И Хосоку как-то совсем не по себе. Он вылавливает Тэхёна, затаскивает его в спальню и прижимает к стенке на правах попутчика по Зазеркалью – общей тайны, которая делает их заговорщиками. А Тэхёну и вопросов задавать не надо: он сам все знает. Но вместо ответов сам вопросы задает:

- Что, правда? Джи-Дрэгон?

И Хосок вспыхивает, как-то сникает. И потом говорит еле слышно, что уже нет… а у самого слезы на глазах и щеки красные-красные. А Вишня смотрит сочувствующе, гладит Хоби по щеке, и тоже слезы в глазах, как будто все ощущения надежды через себя пропускает. И потом говорит:

- Ты скажи ему. Скажи, что уже нет, – и Хоби поднимает глаза на Тэхёна и понимает, что это он о Намджуне. И вообще многое понимает. И молча надевает куртку и уходит в ночь выковыривать Намджуна из студии. Потому что Намджуну надо срочно сказать, что он только его, хосочий Намджун. Если он вдруг забыл об этом. Или усомнился.

И когда Хоби в студию врывается, запыхавшийся, потому что бежал, то Намджун отворачивается к пульту, глаза зажмуривает, а Шуга пялится на Хосока, цепляется взглядом за его уголки губ опустившиеся, и понимает, что спать он сегодня будет явно не здесь.

А Хосок Намджуна со спины обнимает, садится сзади, опутывая ногами, и все-все-все рассказывает своему Монстру. И про Академию, и про Дракона, и про гостиницу на окраине и про If you. Рассказывает и плачет, а на спине у лидера батник насквозь промокший от обнадеживающих слез. И когда сквозь жалюзи первые лучи рассвета в студию пробираются, Намджун счастливо так морщится, потому что Хосок посапывает на его спине, и лидер не хочет, чтоб он проснулся. И еще не хочет, чтоб рассветный лучик его, Намджуна, по лицу полоснул, потому что на щеках у него ямочки. Потому что улыбается он.

И Шуга возвращается в общагу счастливый и несчастный одновременно. И находит в комнате на своей кровати Чимина. Который в обнимку с шугиной подушкой спит, а в кулаке шугину футболку сжимает. У Шуги краска приливает к белому лицу. В голове сумбур, и ему стыдно за все сразу: за то, что ребенка почти совратил, а потом оттолкнул и страдать оставил. За то, что эмигрировал в студию и бросил парня одного разбираться со своими переживаниями. За то, что струсил он вообще-то.

Никогда Шуга не был трусом. Он даже драться всегда кидался нахрапом, независимо от того, какой у противника численный перевес. Но когда он протянул руку, чтобы Чимина за плечо тронуть-разбудить, пальцы у него тряслись именно от страха.

Чимин спит кавайно, мармеладно и зефирно так спит, пончиково и взбито-сливочно. Его будить не хочется, а хочется съесть целиком и пальчики облизать – такой он сладкий. И Шугу даже не подташнивает от этих фанючно-подростковых сравнений, которые ему на ум приходят, потому что, чего уж там – что правда, то правда.

Он аккуратно садится на кровать рядом с Чимином и тихонько гладит его по волосам всклокоченным. Чима глаза сонные открывает, первые секунды непонимающе блуждает взглядом по лицу хёна, а потом говорит, своими губами уютными шевеля:

- Что-то мне без тебя не спится, хён, - и улыбается… и добавляет: - И не живется без тебя как-то… никак…

А Шуга и рад бы что-то ответить, да только комок такой тугой, больной в горле мешает. А потом не мешает уже, потому что растворяется в слезы. А слезы не мешают ни говорить, ни целовать мелкого.

========== Чонгук и безумное чаепитие ==========

Чонгук услышал душераздирающие крики еще из прихожей. Сначала ему показалось, что в кухне кого-то явно убивают. Потом он решил, что в кухне кто-то явно веселится. Пока он снимал куртку, он понял, что криминальная составляющая в этих звуках все-таки есть. Ясно было одно – вопли, доносившиеся из кухни, идентифицировать было крайне сложно. Мелькнула даже мысль, что, возможно, он ошибся адресом или бантаны быстренько переехали втайне от него и бросили одного в незнакомом месте со страшными людьми.

Когда же макнэ заглянул в святая святых Сокджина, он понял, что дома, потому что подобное могло произойти только в бантаньей общаге.

