— Хосок, — позвал он еле слышно, почти шепотом, — с каких пор ты выполняешь то, о чем просит тебя Тэ?

Для этих троих настало, видимо, самое тяжелое время. Ни у кого из них раньше так сильно не болело сердце. Раньше слезы не норовили хлынуть из глаз.

Раньше, когда с ними не было Тэхёна.

Внутри у Хосока что-то нещадно жгло. Горло и вовсе пересохло, а голова отказывалась соображать. Он перевел взгляд на Чонгука, который уже лежал на диване. Но все так же без сознания.

— Хён… — Чимин медленно положил руку на его плечо. — Сотри ему память. Тэ все равно не узнает…

Хосок резко ударил по стене рядом с ним. С такой силой, что вместо побелевших костяшек была уже лишь содранная кожа и видневшаяся кровь. Чимин вздрогнул, но руку с плеча не убрал.

— Дайте мне хотя бы в последний раз побыть для него хорошим человеком.

Чонгук проснулся то ли от боли в лице, то ли от того, что услышал какой-то очень резкий звук. Снова. Болело не только лицо, но еще и затылок. Попытки вспомнить все события до того, как он позорно грохнулся на пол, увенчались успехом. Но Тэхёна он больше не видел. А сам лежал уже не на полу. В комнате все так же пахло мандаринами. Но все так же пустынно…

— Проснулся? — спросил Тэхён, который, вероятно, вышел из ванной.

Волосы у него мокрые, торчащие в разные стороны. Серая большая футболка, на которой виднелись несколько капель воды и черные шорты до колен. А еще у него в руках пачка каких-то таблеток.

— Как видишь…

На самом деле, Чонгуку очень нравится этот запах. Он не такой резкий, но и не мягкий тоже. Но запах цитрусов всегда как-то успокаивал, дарил какое-то странное чувство, которое тепло разрасталось по всему телу.

Тэхён подошел к дивану и сел на самый краешек, никаким образом не касаясь Чонгука. Брезгует, что ли? Но вот тут Чон вспомнил, о чем хотел спросить старшего. И не про практику, нет. Уже появилось кое-что другое.

— Что это за таблетки, Тэхён? Ты болен чем-то? — Чонгук четко помнил, как старший в агонии лежал на полу и пытался содрать с себя футболку. Как он затуманенным взором глядел куда-то в потолок и даже не обращал внимания на то, что кто-то его в таком состоянии увидел.

Чонгук думал, что старший будет сейчас все отрицать. Думал, найдет красивое оправдание, по типу «Нет, что ты, это просто витамины», но вместо этого сначала как-то удивленно взглянул на младшего, а после — рассмеялся. Звонко так, совершенно искренне. Потом сжал коробочку в своей руке и протянул ее к лицу Чонгука. Обезболивающее.

— Хотя, знаешь, — Тэхён выдержал небольшую паузу, — возможно, это вполне можно назвать болезнью.

— Для чего ты пьешь обезболивающее? — ну, Чонгук с детства был любопытным. Он просто обязан был тяжелыми клешнями вытаскивать из старшего все ответы на его вопросы.

— Понятия не имею, — и как-то неопределенно пожал плечами.

И вот так. Вот так этот Ким Тэхён и намекнул (нет, прямым текстом сказал!), что не планирует дальше отвечать ни на один вопрос. Но Чонгук попытался еще.

— Я видел, что тебе было плохо.

— Всем когда-то бывает плохо.

И еще.

— У тебя рука вся в дырках от уколов.

— Для поддержания здоровья иногда необходимы уколы.

И еще…

— Это не обезболивающее, Тэхён! — крикнул Чонгук, ударив по руке старшего. Получилось довольно резко и сильно, поэтому коробочка с таблетками отлетела в сторону.

А внутри коробки — капсулы. Белые овальные капсулы, которые рассыпались по полу.

— Почему ты решил, что это не обезболивающее? — старший сначала как-то с волнением посмотрел на белые таблетки, которые перекатывались по полу, а после перевел взгляд на Чонгука. Взгляд не осуждающий, но какой-то слишком тяжелый. Будто Тэхён старался вчитаться в каждую эмоцию на лице Чонгука.

— Ким Тэхён!

Любопытство уже погасло. Но было ли оно изначально? У Чонгука сердце колотится как ненормальное, он встревоженно смотрит на лицо напротив, пытаясь понять. Понять причину, по которой тот лжет.

