После дня практики всей академии решили устроить хоть один выходной день, но Джин на работу пришел как штык, совершенно позабыв о дне отдыха. Потому что он не отдыхает. Ему не положено.

Открылась дверь в медкабинет. Немного резкий порыв ветра опрокинул все листы, которые лежали на белоснежном столе. Сокджин нервно сглотнул, понимая, кто вошел к нему без стука.

Без стука имел право заходить только он. И никто больше.

— Ну что, Джин-и, не скучаешь? — грубый мужской голос буквально порвал в клочья тишину, которой окутывало кабинет.

Цветы словно все завяли, когда он зашел за порог. У Сокджина сердце в пятки ушло. Но чего, собственно, он ожидал? Его не оставят в покое ни на секунду.

— Проваливай, — холодно, отстраненно. Будто Сокджину совершенно плевать.

Дверь за вошедшим парнем закрылась медленно, словно дразня. Словно даже слов не нужно, чтобы понять, что он отсюда просто так не уйдет.

— Ну что ты, котенок, — он подошел ближе, крепко вцепляясь пальцами в сокджиновский подбородок. — Твои коротенькие коготки меня нисколько не пугают. А тебя мои — должны.

— Пошел нахуй отсюда… — Сокджин замахнулся, чтобы ударить по такой тошнотворной роже, от которой руки чешутся, ведь хочется так заехать сильно, челюсть сломать, все зубы выбить, чтобы больше никогда в жизни не видеть этот ебучий оскал.

Но рука перехвачена.

Как всегда, он бессилен перед ним.

— Тебе не стоило этого делать, — в его голосе уже появились серьезные нотки, которые совершенно точно не предвещали ничего хорошего.

Пальцы сильнее сжали подбородок, а ногти впились в тонкую кожу. Но это уже не вызывает даже боли. Парень впился губами в губы Сокджина, ловя ртом гортанный полустон полукрик. Языки сплелись, а Сокджин лишь отчаянно пытался отпихнуть от себя его. Его, от кого цветы в душе вяли. Высыхали напрочь, будто у них забрали всякий путь к влаге. Вот только проблема в том, что этот парень для Сокджина и есть тот, благодаря кому цветы в его душе вообще имеют хотя бы корни.

— Намджун, нет, прекрати, — Джину удалось отпихнуть его от себя.

Вода.

Как же Сокджин ненавидит воду.

Вода дает жизнь всему. А особенно цветам, что росли в этом кабинете. И не только здесь… Намджун — это вода. Но вот в Сокджина он приносит одну лишь сплошную засуху, от которой во рту горчит.

Но сердце бьется слишком быстро, чтобы обманывать самого себя.

Намджун громко хмыкнул, скалясь, и опустил руки на талию старшего. Медленно ведя вниз, они остановились у паха, чуть сжимая, надавливая, дразня и играясь. Он все никак не наиграется. Одна рука впилась в копну волос на затылке, а вторая все так же терла уже выпирающий бугорок. Намджун притянул Сокджина ближе, снова сплетая их языки. Протесты старшего были проигнорированы полностью, словно Джун их даже и не заметил. Поцелуй влажный, горячий, но инициатор один, а Сокджин поддаваться не собирается. Вот еще одна безвольная кукла: ни эмоций, ни улыбки на лице. Одни лишь застывшие слезы, которые высохли давным-давно, а вместо сердца — пустота.

Намджун уходит с язвительной улыбкой на губах после сильной пощечины. Джин в этот раз не жалел силы. Ни силы, ни слез. Только успокоил Хосока, который выпил безбожно много, а теперь нужно успокаивать себя самого. Он будто нес на себе тягость всего этого мира; такой сломленный и разбитый, никому никогда не показывал, что может рыдать в голос. А он может. Он сейчас и рыдал. Проклиная весь этот чертов мир; Намджуна с его маниакальными замашками; и себя — за слабость.

— Джин-а! Я люблю тебя! Никогда и ни за что не дам тебя в обиду, — мальчик сплел их пальцы воедино. — И обязательно найду способ, как спасти.

— Не нужно мне твое спасение, эгоистичный выродок… — шепотом, тихо-тихо. Шмыгая себе в ладонь, чтобы не было слышно всхлипов.

