- Я тебя тоже, - честно признался бригадир. - Но разве это помеха честному деловому партнерству? Я умею бить людей, а ты - считать деньги. По-моему отличный союз получается.

- Но ты же... - аптекарша развела руками, не в силах кратко и емко выразить основную техническую проблему. - Это что, мне теперь всю жизнь тебе верность хранить?

- Да, не люблю я женщин, и что? - хмыкнул бригадир, явно ждавший этот контраргумент. - Заводи себе хоть табун любовников. Главное, чтобы наследник был мой. А это все решаемо.

- Разве что так... - дипломатично и неопределенно протянула Матриса.

- Порешаем с домом и картиной, - рассудил вслух бригадир. - Потом с замком. Разбогатеем. А там, глядишь, и аноблируемся за фениксы. Супругам в дворянство войти проще, чем поодиночке. Скромненько, конечно, в графья не запишут. Но кланяться можно будет пореже, а у меня от поклонов спина болит.

Матриса, все еще пребывая в некотором замешательстве, разгладила рукава простого серого платья с темно-синей вставкой на груди. Поправила и без того отлично сидящий пояс, тонкий, с длинным, свободно висящим концом. Наконец на что-то решилась и открыто глянула в глаза возможного будущего супруга.

- Возвращайся от Седого, - отрезала аптекарша. – Живым хотя бы, и целым. Тогда и обговорим.

Помолчала немного и добавила, тише и задумчиво:

- Моя спина с годами тоже крепче не становится. Но если ты не справишься, обсуждать будет нечего.

- Тебе тоже будет, чем заняться, - напомнил Сантели.

- Значит, будем стараться вместе, - подытожила Матриса.

По традиции бригада проводила последнюю ночь перед походом в отдельном сарае, при всем снаряжении, рядом с телегой и лошадью. Чтобы никто в последние часы не упился, не сломал руки-ноги и не порезался насмерть. Сарай-конюшня, конечно же, принадлежал Матрисе. Лошадь номер четыре почти не отличалась от номера три, телега оказалась новой, лучше и легче той, что помнила Елена.

Впервые за минувший год девушка увидела всю команду Сантели в сборе. Новую команду, потому что увечный Кодуре, по рассказам, быстро спился и замерз насмерть в первый зимний месяц. А Виаль погиб немного позже, защищая бок о бок с Каем телегу от «жадных» мародеров. Взамен потерь бригада пополнилась двумя новыми бойцами. Звали их Зильбер и Айнар, свободные наемники, не рутьеры. Елена о них слышала, но пока не видела воочию. Теперь увидела.

Зильбер оказался не слишком высок, полноват и тщательно холил аккуратные рыжие бакенбарды. Из оружия носил короткий меч, похожий на римский гладиус, и лук. Стрелял Зильбер по-особенному, при помощи распиленной на всю длину тростниковой трубки с петлей[18]. Петля цеплялась на пальцы натягивающей руки, стрела вкладывалась в тростниковый желоб и запускалась, как арбалетный болт по ложу с направляющей канавкой. Подобный метод требовал больше времени на «перезарядку», но считалось, что меткость ощутимо улучшается. Кроме того, можно было использовать стрелы заведомо короче и соответственно легче обычных, отправляя их на большую дальность.

Айнар был типичным пехотинцем, при таком же мече, как у Зильбера и с большим круглым щитом. Рост имел высокий, сложение плотное, лицо тяжелое, взгляд злобный, а волосы и бороду сбривал до состояния свиной щетинки. Правый глаз у него был вечно прищурен, а второй наоборот, широко открыт и, казалось, никогда не мигал.

Оба наемника были совершенно не похожи внешне, однако при этом казались едва ли не близнецами. Роднили их взгляды (одинаково настороженные), скупые движения (как будто берегли каждую калорию), характерная брань и другие мелочи, которые вроде и незаметны по отдельности, а в совокупности рисуют исчерпывающий образ. У Зильбера и Айнара на лбу отчетливо читалось «дезертир», а Лена про себя немедленно окрестила их неблагозвучно, но кратко - «братья-солдатья».

