Сокджин надевает наушник и идет вниз, к машине. Ему больше не будет сложно, правда ведь? Это действительно единственный выход? Он остановился перед дверью в салон, не имея при себе смелости дернуть за ручку. Намджун с водительского сиденья наблюдает за этой картиной минуту, после чего открывает окно прямо напротив Сокджина.

— Передумал ехать со мной?

После этого вопроса, почему-то, все встало на свои места.

— Нет, — говорит он. — Конечно нет, — и, улыбаясь, садится в машину. Откуда у него появилась такая уверенность в своих действиях?

Они едут куда-то в абсолютной тишине, которую изредка разбавляет музыка, что играет по радио. Сокджин не знает, куда они едут, но надеется, что очень и очень далеко. Внезапно из наушника слышится голос Юнги:

— Скажи ему все, что хотел сказать. Попроси съехать с трассы и остановиться где-нибудь в деревьях рядом с дорогой. Десять минут.

Голос стихает, как только Мин называет время. Должно быть, эти десять минут — их последние.

Сокджин просит съехать с трассы, как и сказал Юнги, и заехать чуть вглубь деревьев. Дорога тихая, ровная и спокойная. Странно, что так сложилось, но ехали они, по всей видимости, в свой родной город. Трасса пустая, ни души, изредка встречаются машины на встречной полосе, а фонарных столбов не видно уже пару километров.

— Четыре, — гласит голос из наушника, когда Намджун сворачивает с дороги в темный лес.

Время на часах почти достигает восьми вечера. Сокджин отчего-то радуется, потому что восьмерка ассоциируется у него с бесконечностью. Снег белым покрывалом застилает деревья, хрустит под весом машины, не хочет пускать вглубь… Когда последний раз они отмечали рождество вместе?

— Знаешь, — Джун впервые за всю дорогу решил заговорить, — мне действительно кажется, что что-то произошло. Ты поменял свое отношение ко мне?

Машина останавливается чуть поодаль дороги. Свет в салоне не горит, виден лишь свет от фар машины, который чуть освещает их лица, давая хоть немного распознать эмоции друг друга.

— Ошибаешься. Я всегда так к тебе относился.

— Как?

Сокджин расстегивает ремень безопасности, наматывает на кулак ворот рубашки Джуна, тянет на себя и целует его в губы, не обращая внимания на отлетевшие пуговицы. Он никогда не позволял себе такой вольности, потому что это всегда делал Намджун.

— Две, — вторит голос.

Старший отстраняется. Намджун выглядит удивленно, но еще больше удивляется, когда видит слезы на щеках, которые некогда ранее были все в синяках и ссадинах… по его же вине.

— Как бы больно ты мне не делал, — Сокджин хоть и отстранился, но выпускать ворот рубашки из захвата он не намеревался, — как бы сильно я не ненавидел тебя за это, — он сделал тихий вдох, словно собирая остатки себя по кусочкам, чтобы потом вновь рассыпаться на мелкие части, не оставляя после даже пыли, — я люблю тебя.

Снежинки мягко ложились на лобовое стекло, медленно подтаивая. Сокджин бы радовался снегу, который идет слишком редко, но попросту не может. Радость? Когда он вообще радовался последний раз?

Глаза Намджуна чуть заблестели. Сокджин хотел было ущипнуть себя, чтобы проверить, не страшный ли сон все это, но в следующую секунду по щекам Джуна начали скатываться все те чувства, которые он копил в себе.

— Прости… Боже, прости меня… — он бережно взял руки Сокджина в свои, прижимая к щекам. В попытках ли остановить поток этих чувств? Они не знают.

— Одна минута.

Почему сейчас?..

Сокджин придвинулся к нему ближе. Весь дрожащий, испуганный и слабый… Перед Сокджином тот, кого он потерял когда-то давно.

Не сбежать ли им прямо сейчас? Пока есть время. Старший хочет этого всем сердцем, но понимает, что второй попытки больше не будет. Ни у него, ни у кого-либо еще.

— Тридцать секунд.

— Я тоже люблю тебя… Очень люблю…

Он гладит его по голове, успокаивая. Ему бы самому успокоиться, правда. В груди сердце теперь не от боли сжимается, а от какого-то тепла. Непонятного, словно инородного.

