Ни единой живой душе я в этом не признавалась, но ни до, ни после никто не вызывал у меня такого острого материнского инстинкта. Даже Кристен, которая родилась через пять месяцев. И врачи, и друзья семьи называли ее появление чудом. Я соглашалась, но в глубине души считала, что чудо произошло раньше – когда я взяла на руки Энни.

– Я уже все сфотографировал, – говорит Хай Лиу (и я, вздрогнув, возвращаюсь в сегодняшний день). – Мистер Ванг хотел квартиру побольше, – продолжает агент. – И он особо подчеркнул, что нужны полы с подогревом.

А кто, собственно, этот мистер Ванг? Инвестор-миллиардер? Китайский бизнесмен, который несколько раз в году приезжает в Нью-Йорк и хочет иметь здесь собственную жилплощадь?

Запираю дверь и иду по коридору, думая об Энни, об острове, о том, чего моя дочь ждет и чего боится. До конца дня мне предстоит разъезжать по квартирам стоимостью в несколько миллионов долларов, но, как я ни пытаюсь себя настроить, эта перспектива не вызывает у меня ни малейшего энтузиазма.

В десять часов вечера Энни выходит из такси на пристань сонного городка под названием Сейнт-Игнас. После вчерашней утренней ссоры она ни разу не говорила с мамой. Только отправила эсэмэску из аэропорта. Постаравшись подавить чувство тоски по дому, Энни тащит два своих чемодана к причалу и кладет рюкзак рядом с собой на бетон. Она ожидала, что будет холоднее, но сейчас тепло, почти как весной. Господи! Она совсем забыла, какая тут бывает тишина и как миллиарды маленьких звездочек мигают на небе, словно рождественская гирлянда, которая не гаснет круглый год.

Энни думает о Кристен. О том, что бы та сейчас сказала. В детстве Энни глядела на небо, и оно казалось ей похожим на черное бархатное платье, расшитое бриллиантами. А сестра, укоризненно качая головой, сыпала терминами, такими как «межзвездный газ» или «молекулярное облако». Кристен много прочла о Солнечной системе, и звезды, эти сверкающие алмазы, не имели в ее глазах ничего общего с чудом или романтикой. Энни улыбается. Как два настолько разных человека могли так сильно друг друга любить?

Размотав шарф, Энни смотрит на замерзший пролив Макино. Это ледяное блюдо очень мало напоминает ту голубую ширь, которая приветствовала двух сестер каждый год на протяжении десяти последних лет. После развода двухнедельный отдых на Макино был единственным доступным для мамы вариантом отпуска. Потом она стала зарабатывать гораздо больше, но девочкам все равно нравилось приезжать на остров. «Макино – ваш с Кристен летний лагерь, не буду вам мешать», – говорила мама, но Энни знала, что это только предлог. Дочка никак не могла понять, почему матери не нравится в таком райском уголке и почему она злится, когда кто-нибудь заговаривает с ней о дедушке.

Энни переминается с ноги на ногу, жалея о том, что в аэропорту не сходила в туалет. Вот-вот должен подъехать снегоход, вызванный для нее тетей Кейт. На острове, который гордится тем, что стал местом съемок старого фильма «Где-то во времени»[3], запрещено автомобильное движение, и Энни это нравится. Разрешены только снегоходы, причем с ноября по апрель, когда гостиницы и шикарные виллы пустеют и население сокращается до нескольких сотен.

Зимой Энни была здесь только раз. В первое Рождество после того, как ушел отец. Они с Кристен целыми днями исследовали этот заснеженный рай, а мама все каникулы проболела. Сутками лежала на свободной кровати в тетином доме, задернув шторы на окне. «Ей нужно поспать, – говорила Кейт, закрывая за собой дверь спальни. – Она оправится». Даже удивительно, до чего это не похоже на нынешнюю маму, живущую в постоянной суете.

Шум мотора заставляет Энни встрепенуться. Через минуту к причалу подъезжает снегоход с прицепом.

– Энни Блэр? – спрашивает водитель, перекрикивая двигатель.

Энни кивает. Мужчина глушит мотор. Становится так тихо, что она слышит, как стучит у нее в висках. Он снимает шлем и протягивает ей руку:

– Кертис Пенфилд. Мы с тобой и твоей сестрой встречались прошлым летом, но ты, наверное, не помнишь.

