Четвертый ящик — последний — был нужен Тэхёну изначально. Вытащил из глубин какой-то тюбик крема, надпись на котором Чонгуку была знакома. Хоть что-то…

— Дай мне руку, — Чонгук послушно протянул раскрытую ладонь. — Хороший мальчик, — Тэхён потрепал его по голове.

Ну, то, что младший действительно напоминал Тэхёну дикого зверька — чистая правда. Но вот Чонгук восторга от ситуации не питал, в отличие от парня напротив.

Тэхён аккуратно взял вторую руку Чона и начал растирать по ним крем. Медленно. А Чонгук шипел. От боли или недовольства — Тэхён не знал. Но знал только одно — тот руку точно не уберет.

— Что ты делаешь? — подал младший наконец голос.

— Твои руки, — Тэхён большими пальцами потер тыльные стороны ладоней Чонгука, держа его руки. — Это больно. Ты пробовал делать с этим хоть что-нибудь?

— Что не так с моими руками?

— Они сухие.

— У многих людей сухие руки.

— Но у тебя уже трещины на коже появляются…

— Ну, бывает.

— Чон Чонгук!

Младший будто дразнил Тэхёна, отвечая ему точно таким же способом, как и он ранее. Тот так забавно повысил голос, что у Чона невольно поднялись уголки губ. Дурной пример заразителен.

Стрелки часов показывали ровно восемь утра. Практика начиналась уже с девяти. Но для начала — теория. Нудная, долгая, часа на два, а разговор все об одном и том же:

«Забудьте, что такое жалость. Эти немощные существа не заслуживают даже жалости. Дети — будущие монстры. Убейте всех, без разбора. Не позвольте убедить этих тварей вас в том, что то, что вы делаете — неправильно. Такова наша вера, таков наш мир и им в нашем мире не место».

Вот этому и учили в академии. Были даже те ученики, которые заваливали практику каждый раз, потому что не получалось убивать. Они не могли. Считали это бесчеловечным. Понятие «человечность» в это время значит наличие силы. Но люди все такие же разные, у каждого разные взгляды на мир и даже есть те, кто с этой верой не согласен. И Чонгук был среди тех, кто не принимал никакую из двух сторон — ни сторону людей, ни сторону «немощных существ». А вот если не придавать это огласке, то можно жить вполне счастливо. Самое главное — засунуть свое мнение куда подальше.

Чонгук взглянул на место рядом с Тэхёном, которое пустовало уже дня два, не считая выходных. Чимин не принимает участие в практике, как, впрочем, и половина второго курса. Магия не боевая, уж с этим власти ничего поделать не смогут. Только если дать нож и заставить убить кого-то собственными голыми руками. Хотя, все так и получалось. Твоя сила — нож. Тебе так же навязывают ее, заставляют делать то, что не должен. И иногда то, что не хочется.

— Где Чимин? — произнес Чонгук шепотом, тихонько дергая Тэхёна за край рубашки. Тот, кажется, спал…

— Ну не участвует он в практике, сам знаешь, — он зевнул, даже не прикрывая ладонью рот. Что, скучно тебе, Ким Тэхён? Чону правда интересно, для чего он приходит на пары, на вот эту практику, если не делает совершенно ничего.

— Его не было в общежитии этой ночью. И утром, когда я проснулся, его тоже не было.

— Не лезь в это, он уже вполне взрослый мальчик, чтобы уходить куда-либо без твоего разрешения, — издевательская, широкая, провоцирующая и опять до невозможности искренняя улыбка. Тэхён протянул ладонь к лицу Чонгука и потянул того за щеку. — Не переживай, с ним все хорошо.

К каждому ученику был поставлен куратор — студент следующего курса. В случае Чонгука и Тэхёна, курс этого студента — третий.

Парень ждал их на выходе из академии. Кажется, Чон впервые за долгое время почувствовал что-то наподобие свободы. Эти четыре стены вокруг настолько осточертели, что порой уже начинало тошнить от одного вида красного ковра или выученных наизусть картин, которыми были облеплены стены коридоров. Они будто идентичны друг другу: одна и та же цветовая палитра, один тон и выразительность и, кажется, художник тоже один. Один на все эти сотни тошнотворных картин вдоль стен длинных коридоров.

— Вы долго, — Гук услышал знакомый голос.

