Оттого, как взволнованно Кристен говорит и как отрешенно смотрит, у Энни мурашки пробегают по коже. Пытаясь перевести разговор в шутливое русло, она хлопает сестру по руке и, вставая, отвечает:

– А ты не забывай, что ты здоровенная заноза в заднице. Погоди. Я свой альбом тебе отдам. Возьмешь, пока твой не найдется.

– Да забудь ты про него! – Кристен вскакивает с кровати и берет чемодан.

– Нет, постой! Я поеду с тобой на станцию.

Энни бежит в свою комнату и берет из прикроватной тумбочки альбом. Натягивает легинсы и футболку, возвращается в комнату Крисси и, глядя в раскрытую золотистую книжечку, говорит:

– Не обращай внимания на едкие комментарии на полях. Я приписала их в марте, в День родителей, когда мама кинула меня, как сегодня. Приоритеты она расставляет паршиво… Крисси? – Энни поднимает голову и, бросив книжку на кровать сестры, выскакивает в коридор. – Крисси! Только не говори мне, что уедешь без меня… и без альбома!

Пятница, половина первого. Я сижу у барной стойки в «Смоковнице и оливе» с бокалом вина, отмечая продажу шикарной квартиры в «Плазе». Отправляю очередную эсэмэску девочкам: «Вы уже на месте?» – и краем глаза вижу, что мужчина у другого конца стойки смотрит на меня. Когда я поднимаю голову, его лицо озаряется:

– Эрика Блэр! Я тебя сразу узнал!

Внимательно изучаю мужчину: привлекательный, волосы с проседью. Подозрительно похож на постаревшую версию моего бывшего коллеги по больнице.

– Джон Слоун? – смеюсь я.

Он берет свой бокал и подходит ко мне:

– Господи! Поверить не могу! А я сюда на конференцию социальных работников приехал. По горло наслушался про всякие реформы, решил отдохнуть. И надо же – с тобой встретился! Нарочно не придумаешь!

– Рада тебя видеть. Как жизнь? Да ты садись, пожалуйста.

Джон усаживается на соседний стул, и следующие минут двадцать мы вспоминаем старые времена. Потом он рассказывает о моих бывших сослуживцах и о самом себе. У него есть сын, который оканчивает университет в Висконсине. С женой они разошлись три года назад. Мы обмениваемся визитками.

– Поверить не могу, что ты занимаешься недвижимостью, – говорит Джон, рассматривая мою карточку.

– Уже восемь лет.

– Но твоя прежняя работа так хорошо тебе удавалась! В общении с людьми ты мастер, я не просто так это говорю. Не жалеешь, что ушла?

Может, виновато спиртное, но ко мне впервые за все эти годы подкрадывается ностальгия. Пытаясь ее стряхнуть, пожимаю плечами и невесело усмехаюсь:

– Попробуй-ка вырастить двоих детей на зарплату социального работника. Когда муж ушел, жить в Нью-Йорке стало мне не по карману, но и уехать я не могла. Ведь девочкам нужен был отец. – Сжимая ножку бокала, я продолжаю: – Однажды, где-то через месяц после развода, я пришла домой, уставшая и задерганная, из убогой больнички для алкоголиков, где тогда работала. Моя дочка Кристен сидела на крыльце нашего дома в Бруклине и ела виноград. У меня чуть земля из-под ног не ушла: этот виноград я отложила девочкам на завтрашний обед. Я подошла, выхватила у дочки пустую миску и говорю: «Ты чем думала? Ты понимаешь, что завтра, когда вы вернетесь из школы, у вас будет всего по шесть виноградин?»

Прикрываю рот рукой: мне стыдно от этих воспоминаний.

– Вот так непросто нам жилось. Никогда не забуду, как Кристен на меня посмотрела. Кроме обиды, в ее взгляде было что-то еще. Отвращение, наверное. – Мой голос дрожит, и мне ужасно неприятно это слышать. С усилием сглатываю, с трудом перевожу дух и заканчиваю: – В тот момент я поклялась, что девочки больше не будут расти в бедности, как росла я.

Джон кивает:

– Твой бывший обчистил тебя при разводе?

