Отстраняется, смотрит мне в глаза, и враз потухает солнце, в них всё то же неверие и испуг, которые были вчера. Глажу его рукой по щеке, провожу пальцами по волосам, пропускаю сквозь них его смоляные пряди и почти ласково говорю ему:

- Дурень!

Он не возражает, улыбается, только кивает, придвигаясь ко мне ближе, наклоняясь, обнимая меня. И я чувствую его горячие руки у себя на лопатках, чувствую, как он жарко выдыхает мне куда-то в шею и впервые в жизни я слышу слова, которые мне не говорил никто и никогда и которые я буду помнить даже на самом краю, а если смогу, то унесу и за край. Своим чуть хриплым низким голосом:

- Мой глупый Вершитель, я люблю тебя. Я всегда так боюсь за тебя. Я… я… Макс, пусть с тобой никогда ничего не случается. Твоя жизнь – величайшая драгоценность для меня. Ты – моё наваждение, моя радость и боль, моя слабость и сила. Я так давно люблю тебя.

Я не могу поверить в то что слышу. И от кого! Я и подумать не смел, что Шурф может сказать ТАКОЕ МНЕ!

Грешные магистры, да я же его совсем не знаю! Откуда в этом хмуром неулыбчивом человеке столько нежности и любви ко мне! Я ведь не сплю! Я потихоньку ущипнул себя за запястье и покосился на Шурфа и на окружающую обстановку боковым зрением. Теперь засмеялся он, потому что заметил мои манипуляции.

- Нет, Макс, ты не спишь. Хотя я тоже поверить не могу что всё это правда.

- И я, – отвечаю я в тон, – но это именно так.

Я беру его руку, переплетаю наши пальцы, легко касаюсь своим лбом его холодного лба:

- Как это всё с нами произошло, Шурф? Как могло случиться? Так незаметно? Откуда это всё?

- Это для тебя было незаметно, Макс, а для меня очень даже, – он по-прежнему улыбается, – слушай, может мы пойдём в какое-нибудь более уютное место, чем мой кабинет?

Я киваю, соглашаясь, но отчего-то я не хочу сейчас в Мохнатый Дом. Слишком много там произошло за сегодняшний совершенно бесконечный день. Этот дом за сегодня словно бы «оброс» чужими разговорами, взглядами, мнениями, чем-то беспокойным, тревожным.

И мне сейчас совсем не хочется никого видеть. Мохнатый дом, конечно, тоже вполне себе безлюдное место (особенно в последнее время), а также почему-то безсобачное и безкошачное, но всё-таки в чисто гипотетических допущениях, встретить там кого-то можно запросто. При чём, абсолютно кого угодно. Того же господина Пааачтеннейшего начальника! А что, с него станется. И я вспоминаю о мире своих пустынных пляжей. Вот уж точно – безлюднее и не сыскать!

- Шурф, а Хумгат мне сейчас доступен, как считаешь? – спрашиваю я его.

На что он прищуривается, хитро так улыбается:

- А сам ты как думаешь, а?

Я толкаю его в бок:

- Вообще-то это твоя магия, так что спрашивать нужно не совсем у меня.

– Макс, – он говорит, всё ещё сцепив наши пальцы. Нам просто не перестать касаться друг друга, а ему, кажется не перестать улыбаться (вот бы уж никогда не подумал!), – а ты считаешь, что Хумгат уютнее, чем этот кабинет? Правда?

Я легко бодаю его лбом:

- Я хочу на пустынный пляж. На этот белый песок. С тобой.

- Пойдём, – просто отвечает он.

И мы, все ещё как школьники, держась за руки, подходим к двери его кабинета, закрываем глаза и одновременно шагаем в пустоту коридора между мирами.

Мой пустынный мир, повинуясь моему желанию, мгновенно притягивает нас.

====== Часть 13 ======

Часть 13

Через миг мы слышим гулкий шёпот прибоя. Я открываю глаза – в мире пустынных пляжей тоже вечер. Лёгкие сумерки ложатся нам на плечи, окутывают нас тёплой шалью.

И я тут же толкаю его на остывающий белый песок.

- Добудь и Щели какой-нибудь плед, Макс, – срывающейся скороговоркой шепчет мне Шурф, – иначе будет всё в песке.

Ну да, он по-прежнему остаётся собой! Я выуживаю из Щели огромный клетчатый плед, он разворачивается под нами как-то сам во всю ширь, но этого я уже почти не замечаю, потому что время замирает. Его горячие ладони, касаясь меня, словно бы останавливают этот бег, убирая не значимое и оставляя только самое важное.