Как не помнить симпатичного мужчину лет сорока: сняв рубашку, он мыл свою парусную лодку, когда Энни и Кристен гуляли вдоль причала. Крисси даже пустила в ход свои чары. «Я бы с ним того…» – сказала она. Энни хлопнула ее по руке. Мол, во-первых, он годится тебе в отцы, а во-вторых, ты уже «того» с Уэсом Девоном.

– Запрыгивай, а я пока пристрою твой багаж, – говорит Кертис, похлопывая холодное кожаное сиденье. Энни садится, он грузит в прицеп первый чемодан. – Мы с твоей мамой давным-давно знаем друг друга. Кстати, как она?

– Хорошо.

Внезапно Энни чувствует себя виноватой. Хорошо ли маме на самом деле? Или ей одиноко, оттого что дочь без нее уехала на остров Макино?

Кертис надевает шлем:

– Ну что? Прокатимся по «ледяному мосту»?

Ледяным мостом называют полоску прочного льда, которая тянется через воды пролива, соединяя остров с материком. Вдоль нее расставляют елки, не раскуп-ленные перед Рождеством.

– Это ведь безопасно?

– Надежда выжить есть. Но все, кто пересекает пролив по льду, действуют на свой страх и риск. А ты рисковая, да?

– Рисковей некуда! – усмехается Энни.

И надевает шлем, стараясь, чтобы Кертис не заметил, как у нее дрожат пальцы.

Снегоход несется по проливу, как гоночный автомобиль. Энни изо всех сил вцепилась в водителя и молится, чтобы он сбавил скорость. Кое-где между льдин виднеется вода, и, проезжая эти проталины, Кертис каждый раз прибавляет газу. Энни старается не думать о бабушке Тесс, которая провалилась здесь под лед. Может, из-за нее мама ненавидит Макино? Но Энни это кажется нелогичным: наоборот, если мама так любила бабушку, именно тут она должна чувствовать особую близость к ней.

Наконец мотор стихает. Слава тебе, Господи!

– Дальше на снегоходе нельзя, – говорит Кертис, неся вещи в запряженную лошадью повозку, которая ждет на берегу. – Еще неделька тепла, и пролив будет выглядеть как мартини со льдом.

Через двадцать минут они подъезжают к крошечному каменному домику в центральной части городка.

– Энни-Фэнни! – кричит тетя Кейт, сбегая с крыльца в мохнатых тапочках и обнимая племянницу. – С приездом! – Она берет ее лицо обеими руками и целует в щеки. – Ну пойдем в дом. Спасибо, Кертис, – Кейт передает ему деньги. – В субботу ты нам снова понадобишься.

Перешагнув порог, Энни ощущает смешанный аромат кофе, дерева и ванили. Делает глубокий вдох и улыбается. Она живет в элитной квартире в престижном районе Манхэттена, но ей все-таки кажется, что настоящий уютный дом должен быть именно таким, как этот. Стены сплошь завешаны работами Кейт и всякими занятными вещицами. На широких досках пола внахлест, как кривые зубы, постелены индейские коврики. В углу, в каменной печке, потрескивает огонь.

– Люси! – вскрикивает Энни, беря в охапку пушистую кошку.

С кресла в миссионерском стиле встает Кап Францель, как его зовут здесь, и гостья вздрагивает от неожиданности:

– Дедушка! Ты разве еще не спишь?

– Получил твое письмо по электронной почте. – Он неуклюже подходит и кладет свою большую лапу на голову Энни. – Дай, думаю, дождусь и поздороваюсь. Я ведь в том возрасте, когда завтра может и не настать.

Голос у него хриплый и резкий. Энни хорошо представляет себе, как он командовал грузовым кораблем, пока сам себя не разжаловал в паромщики. Левая сторона лица у него парализована после потасовки в баре (так, по крайней мере, говорили Энни), и поэтому он не может улыбаться. Этот Замороженный, как его называют местные ребятишки, внушал Кристен ужас. Ну а Энни всегда умела видеть в нем не только суровую внешность.

– Дедуля, ты такой милый, – говорит она, целуя колючую щеку. – Я по тебе соскучилась.

Нежность внучки, как всегда, смутила капитана. Он меняет тему:

– Как мать?