– Да нет. Нам и делить-то было нечего. Он на тот момент еще кредит за обучение на медицинском не выплатил. – Наклеиваю на лицо вялую улыбку и продолжаю: – Но у этой грустной истории счастливый конец. Тому брокеру, через которого мы с Брайаном сняли квартиру, когда сюда приехали, была нужна помощница. Я окончила курсы, два года поработала простым агентом, ну а дальше, как говорится, пошло-поехало…

Я не рассказываю Джону о том, что сейчас за месяц зарабатываю больше, чем раньше за год. Что вовремя начала учить китайский и благодаря этому теперь борюсь за место в числе пятидесяти лучших брокеров Нью-Йорка.

Джон пожимает плечами:

– Пожалуй, ты не так уж и круто сменила курс. Ты ведь по-прежнему работаешь с людьми, находишь семьям подходящие дома.

Если честно, я уже давно не разъезжаю по городу вместе с очаровательными молодыми парами, подыскивающими себе гнездышко. Сначала я киваю, потом признаюсь:

– Вообще-то, я работаю с иностранными инвесторами. Прежде всего с азиатскими. Агент покупателя прилетает на сутки, иногда на двое. За это время я показываю ему пять-шесть объектов, отвечающих требованиям клиента. Похоже на блиц-свидание, только с недвижимостью.

– Скорее на свидание вслепую, – хмурится Джон. – Как твои близняшки?

У моих дочерей разница в возрасте – пять месяцев, но все считают их близнецами. Я не поправляю.

– Перешли на второй курс. Сейчас, – я смотрю на часы, – должны быть уже в своих кампусах. Кристен учится в Пенсильванском университете. Она у меня заводная, с ней держи ухо востро. Любит повеселиться, бунтарка, умница. А Энни тихоня. Увлекается поэзией и музыкой. Мечтательная. Верит, что нет ничего невозможного. Не верит только, что я когда-нибудь перестану надрываться на работе, – я неловко усмехаюсь, пытаясь замаскировать внезапно нахлынувшую грусть. – Энни выбрала Хаверфордский колледж, то есть они с сестрой обе в Филадельфии.

– Прекрасно. Слушай, а ты уже что-нибудь ела?

Указываю на миску с маленькими солеными крендельками:

– Только вот это.

Джон наклоняется ко мне, и его лицо озаряет мальчишеский задор:

– Тогда давай-ка сядем за столик, и я угощу тебя обедом.

Опять заглядываю в телефон: девочки до сих пор не отписались. А ведь я освободила для них всю вторую половину дня.

– Почему бы и нет? – отвечаю я, чувствуя, как во мне просыпается своеобразное озорство.

– Отлично! – Джон машет бармену, чтобы подал чек. – То-то Боб Бойд обалдеет, когда я скажу ему, что тебя встретил! Он ведь страшно сох по тебе, как, впрочем, и мы все. Всегда тебя вспоминаю, если вижу по телевизору Сандру Буллок.

Мое лицо вспыхивает. Мне раньше многие говорили, что я похожа на Сандру Буллок: темные волосы, широкая улыбка. Но это было так давно…

– Ты выглядишь еще лучше, чем раньше.

– Да ладно! – отмахиваюсь я, что не мешает мне впервые за несколько лет почувствовать себя сексуальной, настроенной на флирт и самую малость пьяной.

Джон помогает мне слезть с высокого стула. Я беру сумочку и вдруг (не знаю, что мной руководит: инстинкт, наверное) задерживаю взгляд на экране над баром. На Си-эн-эн идет экстренный выпуск новостей. Два часа назад в Пенсильвании поезд сошел с рельсов. Мгновенно протрезвев, я хватаюсь за горло и так застываю. Внутри все мертвеет.

– Мои дочки… Они ехали на том поезде.

Энни на кухне. Поворачивается туда-сюда на крутящемся кожаном табурете. Перед ней на столешнице ноутбук и чипсы. Она запускает руку в пакет, не отрывая взгляда от письма, которое только что написала. Все ее чувства приняли форму стройных предложений, сложившихся в абзацы. Тщательно расставлены знаки препинания. При помощи клавиатуры ей легче изъясняться, чем при помощи голоса. «Уф!» – тихонько фыркает она. Надо же было так случиться, что именно за письменное высказывание ее и отстранили от учебы!

Перечитав двухстраничный текст еще раз, Энни исправляет «если я вернусь в Хаверфорд» на «когда я вернусь в Хаверфорд» и распечатывает письмо. Ну вот. Сегодня она не ляжет спать, пока мама не вернется с работы, как бы поздно это ни было. Дождется ее и вручит свое творение. Главное, держать рот на замке, пока новость не будет переварена.