— Я ненавижу ложь, Тэхён, — младший схватил его за запястье снова, как в тот раз в библиотеке. Но на этот раз сильнее, более болезненно. — А если ты солжешь мне прямо сейчас еще раз, то тебя я тоже возненавижу.

Зачем Чонгук хотел докопаться до правды? Зачем искал истину и по какой вообще причине его волновала жизнь такого же головореза, как и он сам? Но затем вспомнил. К Юнги были те же чувства. Такие же, когда тот молчал в тряпочку, ничего не говорил, а под глазами огромные синяки, напоминающие о том, что Мин не спал как минимум две ночи. Это чувство, которое он раньше испытывал к своему брату, который точно так же улыбался. Так солнечно, так тепло. Такой родной и светлой улыбкой улыбался лишь Югём. Его волновала чья-то жизнь. Он беспокоился. Он переживал.

Было горькое ощущение дежавю. Будто эти чувства, эта ситуация и все эмоции повторялись уже однажды.

Запястье, которое Чонгук все еще сжимал в своей руке, легонько дрогнуло. Чон перевел взгляд на лицо Тэхёна и единственное, что он увидел в его глазах — облегчение. Непонятно, от чего. Непонятно, почему. Простое облегчение и легкая улыбка. Этот парень когда-нибудь перестает улыбаться?..

— Я повторю еще раз, — голос стальной, твердый, а тон такой безразличный, что даже не верится, что Чонгук только что чувствовал такие сильные эмоции впервые за долгое время. — Ты болен чем-то?

— Вовсе нет, — уголки его губ поднялись чуть выше, а смотрел Тэхён прямо в глаза Чонгуку.

Длительный зрительный контакт — это то, в чем Чонгук был хорош. Он мог безразличным взглядом смотреть кому-то в глаза часами, почти не моргая. Но тут не смог. Глаза напротив такие чистые, яркие, а взгляд глубокий — будто смотрит прямо в душу и видит все то, что сам Чонгук в себе не видит. Поэтому не сдерживается, на секунду переводит взгляд чуть ниже. Веко. На нижнем веке родинка. Из-за пушистых ресниц ее было раньше и не видно вовсе, но Чон, кажется, впервые находится настолько близко к лицу Тэхёна. Настолько близко, что замечает еще одну, но уже в другом месте. Тут он и вовсе теряется — взглядом ловит крошечную деталь на кончике носа. Так забавно, ведь у Чона есть родинка почти на том же месте.

— Тогда что это за таблетки?

— Это довольно сложно объяснить…

— Тэхён, — рука сильнее сжимает запястье. Такое хрупкое, тонкое. Болезненно тонкое. Чонгук с беспокойством восстанавливает потерянный зрительный контакт. А в глазах напротив — веселье. Весело ему. Весело, да? Чонгук аж задохнулся от возмущения. — Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидел?!

— Ты и правда как ребенок, Чонгука, — Тэхён широко улыбнулся.

Только что сердце болезненно сжалось.

— Фу, шоколадное…

— Ты и правда как ребенок, Чонгука.

Горькое чувство дежавю с привкусом отвратительного шоколадного мороженого. А оно тоже горькое. Обжигало язык и нёбо. Холодный ком, как в детстве, будто ощущается уже поперек горла. Знакомая улыбка, яркие глаза и ни единой слезы. А Чонгук никогда не видел слез ни брата, ни Тэхёна. Лишь слышал… Но вот Тэхёна еще даже не слышал.

— Расскажи мне, — уже говорил не стальным голосом, а ломающимся. Будто бы умолял. Будто бы уже плевать было на то, что старший лгал. Будто бы вообще плевать, что он солжет и через секунду.

Но Тэхён молчал. Смотрел на руку, что сжимала его запястье и провел по ней пальцами свободной руки. Младший чуть вздрогнул, но хватку не ослабил.

У Чонгука руки шершавые, грубые. Кожа будто натянута и вот-вот треснет, а из ранки потечет багровая жидкость. Но, на самом деле, такие маленькие трещинки уже были. Тэхён все так же молча встал с дивана, собираясь уйти.

— Сбегаешь? — отчаянно и все так же надломанно звучал голос Чонгука.

— Пойдем.

И он пошел. Чон не задавал никаких вопросов, когда старший посадил его на свою кровать, а после принялся искать что-то в комоде.

Первый ящик полностью забит шприцами.

Второй — коробками таблеток «обезболивающего».

На третьем открытом ящике у Чонгука, кажется, защипало в глазах. В третьем ящике лежали пакеты. Большие черные мешки. Точно такие же, какой держал в руках Чимин вчера вечером. Все вставало на свои места.