- Шурф… – я смотрю сейчас в его серые мерцающие глаза и в них огонь, я чувствую это пламя, прожигающее меня до самого дна души. И я понимаю, что хочу его всего, хочу узнать, как это – быть с той его частью, которая всегда упрятана за семью печатями, зажата в стальную волю и незыблемый контроль Лонли-Локли, с той, которой он был когда-то, – я хочу, хочу почувствовать это…

Он смотрит на меня, понимая практически без слов. И в глазах его появляется отчётливый блеск, они туманятся:

- Ты не боишься?

- А стоит? – на самом деле я понимаю, что рискую. И собой и им. Если Шурф действительно полностью выпустит контроль из своих рук, то кого-то из нас может не стать. Я ведь могу в последнюю секунду просто инстинктивно плюнуть ядом в Рыбника, если опасность будет по-настоящему реальной.

- Стоит, – его голос становится более отрывистым, хриплым.

Я глажу его по щеке, нежно-нежно, дотрагиваюсь пальцами до губ:

- Я верю тебе, Шурф. Я верю вам обоим. Рядом с тобой ничего плохого со мной не случится.

Я не успеваю договорить, он тут же перекатывается и садится на меня, захватив мои руки над головой. На меня смотрят жадные чернеющие глаза хищника.

Он улыбается! И это не просто улыбка – это хищный счастливый оскал зверя, наконец поймавшего свою добычу. Я пытаюсь вжаться в песок, видел ли я своего друга таким? Я пытаюсь вырваться или хотя бы ослабить его хватку – можно было и не трудиться, занятие совершенно бессмысленное, не смотря на мои отчаянные усилия, он по-прежнему легко прижимает мои запястья к песку, практически одной рукой.

И, почти нежно рыкнув, он наклоняется ко мне, поводя чутким носом возле подбородка, шеи, принюхиваясь, вдыхая мой запах… так тонко, так глубоко, едва-едва дотрагиваясь носом до кожи, под которой близко-близко бьётся в бешеном ритме сонная артерия, прихватывая губами… о, так невесомо и нежно… я непроизвольно выгибаюсь ему на встречу, подставляя открытое беззащитное горло, так чтобы ему было удобно… а он трогает губами мой пульс, замерев.

Мои оба сердца тоже замирают – ведь одно – всего одно движение, и он прокусит эту нежную дрожащую венку, но он касается языком чувствуя заполошенное биение, проводит вдоль… и это на столько невероятно и чувственно, что у меня непроизвольно вырывается стон и я выгибаюсь ещё сильнее... и развожу ноги в стороны.

Он тут же впивается мне в рот поцелуем, жарко, жадно, не спрашивая, а беря своё. Так меня ещё не целовал никто. И никогда. Кажется, он хочет выпить из меня душу… и кажется, я совсем не возражаю.

Когда мне уже не хватает дыхания, когда я уже почти готов задохнуться от этой невозможной ласки, он вдруг отпускает мои руки. И я могу касаться его.

Тут же его губы смягчаются, сжаливаются надо мной, становятся податливыми и нежными. И я пропускаю сквозь свои пальцы его чёрные гладкие волосы, дотрагиваюсь до его лица, бровей, щёк, обнимаю, ощущая его острые лопатки, словно начинающие отрастать крылья. И он берёт меня за руку, нежно целуя пальцы, и мне это так странно. Его язык скользит чуть дальше, вдоль края ладони, добирается до запястья, где он безошибочно находит точку тугого пульса. И я просто вскрикиваю. Меня простреливает насквозь, словно электричеством, когда он прижимается своим горячим языком к этому чувствительному месту.

Он вопросительно смотрит на меня. И я понимаю, чего он хочет. Я знаю. Я чувствую. Каким-то древним своим нутром.

- Да, – отвечаю я на выдохе.

И прежде чем прокусить мне тонкую кожу он всё-таки спрашивает:

- Ты уверен, Макс?

- Да… да…

Мне горячо. Я хочу увидеть, как расширятся его зрачки, когда он почувствует мою кровь на своих губах. Я хочу увидеть его жадность, его жажду, его нужду во мне.

Одним точным и почти нежным движением он прокусывает мне запястье. Это сладкая боль. Я вижу как напрягается его шея, трепещут ноздри, ощущая запах моей крови, он закрывает глаза и тихо стонет, пробуя мою кровь на вкус.