- Значит, юнмины все-таки из риал? – спросил он, пересаживаясь на соседний пустующий стул менеджера, поскольку утонченная натура Хоби не могла выносить вида радужной чайной лужи на клеенке, в которой Тэхён пытался растворить мармеладки. Менеджер сегодня отсутствовал по семейным обстоятельствам, в результате чего и случилось все это мракобесие.
Шуга что-то буркнул счастливой хрипотцой в ответ, а Чимин всхлипнул и уткнул свою улыбку куда-то в шею Юнги. И Чонгук немного залип на пальцах Шуги, которыми он поглаживал, обнимая, спину Чимина. Потому что Чонгук вдруг тоже захотел так, не скрываясь и не стесняясь, на виду у всех, обнять Тэхёна. И поцеловать. И трахнуть. Но это неточно. Наверное. Скорее всего. Но не на виду у всех, конечно.
========== Чонгук и его Золотая писаная торба ==========
Тэхён не успел в душ с утра – засиделся в туалете, заигрался в смартфоне в какую-то очередную стрелялку и не успел. В результате волосы его были похожи на заросли укропа, в которых долго и с оттяжечкой кувыркался носорог. Они нуждались в воде и шампуне, а потом в фене, лаке и волшебных руках нуны-стилиста. И поскольку время, как всегда, поджимало, и каждая минута была на счету, а бантанам предстояло провести на улице несколько часов, и с сырой головой Тэхёна выпускать на мороз было совсем уж бесчеловечно, то выход из ситуации нашел Намджун, оперативно натянув на Тэхёна ярко-розовую теплую шапку.
- Он пойдет в этом? – недоверчиво спросил Хосок, примеряя перед зеркалом красную клетчатую кепку.
- Ну ты же пойдешь в ЭТОМ! – ткнул в него своим длинным красивым пальцем Ви и нацепил подарок лидера. – Это же подарок, хён? – уточнил он при этом, и его глаза кота из Шрека не оставляли Рэпмону особого выбора.
Чонгук исподлобья рассматривал Тэхёна, который в этом ярко-розовом чуде стал похож на гнома. Рассматривал и еще больше залипал. Сердце сжималось. От какого-то щемящего сладкого чувства.
- Да ну, Мон, серьезно? – нахмурился Джин. – Этот гном будет сидеть с нами? Пусть лучше его приведут в порядок… сделают все красиво..
- Тэхё-о-о-о-нка-а-а – краса-а-а-вчи-и-и-к! – пробасило мимо лопоухое чудовище, убегая от нуны-стилиста с феном и лаком в руках. И Джин махнул рукой, мол, куда от вас деваться.
Чонгук впервые так чувствует: сидеть рядом, прикасаться коленкой к бедру, и при этом дико, невероятно скучать по Тэхёну. Скучать так, что кончики пальцев болят от нежности. Ему надо хоть чем-то касаться, хоть чем-то чувствовать. При каждом удобном случае, когда думает, что никто не видит, тянет ладошку, хватает за мизинчик, постепенно сплетая пальцы. И зря он думает, что никто не видит – преданные внимательные фанаты на свои Go Pro и не то фиксировали, а тут вигуки собственной персоной на блюдечке с голубой каемочкой.
Продюсеры-хёны аж руки потирают от такого фансервиса, с их лиц улыбки не сходят. А Чонгук и не думает об этом – он просто скучает, каждую долбанную минуту скучает по Тэхёну.
Сам себе Шуга всегда казался страшно взрослым и солидным. Правда, зеркало как издевалось: из Зазеркалья на него смотрел мелкий и улыбчивый широко обнаженными деснами пацаненок с испуганным взглядом.
Потому что именно таким он и был, когда вдруг Джин принялся его воспитывать за полчаса до начала мероприятия - испуганно улыбающимся пацаненком.
- Ну что же мне с вами делать? – вздыхал Джин. - Ты же палишься безбожно! Ты же фыркаешь на каждого, кто посмеет коснуться Чимина. Ты же вне себя от ревности, Шуга.
- Знаешь, Чимин - он же южный, пусанский, морской… Он как пляж…. Теплый такой, к нему всем хочется держаться поближе… - оправдывал Намджун друга, пока суровый свэг-свэг-рэпер виновато молчал, прижимая к своему животу чиминкину руку, сжимая чиминкины пальцы, улыбаясь чиминкиным глазам в строгих очках.
- Да! – вдруг психанул Юнги. – И поэтому всех предупреждаю! Это мой пляж! Личный! Собственность частная! А потому на хуй с пляжу! Я тут ляжу. Сам лично!
Но Джин эту вспышку каминг-аута проигнорировал и продолжил свою воспитательную речь.