В кухне дым стоял коромыслом. В прямом смысле и в переносном. В прямом, потому что Джин, видимо, осваивал новый рецепт, и, видимо, освоение происходило не так гладко, потому что из духовки подозрительно валил дым, а на плите булькало и трещало как в жерле вулкана.

В переносном, потому что посреди кухни на трехногой табуретке как пресловутая Герцогиня сидел Тэхён и качал на руках Чимина. Чимин, по всему видать, был категорически против. Потому что вряд ли Пак от нечего делать орал бы как потерпевший на всех сразу своих самых высоких нотах и махал руками и ногами так, что сильно напоминал ветряную мельницу, сорвавшуюся с цепи и подражающую вентилятору.

Рядом с Джином стоял очень расстроенный Рэпмон и что-то нудно выпрашивал у шеф-повара. Джин огрызался и, кажется, с удовольствием побил бы лидера, не будь у него заняты руки.

- “И-и-и-чхи! В этом - апчхи! - супе - чхи! - слишком много…а-а-а-пчхерцу!” – старательно цитировал «Алису» у окна Хосок, вытирая слезы после каждого чиха.

Чонгук принюхался: перца было действительно много. В воздухе особенно. На полу еще. И на Намджуне.

Ну, с этой частью было более-менее понятно: Намджуна попросили передать специи с полки, он в своем неподражаемом стиле расхерачил полку (вот она, за холодильником валяется, переломленная пополам), расхерачил банку с перцем (вот она, в мусорном ведре угрожающе остатками перца отсвечивает), и теперь наказан, лишен сладкого и, судя по выражению скорби на лице, возможно, и обеда лишен.

А вот почему Тэхён с Чимином нянчится так вызывающе – непонятно. Еще и подозрительно. И даже где-то обидно. И Чонгук бы сильно обиделся и даже где-то разозлился бы, если б так не ржал. Потому что смотреть на чихающего и орущего одновременно Чимина – это покруче цирка, а если он при этом еще сидит на коленях у Тэхёнки и пытается вырваться из самых сенсорных лап на свете, то вообще представление эксклюзивное.

А вот Шуге, видимо, досталась во всей этой комедии роль Чеширского кота, потому что он сидел на самом краешке дивана и улыбался. Только улыбался как-то виновато, робко даже, и это наводило на мысль, что, возможно, его чем-то стукнули во всей этой неразберихе. Возможно даже по голове.

- Скажите пожалуйста, - вежливо начал Чонгук, памятуя о последнем уроке вежливости от хёнов, который, пока синяки не сойдут, вообще забыть будет трудно. – А что с Шугой?

- … хёном…- подсказал невозмутимо сам Шуга.

- …хёном… - не стал спорить Чонгук.

- Они заставляют меня при всех поцеловать Чимина, - пояснил Шуга, продолжая улыбаться.

- А ты не хочешь? – удивленно спросил Чонгук.

- Хочу.

- Хочешь при всех поцеловать Чимина?! – еще более удивленно уточнил Чонгук.

Шуга улыбался так счастливо, что, казалось, таял сам вокруг своей улыбки.

Чимин покраснел до самых корней волос, воспользовался тем, что Тэхён отвлекся на Чонгука, вырвался из его захвата, спрыгнул с колен и ускакал в сторону спальни, громко матерясь своим тонким голоском, что вообще всегда выглядело довольно мило и смешно, а сейчас просто настолько довершало картину, что Хосок, продолжающий чихать, теперь делал это вперемешку с приступами хохота. А вы представьте себе маленького взъерошенного хомячка, который бегает по ковру, петляя с целью спутать след, и громко матерится при этом на кота «Блядь! Сука! Отъебитесь вы все от меня!», а кот спокойно наблюдает за этой уморительной картиной с высоты шкафа.

Шуга сорвался с места и кинулся за ним как кот и, судя по всему, успел-таки догнать до того, как Чимин защелкнул дверь спальни изнутри.

- Скоооооро будем кушааааать! – крикнул ему вдогонку Джин, доставая из духовки что-то ароматное и немного в темно-подгоревших тонах.

- Кууушать будем пеееереееец! – ехидно поддакнул Тэхён, но тут же огреб от лидера подзатыльник.

Когда же безумный обед все-таки перетек плавно в безумное чаепитие, все успокоились, и Чонгук мог уже, наконец, сплести под столом свои пальцы с тэхёновыми, Хосок решился поинтересоваться судьбой шуго-чиминистых отношений.