что домой она теперь не пойдет, потому что родители туда тоже никогда уже не придут. А маленькой девочке одной без родителей нельзя. И она пока останется у Джина. И Джин был этому рад.
Он уступил Нане свою кровать, а сам расположился в комнате у брата на полу. А когда Нана уже улеглась в кровать в своей розовой, пахнущей жвачкой пижаме, он пришел пожелать ей спокойной ночи, а потом почитал ей сказку про маленького принца, да тут же рядом и прикорнул, убедившись, что девочка сладко спит. Среди ночи Нана проснулась и позвала тихо «Мама… мамочка» по-русски. Джин прижал ее к себе и начал баюкать, целуя в мягкую макушку. А в груди его больно разливалось что-то очень сладкое. И он моргал. И шмыгал носом. Хоть было темно, и слез в его глазах все равно никто бы не увидел.
Утром он проснулся от звонка в дверь и громких разговоров внизу. Оказалось, что за Наной приехала ее русская бабушка, которую девочка хорошо знала и любила, у которой частенько бывала в гостях. Джин с интересом разглядывал эту степенную женщину с тяжелым узлом пшеничных волос на затылке. Родители рассказывали потом, что бабушка Наны живет в самом прекрасном городе на земле, похожем на театральные или киношные декорации, в Санкт-Петербурге. Она работает в каком-то музее, где раньше жили русские цари, и что она сама, кажется, имеет отношение к русским царям, вот только какое — Джин так и не понял.
Эта русская бабушка по-царски властно взяла мягкую ладошку Наны в свою узкую ладонь, назвала ее полным именем Анастасия, по-царски обернулась и окинула взглядом Джина, по-царски с признательностью кивнула родителям Джина, по-царски села в такси и по-царски укатила.
С тех пор прошло тринадцать лет. Родители позвонили и сказали, что сегодня вечером Нана, розовая сказочная принцесса из детства, приехала в Анян.
========== Чонгук как Золотко, которое не блестит ==========
Чонгука видеть таким не должны. Потому что он — Золотко, он — Золотой макнэ, его нужно боготворить, холить и лелеять, и все ему позволять, и всячески его ублажать. Ему надо в тарелку лучшие кусочки мяса подкладывать, ему надо сок свежевыжатый ласково подносить, его нужно дружески трепать по затылку и обнимать поперек живота. Но уж никак не грубить ему и не выставлять из теплой квартиры на холодную лестничную площадку.
Почему нуна так себя ведет? Ведь все же было так хорошо? Был этот спортивный лагерь, где ее назначили старшей над его командой, был этот поход к горному ручью, посиделки ночью у костра и теплые нестройные песни. И было первое в жизни Золотка романтическое приключение, когда при свете луны они играли, сидя на скамейке под сосной, в слова, а потом он вдруг наклонился и поцеловал нуну в губы, потому что эти губы в лунном свете переливались и блестели.
Это был первый в жизни Гука поцелуй. В жизни нуны, конечно, не первый. Гук не мог точно сказать, как именно нуна отреагирует на его порыв, и уже готов был стерпеть даже оплеуху, но нуна посмотрела на него кратким и каким-то напряженным взглядом, а потом резко притянула его голову к себе и накинулась на его губы уже совсем другим поцелуем. Гука аж пот прошиб, так ему вдруг стало хорошо. Он почувствовал внизу живота какое-то навязчивое давление, бедра к бедрам нуны как примагнитились, и вот она уже сидит у него на коленях лицом к его лицу, и все это время продолжается страстный болезненный, первый в жизни Гукки поцелуй.
И первый в жизни Золотка секс тоже был с нуной. В последнюю ночь перед отъездом из лагеря. Под плотными, свисающими до самой земли сосновыми лапами, которые, будто образуя шалаш, создали какой-то непонятный мирок, укрытый от посторонних глаз. Лагерь вот он, неподалеку, даже голоса слышны — все бурлят, бродят, упаковывают сумки перед тем, как лечь спать, хотя, конечно, спать никто не собирается. Веселье в лагере только начинается, и как Гук оказался с нуной здесь — он и сам не вполне понял. Его словно течением сюда принесло, потому что шел он на ее голос и на ее улыбку. И едва их скрыла от глаз посторонних тропинка между сосен, как он поймал ее и начал целовать так жадно, словно боялся не успеть получить все то, что ему причитается.
