И о том, что я видел, как разрослась придуманная, созданная тобой, мой Великий Магистр и заядлый книжник, библиотека, к которой, кажется, уже пристраивают третий флигель. И возле неё огромный парк и много скамеек, на которых сидят и лежат люди с книгами в руках. Ты бы этому порадовался, Шурф. А ещё в саду у Франка так и висят наши с тобой качели, которые ты правил, колдовал над ними, настраивал так, чтобы они скрипели на особый манер – певуче и мелодично, чтобы мне нравилось, ты помнишь? И клетчатый уютный плед, и плетёное кресло-качалка на веранде, и забытая тобой тут трубка, которую я вертел в руках весь вечер, пока Франк варил «Огненный рай».

Он поглядывал лукаво то на меня, то на трубку, которую я сейчас безотчётно поглаживал и которая так удобно устроилась в моей ладони.

- Ты без Шурфа? – спросил он, разливая свой божественный напиток по чашкам, хотя и так было очевидно, что я без Шурфа.

Я пожал плечами, дескать, что ты спрашиваешь – всё же и так понятно.

- Так, может, трубку ему тогда вернёшь, заберёшь в Ехо? – сказал Франк, улыбаясь.

- Пусть будет тут, - ответил я, понимая, о чём на самом деле он хочет спросить, - знаешь, эта трубка здесь – это словно бы часть его. А теперь она стала и частью Шамхума. Ведь Шурф помогал мне создавать этот мир, пусть он будет здесь всегда. Какой-то своей частью, хоть и небольшой.

- Скучаешь по нему? - спросил Франк.

Я кивнул:

- Скучаю. Мне не хватает его здесь.

- Так позови, - я посмотрел ему в глаза - конечно, он всё понял, мне неоднократно говорили, что я не тот человек, который умеет скрывать свои чувства.

Ведь всё, оказывается, так просто – «позови». А-а-а, я дурак. В моей голове тысячи сомнений и вопросов, на которые нет ответов. Просто нет. Ну так за чем же дело стало? Как сказал бы Франк: «Спроси». Спросить…

- Может, и позову, - я продолжал вертеть трубку в руках, поглаживая её, сохраняя его тепло в своих ладонях.

Как так получилось, Шурф? Откуда взялось?

А уже совсем перед полуночью, когда синий лён сумерек превратился в тёплый бархат ночи, к нам заскочил Ахум Набан Дуан Ганабак, двойник безымянного Мелифаро, отдал Трише обещанные искрящиеся леденцы, сотканные из миражей чужого Мира, приветливо поздоровался со мной, коротко улыбнулся - да и улетел вместе с южным ветром. Ему всё труднее теперь задерживаться в Шамхуме, слишком он для него плотный.

Я знал, что мне нужно возвращаться в Ехо. Знал, но медлил, всё сидел в уютном плетёном кресле с трубкой в руках, и мне казалось, что мог бы просидеть так целую вечность. Но всё когда-то заканчивается. И уже идя по саду в направлении туманной стены, границы моего Мира, я услышал голос Франка:

- Приходи с Шурфом, Макс, вам тут будет хорошо.

Я обернулся, кивнул и поднял руку в прощальном жесте:

- Приду.

А через минуту - или вечность - я шёл вдоль набережной Хурона, не слишком понимая, куда именно. Туда, куда ноги сами несли меня. Я пытался размышлять вслух и про себя, урезонивать и договариваться. Убеждать и переубеждать себя в том, что это так, мимолётное сумасшествие и вообще пройдёт, и что ему-то, Шурфу, это вообще не слишком сдалось, иначе бы он… А, к чёрту, так я себя до цугундера доведу, я в этом большой мастер. Ведь Франк прав. Всего пару слов, а как они меня задели - «позови»… Нужно просто с Шурфом поговорить.

Интересно, сколько сейчас времени? Я глянул на небо – судя по всему, над Ехо сгущался вечер. Где может быть сэр Лонли-Локли в это время? Скорее всего, у себя в кабинете, сидит за столом, методично записывает что-нибудь, хотя, конечно, это не факт, и быть он может совершенно где угодно.

«Шурф, ты где?» - без всякого предупреждения, без предисловий, без паузы на то, чтобы собраться с мыслями, я послал ему зов. Иначе просто передумаю, сумею себе переубедить.

«В данный момент я нахожусь в Орденской Библиотеке, собираю сведения для Джуффина», - разумеется, его голос был абсолютно спокойным, впрочем, как и в девяноста девяти случаев из ста.

«А ты скоро освободишься?» - я не давал себе ни малейшего шанса сбежать. Я должен всё выяснить, пока не заклевал себя окончательно и не свёл с ума пустыми размышлениями.