Намджун чуть отодвигается, будто резко вспомнив о чем-то. Он, шмыгая носом, открывает бардачок, и достает оттуда темно-синюю коробочку.

— Ты ребенок солнца, Сокджин, — проговаривает Юнги тихим голосом. — Освещаешь все вокруг, согревая. А те, кто находятся к тебе слишком близко, сгорают.

Джун чуть улыбается, когда смотрит в глаза напротив. Это больше похоже на добрую полуулыбку, от которой сводит что-то в районе солнечного сплетения, пульсацией отдавая по всему телу. Тянет эту коробочку к Сокджину, открывает…

— Пять.

— Дурак, такие кольца на свадьбу дарят… — говорит он, но забирает из рук коробку, внезапно осознав смысл своих слов. Неужели…

— Я всегда буду рядом, — он тянет Сокджина за щеку и улыбается.

— Четыре.

Этот отсчет не дает никак сконцентрироваться хоть на чем-то. Руки трясутся, а в горле встал комок недосказанных слов, которые Сокджин с усердием готовил всю дорогу. Крики, оскорбления, выплескивание абсолютно всех эмоций, «Да я тебя, козел, всю свою жизнь ждал, где ты был все это время?!», — все это останется в нем. Там, внутри.

Все должно было сложиться по-другому…

— Три.

Намджун спрашивает тихое «А что насчет тебя?», после которого Сокджина выворачивает чуть ли не наизнанку. Сердце скачет, бьется сильно, так, что этот стук звоном в ушах отдается.

Почему все не могло случиться иначе?..

— Две.

— Когда-нибудь… Если у меня появится второй шанс все исправить… — Сокджин коснулся его щеки, прижимая к себе коробку с кольцом ближе.

— Одна.

— Я обязательно надену его.

/

Связь пропала сразу же после последних слов. Юнги тихонечко снял наушники, вытирая лицо руками. Отчего его сердце только сейчас начинало подавать признаки жизни, сжимаясь от боли настолько сильно?

Радоваться ли ему, что все, наконец, закончилось?

Комментарий к chapter 17

окей ребята!! следующая глава - последняя

я держусь, и вы тоже постарайтесь

｡ﾟ･ (>﹏<) ･ﾟ｡

========== chapter 18: Children of the Sun ==========

*

Тэхён старается не думать.

Старается, и у него это отлично получается. Чтобы заглушить гул в голове, он принимается готовить ужин на четверых, совершенно забывая о том, что хотел отпраздновать рождество только с Чонгуком. Это как-то само собой ушло на второй план, потому что если он подумает о Чоне, то либо порежется случайно, либо уронит что-нибудь. Потому что думать о нем было сейчас очень больно. Хотя мысли, связанные с Чонгуком, были самыми счастливыми. Тэхён представлял будущее, которого не будет.

Порой Тэхён думал, что выбрал не ту сюжетную линию, и пошел выполнять побочки вместо того, чтобы заняться чем-то основным. Все его действия кажутся ему неправильными и двоякими, и он постоянно спрашивает себя: «Не нужно ли было сделать это по-другому? Нельзя было сказать что-то более мягче, а что-то — жестче?».

Сожаления — пустая трата нервов и времени, он и сам прекрасно это понимает. Но совершенно ничего не может поделать с собой, потому что его сознание принимает решения на этот счет за него самого. Порой он хочет, расплакавшись, вернуться домой. А потом задает себе такой глупый, казалось бы, вопрос: «А где этот дом? Куда мне идти?». Он хочет вернуться к матери, чей родной запах помнит до сих пор. Проблема в том, что только его он и помнит. Лицо? Ее имя? Голос? Нет. Только запах, от которого уже спустя столько лет лишь тошнит. Это осознавать довольно больно, потому что это единственное, что крепко-накрепко засело в сознании, создавая нечеткий образ человека, который любил Тэхёна больше всего на свете.

Ким чувствует себя пустым. Есть ли у него чувства? Он — будто пустая оболочка, куда забыли добавить то, что есть у других. Или это было раньше, но просто в оболочке есть дыра? Тэхён словно пустая кукла, которая глупо выполняет то, что ей скажут. Бесцельно существует в этом мире, и вынужден опасаться за собственную жизнь, которая, спустя столько времени, приобрела хоть какую-то ценность. И, опять же, не для него.