На сон грядущий Шена показала спутнице, как правильно таскать понягу. Казалось бы, что может быть проще - закинуть на плечи деревянную раму с веревками? Оказалось, есть несколько хитростей. Главная заключалась в том, что, несмотря на внешнее сходство с рюкзачной рамой, носилась поняга по-иному. Для этого к поясу за спиной подвешивались две прочные петли, а туда, в свою очередь, продевались торчащие вниз концы поняжной рамы. Таким образом, вес всей конструкции переносился на пояс и ноги, а лямки лишь придерживали ношу. Их можно было надеть обычным способом, можно было перекинуть на одну сторону, как у однолямочного рюкзака или даже обойтись без лямок вообще, зафиксировав раму при помощи шеста на плече.

В общем удивительная оказалась штука.

Спалось плохо. Точнее совсем не спалось. Мандраж колотил как при лихорадке, дрожь возникала где-то в середине живота и волнами расходилась по телу, неся волны нездорового жара. Так, что Лена даже испугалась, не заболела ли она. Это было бы очень, очень плохо. С другой стороны, такая возможность освободила бы от похода...

«Дилемма двоечника», как назвал ее однажды отец. Двоечник идет на экзамен, к которому не готов, испытывая тяжелейший стресс. Тянуть билет - значит получить заведомый неуд. Избежать экзамена под каким-нибудь предлогом - тоже плохо, однако на какое-то время двоечник испытает восхитительное облегчение от того, что опасность отодвинулась в неопределенное будущее.

Лена куталась в шерстяное одеяло и никак не могла согреться. Она почти погружалась в сонную дремоту... но как пловец с избыточным запасом воздуха, никак не могла преодолеть незримую грань, за которой начинается уже нормальный сон.

А затем ей почему-то стало по-настоящему тепло, как в теплой ванне, когда никуда не надо спешить, впереди никаких угроз ... и все будет хорошо ... непременно хорошо ...

Шена осторожно поправила свое одеяло, которым накрыла мучившуюся Хель. Копейщице тоже не спалось, но Шена всегда плохо засыпала в ночь перед выходом. Это было нормально и безопасно. Первый день как следует утомит, первая ночь в походе пройдет нормально, а затем все покатится само собой в привычном виде.

Лошадь номер четыре похрустывала сеном, словно чувствовала, что неплохо бы наесться впрок. Больше она не увидит лакомства до самого возвращения. Разве что поход затянется, и животину придется кормить подножным кормом, а это крайний случай. В поле иногда лучше потерять бойца (не из самых полезных, конечно), чем лошадь. Нет тягловой скотины, значит телега стоит. А уж если ее успели нагрузить каким-то Профитом...

Одна-единственная свеча горела в каменной чашке у ворот, заложенных широкой доской. В неярком свете лицо рыжей лекарши казалось очень гладким и помолодевшим. Хель и так была отнюдь не стара, но сейчас вообще походила на девчонку, которой еще пара лет до замужества. Шена тихонько вздохнула и в очередной раз покатала в уме, как гальку в речном потоке, давнюю загадку - кто же такая Хель?..

Сейчас, будучи единственной неспящей в сарае, наедине с собой, Шена призналась, что ... нет, это было бы слишком решительно, слишком смело и прямо. Она лишь подумала, что наверное, сложись все по-иному, Хель могла бы ей понравиться, как по-своему симпатичный, не худший в мире человек. Иногда удивляющий хладнокровной жесткостью, как при удалении загнившей ноги. А иногда поражающий странной, несообразной наивностью. Не глупостью, не оторванностью от жизни, а именно - наивностью. Будто Хель пришла на Пустоши из какого-то иного места, куда более доброго и светлого. Из дворца, боевой башни или на худой конец зажиточной семьи, где семье повезло на любящего отца, и дети не сталкиваются с обыденной жестокостью, едва научившись ходить.

От этих мыслей Шене стало горько и больно. Потому что мысли будили воспоминания, а память ранила острыми ножами, несмотря на минувшие годы. Копейщица глянула на лекаршу с неприкрытой злостью. Теперь уже как на олицетворение всего, что было ненавистно Шене.