Наставник панически замер. Атмосфера как-то резко перестала быть уютной и безобидной. Одно дело — зажиматься в порыве нежности на крыше или напоследок в комнате, перед парами, и совсем другое — сидеть ночью в полной темноте на постели с полуголым возлюбленным, явно намеревающимся продолжить их едва начавшийся поцелуй.

— Постой-постой, — упёрся локтём в солнечное сплетение Конгфоба юноша. — Постой, Конг.

Ему нужна была передышка, пара глотков кислорода — настолько сильно колотилось его сердце.

— Нет, Пи’Артит, — в голосе младшего послышались непривычные стальные нотки. — Ты сам ко мне пришёл. Не убегай. Пожалуйста, — донеслось уже мягче, и лидер инженеров, расслабившись, поддался напору чутких рук, притянувших его ещё ближе, почти заставивших лечь на Конга.

Он снова прикрыл глаза, с трепетным предвкушением ожидая того, что произойдёт в следующую секунду, и едва не захлебнулся воздухом, когда его рот накрыли прохладные, влажные губы. В ушах предсказуемо зашумело, а шея покрылась мурашками. Этот поцелуй был другим, не таким, к каким он привык — нежным, не требующим чего-то взамен. Нонг приподнял его голову за подбородок, заставив жадно глотнуть кислорода, и, воспользовавшись моментом, плавно скользнул языком в его рот.

Ноги Артита сделались ватными, и он мысленно порадовался тому, что уже сидит. Он никогда ни с кем не целовался так… Совершенно ничего не соображая, он впился пальцами в обнажённое предплечье, машинально отметив, что пульс у Конга тоже зашкаливает, и, повинуясь совершенно животному желанию, ответно коснулся языком гладкого нёба. В следующую секунду мягкие до этого руки младшего вцепились в него с такой силой, словно от этого зависела его жизнь.

Сказать, что это оказалось приятным — значит, ничего не сказать. Удовольствие, рокотом прокатившееся от пульсирующей глотки до самых яиц, было настолько всепоглощающим, что внятных мыслей в черепной коробке не осталось от слова «совсем».

Никто никогда не целовал его так.

Глубоко, жарко, влажно, бесстыдно, жадно лаская упругим языком язык, пошло причмокивая припухшими заалевшими губами, чтобы в следующую секунду схватить ртом воздух и выдохнуть слова, силой которых можно было смести полмира:

— Я люблю тебя.

— Ещё… — судорожно сглотнул окончательно задуревший Артит, даже не пытаясь выровнять сорванное дыхание. — Скажи это ещё раз.

— Люблю тебя, — чуткая рука младшего вплетается в его волосы, щекочет затылок, а губы в очередной раз с влажным звуком смыкаются поцелуем на его горячем рте. — Люблю. Безумно люблю.

— Конг…

— До потери сознания люблю, Пи… До одури, до невозможности…

Голова кружилась так сильно, что комната Нонга неумолимо плыла перед глазами. Это было слишком — слишком во всём. В том, как заходилось в неистовой скачке его сердце от проникновенных признаний младшего, как напрягался живот и дрожали непослушные руки, в том, как в ушах громко звенело от недостатка крови, резко хлынувшей вниз, к паху.

От любви, захлестнувшей каждую клеточку его тела, хотелось взвыть в голос и просить ещё — ещё, ещё, ещё больше… он сам не знал, чего.

С трудом оторвавшись от притягательных губ, Артит, хрипло дыша, отвернулся и уставился мутным взором в пол. Сердце било набатом в висках, а ширинка чёрных стрейчевых джинсов топорщилась, недвусмысленно давая понять, насколько сильно впечатлило сурового наставника случившееся.

— Твою мать, — беспомощно простонал он и вскочил, ринувшись к выходу. — Конг, я… Я пойду, мне надо… — неловко натягивая на ноги кроссовки, блеял Пи. — Выздоравливай. Я позвоню. Пока.

И юноша, не включив света, забыв на стуле свою малиновую рубашку без рукавов, пулей выскочил за дверь.

Конгфоб проводил его диким взглядом и упал спиной на кровать. Дотянувшись непослушной рукой до стоящих палаткой шорт, он сжал собственный каменный стояк и коротко застонал.

