Чимин ахнул в шугины губы, почувствовав ладонь там, где, казалось, сейчас был сосредоточен весь он сам. Тело пронзила острая истома. Чимин подался вперед, словно отдавая себя добровольно в теплые руки хёна. Юнги легонько сжал его, поглаживая беспорядочно, настойчиво, провел еще раз пальцами по ширинке, прикоснулся к молнии. Кажется, сердцебиению Чимы кто-то добавил громкости, потому что оно вдруг стало таким гулким, почти осязаемым. Юнги ласково провел пальцами, ощущая под подушечками теплоту и напряжение под тонкой трикотажной тканью. Провел еще раз, а потом легонько сжал пальцы.

Чимин рывком втянул воздух и замер, будто завис немного, и лицо его застыло в каком-то ошарашенном удивлении и удовольствии одновременно.

- Чимин-а, - тихо позвал Юнги, выцеловывая шею мелкого, размазывая по его коже его собственное имя. – Чим…

Чимин хрипло что-то выстонал и прижал голову Юнги к своей груди. Расслабленный и счастливый, с капельками пота на висках, испытавший только что свой первый подаренный ему хёном оргазм, он провел руками по животу Юнги, опустился ниже и обвел пальчиками возбужденный бугорок.

Юнги задышал часто, неглубоко. Он мечтал об этих мгновениях долгие дни и еще более долгие ночи, и сейчас у него спирало дыхание, сохло в горле, и к острым и без того ощущениям примешивался страх того, что это может закончиться, и вместе с оргазмом уйдет наваждение.

Чимин, словно чувствуя нерешительность Юнги, провел рукой по выпирающему бугром в джинсах члену хёна, слегка сжал его руками, а потом –о, маленький жестокий засранец! – опустился на колени и поцеловал ткань джинсов именно в том месте, где сочилась смазкой головка. А потом еще расстегнул молнию на джинсах и начал выцеловывать его через тонкую ткань боксеров.

Этого оказалось слишком много для Шуги: он кончил так пронзительно и сильно, что не сразу заметил, что вдавливает все свое тело в губы Чимина, а голову Чимина – в стену.

Чтобы восстановить дыхание, им потребовалось время.

События минувшего дня, вся эта карусель из ненависти, признаний и любви, мельтешила в головах парней даже тогда, когда они без сил опустились на пол, прислонившись спинами к стене, и сплели пальцы рук, сжимая их в такт какой-то странной счастливой музыке, звучавшей неслышно в их головах в унисон с сердцебиением, отдававшим в висках.

У Чимина было странное состояние опьянения и безволия. Слова лезли поперед мыслей, а потому внезапно посетивший его голову вопрос он озвучил практически без собственного на то соизволения:

- Неужели я гей, боже мой! – как-то тягуче проговорил он. – Что же теперь делать, а?

И вид у него был какой-то счастливо-обреченный, словно он только что сдал себя со всеми потрохами на милость победителя.

И смысл слов Намджуна внезапно дошел до Юнги во всей своей полноте.

Мы в ответе за тех, кого приручили.

А с другой стороны, справедливо ли решать за них? Навязывать им ту же самую участь, которую решили принять для себя?

Не начни Юнги свои гейские игры, не откройся Чимину в своих переживаниях, не зароди в нем сомнения и мысли и не дай ему почву для размышлений и ощущений, кто знает, возможно, Чимин никогда бы не пришел к этому, никогда бы и мысли не допустил о том, что для него возможны чувства к мужчине.

В конце концов, Намджун прав: разве вправе Юнги решать сразу за обоих?

Шуга повернул голову и вгляделся в лицо Чимина. Так пристально, будто искал в его лице что-то, что поможет ему найти силы для принятия самого важного решения в его жизни. А у Чимина голова откинута, к стенке прислонена, глаза под пепельной челкой, взмокшей от пота, полуприкрыты, а пухлые губы влажно и покрасневше блестят от поцелуев. И у Шуги сердце сжалось.

Заведомо понимая, что страсть, пусть очень сильная и сбивающая с ног, любовь, а Юнги уверен, что именно она сейчас расцветает, никогда не получат право называться так, и для всего остального мира еще очень долгое время будут не более, чем грязным и пошлым постыдным секретом между двумя парнями. А ведь у Чимина столько всего может быть прекрасного впереди! Красивая невеста, шумная свадьба, истерика таблоидов в драке за право первого фото их первого ребенка… В конце концов, любовь, которую не стыдно показать миру….