Если было бы плевать — он бы не плакал. Если было бы плевать — он бы закрыл дверь на замок и впускал кого-либо только по стуку. Если было бы плевать — сердце бы не болело и не хотелось в ответ на воспоминания произнести «Я тебя тоже». Вот только Сокджин плакал. Он никогда не закрывает дверь медпункта и его сердце всегда болит. Постоянно. А на языке вертится единственное «Ненавижу».

Ромашковый чай — то, что может успокоить расшатавшиеся нервы. Прямо сейчас, даже если и хотелось алкоголя, это не лучший вариант. Алкоголь не сможет убить то, что есть внутри Сокджина; не сможет стереть из памяти абсолютно ничего. От осознания этого рука сама тянется за чаем, а не за бокалом вина, с которым можно было бы забыться хотя бы до следующего дня.

Сам директор школы соизволил явиться в этот белоснежный медпункт, который был отремонтирован лучше всякого другого кабинета. Интересно, почему? Да потому что директором является никто иной, как Ким Намджун. А вот Ким Сокджин — его верная собачонка, которой досталась самая лучшая будка. Чтобы от хозяина не сбежала, вероятно. Но бежать, по сути, и некуда.

Сокджин достал белую овальную таблетку из коробочки с лекарствами; запах тошнотворного фрукта ударил по рецепторам.

— И мандарины я тоже ненавижу.

Ромашковым чаем запивать таблетки — кощунство в самом чистом виде. Чаем нужно наслаждаться, утолять жажду, но никак не запивать то, что горьким комом застревает в горле, но дает тебе жить и дышать дальше.

Слезы высохли, будто их и не было никогда. В этот раз сорвался, с кем не бывает. Слишком много стресса в последнее время. Хоть у Сокджина плечи и широкие, но они не выдержат эту тяжесть и когда-нибудь опустятся. И, кажется, этот момент довольно близок.

В дверь постучали настойчиво, очень громко, будто с немой истерикой. Сокджин так и подскочил на месте, но, кинув короткое «Войдите», уже хотел сесть на стул и хотя бы поставить чашку куда-нибудь, но…

Сердце забилось как умалишенное, голос дрожал точно так же, как и руки, из которых в следующую секунду выпала фарфоровая чашка с крепким ромашковым чаем. Осколки разлетелись в разные стороны, но никто не обратил на это абсолютно никакого внимания. Перед Сокджином стоял Чонгук, который на своих руках держал Тэхёна и дышал сбивчато, очень громко. В глазах Чонгука — паника, в глазах Сокджина — неприкрытая ненависть. То ли к самому себе, то ли к брюнету напротив. Вопросы — потом. Хочется второй раз за день врезать по чьей-то морде, наглой такой, которая лезет, куда не просили. Куда не нужно лезть.

— Чимина позови! — крикнул Сокджин, забирая из рук младшего безвольное тело. Тэхён будто даже не дышал.

— П-простите, я не знаю, где он… — Чонгук все так же кидал обеспокоенные взгляды на Тэхёна. Его кожа побелела, губы приобрели сероватый оттенок, ресницы дрожали. Все сейчас буквально кричало о том, что вот-вот и сердце Тэхёна перестанет биться. Если еще не перестало…

— Блять, — Сокджин положил парня на кушетку, а сам достал из кармана телефон, набирая чей-то номер дрожащими руками. — В медпункт, живо! Ты слышал меня!

Воздух пропах железом. Запах крови вперемешку с запахом мандаринов забился буквально намертво где-то в носовой полости. Хотелось выть в голос, выгнать этого сопляка отсюда, или позвать Хосока, чтобы стер ему память вплоть до самого раннего детства, но… Они все решили следовать за Тэхёном. По какой-то причине слова этого паренька всегда несли довольно весомый смысл.

«…я попрошу лишь об одном: не привязывайтесь ко мне»

Сокджин улыбнулся как-то поломано, с опущенными бровями, глядя на Тэхёна как-то неверяще. А на глаза снова наворачиваются слезы. Но не здесь. Не сейчас.

— Чонгук, — проговорил старший серьезным голосом, в котором не было ни капли сомнения. — Не привязывайся к нему.

Нужно было лишь принять то, что Тэхён решил идти по другому пути, нежели сам Сокджин. Действительно не прячась, доверяя людям, любя их, раскрывая свое сердце. И пытаясь найти смысл для того, чтобы продолжать жить.

Чонгук не понимал, о чем говорит Сокджин. Он не сказал ни «Хорошо», ни кивнул головой. Просто стоял и смотрел на старшего, надеясь, что он пояснит. Или Чонгук с ним не согласен?..