— Дьявол…

Только что случилось нечто непоправимое, и Конг точно знал, что именно: теперь он однозначно перестанет смотреть на Артита тем же незамутнённо-чистым взором, каким смотрел доселе.

Пи был для него персональным маленьким божеством — своенравным, языкатым, импульсивным, с этими своими невозможными ямочками на щеках и привычкой стрелять по сторонам глазами в минуты смущения… Его хотелось оберегать, обнимать, ласкать, гладить, возможно, зацеловывать в розовые щёки, так, чтоб сердце разрывалось от нежности столь невероятных масштабов, что ей можно, казалось, объять весь мир. При виде Артита во рту постоянно ощущалась сладость, словно по глотке вниз стекает приторная патока, которую всё никак не сглотнуть. От этой сладости ломило в груди, внутренности скручивало каким-то немыслимым болезненно-приятным спазмом, и Конг чувствовал себя настолько неприлично, безмозгло счастливым, что кому расскажи — не поверят. А то и просто не поймут, как можно испытывать что-то подобное к хмурому и пугающему лидеру инженерного факультета, а для Конгфоба — «маленькому персональному божеству».

Божеству, которому поклоняются, чтят и умоляют о внимании.

Божество нельзя было хотеть.

Сутхилак медленно перевернулся на бок, даже не скривившись, когда свежая ссадина отозвалась глухой болью, и воровато облизнул припухшие алые губы.

То, каким он увидел возлюбленного сегодня, не оставило в голове ни единой вразумительной мысли. Реальность оказалась намного горячее сновидений и фантазий. Любые предложения скатывались в мучительное «хочу», затмившее собою всё остальное.

«Хочу-хочу-хочу-хочу, — крутилось подобно лихорадочной мантре в голове. — Хочу больше, хочу дотронуться, хочу выгнуть, вытянуть, как струну, заставить звенеть и в конечном итоге лопнуть от напряжения. Хочу видеть, как он стонет, не совладав с собой…»

Эти мысли были такими дикими и пошлыми, что Конг невольно зарделся до самых кончиков ушей. А ведь он даже и не думал о чём-то подобном, не предполагал, что темнота и эта внезапно возникшая интимность сотворят с ним такое. Что он обнаглеет настолько, что засунет свой язык ему в рот. И уж тем более не ожидал, что потерявший голову от близости Артит ответит на это с такой неконтролируемой отдачей.

По правде сказать, Нонг был даже рад поспешному побегу своего строптивого парня. Сам он под конец действа был настолько увлечён происходящим, что уже намеревался залезть руками под чёрную футболку Пи, так выгодно подчёркивающую его стройный торс.

«Интересно, а он так же на это отреагировал?» — пронеслась запоздалая мысль. Досадно, но, захваченный собственными ощущениями, он не обратил на это внимания.

Полежав ещё пару минут, юноша плавно соскользнул с кровати и прошёл в ванную. Там он долго стоял у раковины, опустив разгорячённую голову под струю холодной воды, очень жалея, что не может сейчас полноценно окатить себя ледяным душем. Вряд ли Артит оценит безответственное отношение Нонга к своему здоровью, а уж снятую во второй раз повязку так и вовсе не простит.

Спустя время он вышел, рассеянно вытирая полотенцем взъерошенные волосы. Взор его остановился на стуле, на спинке которого одиноко висела забытая наставником форменная рубашка. Он потянулся к телефону.

«Пи, ты оставил у меня свою форму», — отстучали тонкие пальцы.

Ответа не было долго, и Конг уже начал беспокоиться: всё-таки ситуация, в которой они оказались, представлялась крайне смущающей для обоих, не только для Артита. Но вот экран мигнул, отображая сообщение:

«Точно… Прости, не мог бы ты завтра заскочить ко мне перед парами и отдать её?»

«Конечно, — Конгфоб расслабленно улыбнулся. Всё в порядке, Ройнапат не собирается от него прятаться. — Во сколько у тебя завтра занятия?»

«С десяти тридцати, нам ко второй паре. Сможешь?»

Сутхилак скользнул взглядом по висящей над столом распечатке с расписанием. У него самого учёба завтра начиналась в то же самое время.

«Смогу. Предлагаю после вместе дойти до корпуса».

«Спасибо».

Конг заблокировал экран и ничком упал на кровать. Ночь рефлексии ему была обеспечена.