- И вот теперь, мой юный друг, в свете последних событий и внезапно засверкавшей всеми оттенками голубого вашей с Чимином ориентации…
- Шугиной ориентации! – взвизгнул Чимин, краснея…
Джин пафосно хлопнул ладонью по лицу и кивнул лидеру – мол, сам с ними разбирайся.
- А ты сегодня утром с опухшими губами из ванной выходил, потому что с сушилкой целовался, прости? – ехидно уточнил у Чимы Намджун. И внимательно посмотрел на Шугу. – Перед вами, друзья, теперь стоит двойная задача. Во-первых, вы должны вести себя так, чтобы фанаты пребывали в счастливой уверенности, что их обожаемые юнмины из риал. Но при этом упаси вас Бог спалиться так, чтобы этот «из риал» оброс реальными доказательствами… Поэтому… сегодня мы вас рассадим. Подальше друг от друга. Ибо, чувствую я, не может кое-кто из сахарных гееподобных держать себя в руках.
- То есть? – возмущенно буркнул Шуга.
- То есть! – пристально глядя в глаза, подтвердил Намджун. – И помни, мой родной: одна из самых серьезных потерь в битве – это потеря головы. Контролируй себя.
- Да. – согласился Джин. – И вот этих двух – гнома и его фанючку – тоже рассадите, пожалуйста. А то что-то как-то макнэха мне сегодня подозрителен… Что-то он в последнее время носится с Тэхёном как с писаной торбой. Как бы чего не вышло.
========== Менеджер, который любит всех ==========
В общаге, блядь, апокалипсис. В общаге, скорее всего, андронный коллайдер рванул. Разве что не Большой, а такой, чуток поменьше. Поскольку, во-первых, все угомонились. Включая Вишню. Вишню, Карл! Все ходят как приличные студенты-девственники и создают массовку для каких-нибудь поэтических чтений: лица страшно одухотворенные, искры интеллекта во взгляде, одежда благоухает свежими моральными принципами. А все почему? Правильно, бантанов по домам распускают на три дня, они к родителям едут, они теперь приличные мальчики, не пьют-не курят, девочкам мягко улыбаются без эротических намеков, а уж мальчиками интересоваться – боже упаси!
Но сначала новогодний, сука, марафон отработать надо. А новогодний марафон – это стреляйте сразу на поражение, потому что все равно подыхать. Это в синтетике на морозе скакать, так что даже виски не помогает. Это стучащими зубами стараться в фанеру попадать. Это когда хочешь навести порчу на организаторов, а приходится мягко улыбаться и эгьёшничать на все лады как дебил.
Хосок пыхтит у шкафа, утепляется термобельем. Он всегда больше всех мерзнет. Намджун сидит на кровати, смотрит на Хосока заботливо и хмурится. Со стороны кажется, что раздумывает, чем бы еще Хосока утеплить, а на самом деле Намджуна такая острая сладость до кончиков пальцев на руках прошивает, что он замер в этом заботливом выражении лица и пытается справиться. И думает, что когда-нибудь все-таки наступит момент, когда можно будет попробовать Хосока поцеловать. Только момент надо выбрать правильный. Не спешить. Чтоб не спугнуть. Чтобы время было подходящее. И чтоб никто не помешал. И чтобы если вдруг Хосок оттолкнет, чтоб никто этого позора не видел. Только вот как понять, какой момент правильный? И тут Намджуну весь его интеллект не помощник. В таких вопросах его IQ обычно табличку «Переучет» на дверь вешает и самоустраняется. Потому что, видимо, тут не мозгами надо, а сердцем. А сердце у Намджуна совсем не выдающееся. Обычное такое сердце. Только очень любящее. Сильно.
Новый год бантаны встречают без Шуги. Так все думают. Да чего уж, сами бантаны так думают. Но Шуга лично считает данный факт категорически несправедливым, неприемлемым, противоречащим его собственным морально-нравственным убеждениями и вообще какого хера? Поэтому сорри соу сорри, товарищи организаторы KBS Song Festival, но не вся обшивка уличной сцены уцелела в новогоднюю ночь. Частично, слева от беснующейся толпы на площади, ее все-таки порезали ножиком. Буквально немного. Чтобы Шуга пролез. И вот он тут под сценой сидит теперь, периодически фляжкой с коньячком подогревается, и ждет, когда уже его ребятки с прыжками на сцене закончат. На моменте их неистового веселья под канонаду фейерверков Шуга нервничать начинает. На моменте диких танцев на сцене в честь наступления Нового года он мысленно составляет список, кого убьет в первую очередь. И в своем накаляющемся свирепом состоянии чуть было не пропускает момент, когда бантанам, наконец, разрешают уйти со сцены.