«Ну, - кажется, мой друг задумался, - у тебя дело, конечно, неотложное? И… Ты в порядке, Макс?»

«Я в порядке, - отчеканил я, - и да, дело у меня неотложное. Совершенно».

Я уж не знаю, возможно, в понимании Шурфа это дело и можно отложить, но вот в моём понимании – никак.

«Хорошо, - ответил он, - я освобожусь через час. Приходи ко мне в кабинет, или… Или я могу прийти, куда ты скажешь».

Я задумался. Разговаривать с Шурфом в его кабинете, в котором он будет весь из себя важный Великий Магистр Благостного и Единственного оставшегося в живых Ордена всех эпох… Я даже поёжился, когда это себе представил. Хотя, конечно, Шурф никогда со мной не важничал и совсем не стремился хоть как-то подчеркнуть своё положение, но дело-то не в нём.

«Приходи на крышу Мохнатого Дома», - почти не задумываясь, откликнулся я.

Это то место, где мне всегда было хорошо и уютно. Да и самому Шурфу тоже, он любил бывать на моей крыше, там мы с ним провели несметное количество часов за простой досужей болтовнёй, за умными и важными разговорами и за уютным молчанием, которое объединяло нас. Так что крыша Мохнатого Дома – самое место для задушевных бесед. А, кажется, именно такая беседа нам и предстоит.

«Я понял. Через час буду на месте», - почти скороговоркой произнес Великий Магистр и тут же исчез из моего сознания.

Мне даже стало как-то легче от того, что мы с ним всё-таки поговорим. О чём и как – я старался не думать, возлагая надежды на то, что всё уладится как-нибудь само собой, стоит только начать. А потом я подумал - Грешные Магистры, через час! Что ж я буду делать этот час-то? Мне нужно было срочно придумать себе занятие, потому что, зная себя, я понимал, что за этот час выем сам себе мозг чайной ложечкой до основания, а потом подумаю, что сделал это недостаточно качественно, и повторю. Как минимум, пару раз.

Я так впечатлился картиной поедания собственных безнадёжных мозгов, что тут же послал зов Джуффину:

«Я Сафея Франку таки сдал», - начал я без приветствия. Вообще, я заметил, что разговаривая на Безмолвной речи, люди почему-то редко здороваются, а просто общаются, будто бы продолжают уже давно идущую беседу.

«Поздравляю, - буркнул мой не слишком-то вежливый начальник, - не прошло и полгода».

Я тут же встрепенулся и внутренне похолодел:

«А сколько времени прошло?»

Мало ли, может, и правда полгода. С меня станется. Я помню, как, побывав в Хумгате всего ничего, казалось бы, пару минут, я пропустил тут, в Мире, почти год. И сейчас мне совершенно не хотелось повторять тот впечатляющий опыт.

«Да ладно, не дёргайся, - Джуффин и правда был какой-то раздражённый, - тебя не было всего один день. Кстати, а ты сейчас где?»

Я огляделся вокруг и совершенно честно ответил:

«Кажется, возле Хурона. Что-то случилось?»

«Ну, приходи, расскажу», - что-то было в его интонациях, что мне совсем не понравилось. Даже в Безмолвной речи, которая не очень-то передаёт эмоции собеседника.

Я тут же приготовился почти к Апокалипсису, выдохнул, сделал шаг и оказался в Управлении. Я почему-то не сомневался, что шеф сейчас именно там.

Так и оказалось. Он сидел за своим столом, методично набивал трубку и пялился в потолок, кивнул мне - мол, заходи - и снова поднял глаза.

Я тоже посмотрел – ну, мало ли, может, там маячит ответ на все вопросы мироздания. Потолок оказался бел и чист.

- Так вот, Макс, - без всякого перехода промолвил Джуффин, прекращая загадочно всматриваться во вполне обозримую высь и переводя взгляд на меня, - поговорив с мудрой леди Сотофой и смотавшись с ней ещё разок на Тёмную Сторону, мы пришли ровно к тому же выводу, к которому тебя привело твоё чутьё. Эти милые змейки, которых кто-то заботливо притащил на Изнанку нашего Мира из Муримахского болота Гнева, действительно выедают, выжигают саму ткань бытия, радость жизни. Поскольку всё живое стремится быть, расти, осуществляться, то это и сопряжено с изначальной базовой радостью бытия. Живущее ликует, когда ему случается рождаться, продолжаться, быть. А эти твари уничтожают эту радость, питаются ею, оставляя в качестве послевкусия у того, кто остался в живых, такое же стремление к уничтожению всего живого, то бишь неукротимую ярость и желание убивать. Лойсо знал, что творил, качественная работа, ничего не скажешь.