И этот искаженный возбуждением рот, пухлые губы, сложившиеся на мгновение в какую-то несвойственную им форму, это полувзгляд из-под ресниц, это тяжелое дыхание, урывками выталкивающее теплый воздух… Все это.. ну, как-то остудило Шугу, что ли…

- Боже мой, что ж ты делаешь, мудак! – внезапно очень четко в его голове отчеканил его собственный голос. – Он же ребенок совсем еще…

Чимин почувствовал, как переплетенные с его собственными пальцы внезапно и резко ослабили хватку. Шуга вздохнул и слегка отодвинулся. Кажется, можно было ощутить, как в комнате резко исчез витавший до этого запах секса: будто воздух из воздушного шарика выпустили.

- Хён? – нерешительно пробормотал паренек. – Что-то не так?

Его лицо залило краской румянца. Снова. Снова это смущение, выбивающее почву из-под ног. Юнги даже передернуло.

- Прости меня, Чимин, - хрипло, еле слышно пробормотал он, опуская голову. – Прости. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, я много выпил. Прости.

Чимин смотрел растерянно, шарил взглядом по пылающим ушам обычно бледного хёна.

- Наверное, ты сейчас думаешь, что это ты что-то сделал не так? – проницательно и как-то очень уж примиряюще заговорил Юнги. Так обычно разговаривают с буйными пьяницами, душевнобольными или с неуправляемыми детьми, которых только-только удалось успокоить.

Чимин все еще дышал тяжело, возбуждение все еще давило тяжестью внизу живота, в джинсах было мокро и холодно, и сейчас это ощущение уже не казалось каким-то захватывающим и будоражащим воображение, как еще десять минут назад. Сейчас за это было стыдно.

- Только не говори, что дело не во мне, а в тебе! – неожиданно взрослым тоном проговорил он. – Ненавижу, когда так говорят!

Чимин резко как-то выдохнул, вскочил на ноги и вышел из комнаты. Юнги со стоном уткнулся головой в собственные колени. Ему удалось вовремя остановиться… Но, кажется, от этого стало только хуже.

========== Джин и «Слава Богу, что ты гей!» ==========

Сквозь просвет полуоткрытой двери менеджеру из его комнаты видно часть кухни и часть гостиной. Видно, как Рэпмон пытается убрать со стола остатки сегодняшнего вечера. Видно, как Хосок крутится вокруг него с наушниками в ушах, то и дело цапая с тарелок кусочки мяса и овощей, закидывая в рот дольки фруктов и ягодки из фруктового салата. Видно, как Шуга потащил Чимина за руку в сторону спальни, и у обоих на лицах было написано крупными буквами, чем конкретно они сейчас там будут заниматься. Видно, как Чонгук заерзал на диване, когда Тэхён со свойственной ему непосредственностью подошел сзади и обнял руками за шею.

Видно было, как вышел из душа Джин и какое у него было при этом лицо. Он же всегда справлялся, всегда умел спрятать за красивыми глазами любую бурю и любое разочарование. Но, видимо, не сегодня.

Бантанята хорошо знают свою мамочку Джина. А потому, если Джин выходит на балкон и застывает там, обхватив плечи руками, значит всем надо скрыться в комнатах с глаз долой и оставить Намджуна разбираться с очередным сокджиньим дерьмом.

- Тебе нужно рассказать, - осторожно подходя к Джину со спины, начал Намджун. И замолчал, ожидая реакции.

Джин вздохнул и вдруг уронил голову в ладони.

Чуть позже, когда, прячась за заслоняющим балконную дверь Намджуном, Джин закуривал вторую сигарету, и голос его постепенно выравнивался, потому что кольцо, сжимающее горло, потихоньку таяло, он рассказал другу о том, что Нана, его милая розовая принцесса из детства, под руководством дьявольской кузины (чтоб её неуемная энергия вылилась, наконец, уже в какое-то мирное русло!) все-таки ознакомилась с творчеством бантан.

- И последний клип она тоже смотрела, - добавил Джин, затягиваясь. – И трансляцию с МАМА тоже.