Хосок стоял у арки, около выхода за территорию академии. Смотрел он, почему-то, в упор на Чонгука, не отрывая взгляда.

— Но я думал, что у нас будет куратор с третьего курса, — младший уже опасливо посмотрел на Тэхёна. А тот был настолько спокоен, что это будто обычное дело, когда куратором на практике выступает твой преподаватель. «Это абсурдно», — пронеслось в мыслях. — Это против правил.

— Мне можно, Чонгук, — Тэхён повторил свои слова, которые уже приобретали смысл и очертания. Ему можно. Он другой, не такой, как все. Но что именно в нем не так — Чонгук понять не может. Болен? Возможно, смертельно? Но Тэхён отрицал это. И как бы глупо это не звучало, Чонгук ему верит даже при том, что не находит другого объяснения этим странностям.

— Как обычно, дети, — Хосок перевел внимательный взгляд уже на Тэхёна. Тот лишь раздраженно выдохнул и отвернулся, — брат и сестра. Учатся на дому, недалеко отсюда.

Младшие равнодушно кивнули головой. Мол, да, веди куда хочешь, сделаем то, что от нас требуется. Как безвольные куклы. Как в том карточном домике.

Они втроем минут за двадцать дошли до дома тех детей. Нажали на домофон, хотя это было вовсе не обязательно. Чонгуку спокойно, ведь делает он это не впервые. Но зато краем глаза замечает серьезное лицо Тэхёна. Его профиль, янтарные глубокие глаза и волосы, выкрашенные в коралловый. Раньше Чонгук как-то не особо придавал этому значения, но, кажется, ему нравится этот цвет. А это лицо, которое не выражало ни грамма забавы или веселья, заставляло Чона думать о том, что он прямо сейчас хочет сделать фотографию. Просто взять фотоаппарат, которого у него никогда в жизни не было, и сделать снимок. Глаза у Тэхёна выразительные, которые еле-еле выглядывают из-под челки, губы поджаты, голова чуть опущена, а сам взгляд направлен будто в никуда. И Чонгуку это казалось эстетичным. Особенно с этим цветом волос.

— Д-да, проходите… — послышался женский голос из домофона. У Чона все мысли из головы буквально испарились.

Все, о чем теперь он думал — баллы. Начисленные баллы за практику. А если два мертвых тела — значит баллов в два раза больше. И Тэхёну они не достанутся.

Дверь открылась, и первым, кто влетел в квартиру, был Чонгук. Оттолкнул женщину, которая слезами захлебывалась, даже не обратив на нее внимания. Жалость. Жалостьжалостьжалость. Она ни к чему. И Чонгук ее не чувствует.

Проходит вглубь квартиры, заглядывает в одну из комнат и замечает двух детей. Правда, это не братья, а брат с сестрой. Паренек заслоняет собой маленькую дрожащую девочку, которая сейчас плачет прямо как своя мама: открыто, уже навзрыд, глотая слезы.

— Сколько лет? — слышится голос Хосока из-за спины.

— Старшему сегодня исполнилось одиннадцать, а младшей всего семь… Пожалуйста… — женщина пытается найти в глазах Хосока или Тэхёна хоть какую-то поддержку, но не находит в них даже сожаления. Руки уже опускаются, ведь что можно уже сделать с этим? Ничего нельзя изменить. Абсолютно. И, кажется, она понимает это. Опускает голову, отходит, смотрит на своих детей и снова плачет. Хотя, она ни на секунду и не переставала. — Я никогда не ненавидела тех, кто был проклят чертовым богом, которого не существует… Проклинала только вот этот мир и тех, кто следует его правилам. Себя то…

Но договорить ей не дали. Детский визг заставил зажать уши ладонями. А перед глазами отвратительная картина. И звук… Хруст, который прорезал тишину в этой комнате. Девочка лежит на полу, а на ее шее виден огромный фиолетовый синяк. Сама шея вывернута так неестественно, так неправильно…

— Плюс пять, — произнес Чонгук сухим и совершенно спокойным голосом.

Затем мальчик, который дергал свою сестру за руку в надежде на то, что та откроет глаза, отлетел к стене. Ветер порывистый, холодный, противный, пробирающий до самых костей. Мальчишка весь сжался от боли. Но в следующую секунду его снова отбросило, к противоположной стене. Прямо головой. С такой огромной скоростью, что даже у самого Чонгука рука заболела.