Но этой ночью Луи не приходит.

Это первый вечер, когда я ожидаю его, а он не приходит.

Я лежу без сна несколько часов, гадая, где в лабиринтах этих комнат и интриг он может быть и что он делает. В памяти снова и снова возникает улыбающееся лицо графини де Перигор, словно рыбка в аквариуме. Эта восхитительная ямочка на ее правой щеке, то, как грациозно она передавала королю кофе, и то, насколько лжива была история об ужасной смерти ее дядюшки в колодце.

И хотя я пребываю в страхе его потерять, я ничего говорить не буду. Упреки, подобно коррозии, разъедают любовь, убивают ее – так говаривала моя матушка. Я повторяю ее слова, лежа в холодной постели. Благочестие и смерть – тревожная комбинация. Неужели этот день неизбежен? Я должна, думаю я, борясь со сном, я должна…

– Она отказала ему. Опять!

Элизабет приносит мне новости, когда я занимаюсь утренним туалетом. Обычно мне нравится слушать ее щебет, но не сегодня, и сердце мое замирает – отказ можно получить, только если поступило приглашение.

– Кто? – негромко переспрашиваю я, улыбаюсь Элизабет, с неприязнью отмечая слишком большой бант у нее на шее. Она забывает, что ей уже не пятнадцать лет.

Я наношу румяна на щеку и втираю их; мой парфюмер называет этот оттенок «кровь комара».

Элизабет молчит, только горько покачивает головой.

– Конечно. Король не… спрашивал? – запинаюсь я, мой мир рушится.

– Нет, разговора не было, но, по всей видимости, было письмо.

– Письмо? Когда?

– Скорее записка… всего пара слов… от короля. В котором он сообщал о своем восхищении.

Восхищение – это не признание в любви. Какая ерунда. Я вновь могу дышать.

– Он великодушный человек, а благочестие графини у многих вызывает восхищение. – Я наношу немного румян на губы и причмокиваю. Мне кажется или на лице появилась небольшая желтизна? Вероятно, из-за сочувствия королю? Неожиданно мне приходит в голову, что я должна отсюда уезжать.

– Но это было уже после их тайного свидания, – продолжает Элизабет и отходит, чтобы служанка могла заняться моими волосами.

– Тайного свидания?

– Ну… это свиданием не назовешь, но после ужина они имели беседу. Он собственноручно делал ей кофе.

– Я видела их, – холодно отвечаю я. – В салоне, в присутствии остальных гостей. – Я скрываю раздражение. Элизабет, будто кошка, которая облизывает пустое блюдце: ищет остатки молочка, когда его нет.

– А потом она уехала. В собственном экипаже, рано утром, король лично ее провожал, передавал привет ее супругу. Но в следующий вторник она должна вернуться.

Я опускаю взгляд, разглаживаю темно-серую парчу юбки. Траур скоро снимут, и у меня будет самое красивое зимнее платье – из синего бархата, украшенное узором с белым атласом, не дождусь, когда смогу его надеть. Я представляю себе, как выплескиваю на него едкую щелочь – платье испорчено. Ни за что не стану упрекать короля.

Когда я позже встречаю его, приветствую с обычной теплотой. По едва заметным признакам вижу, что он сожалеет о том, что случилось… или не случилось с графиней де Перигор. Эти маленькие знаки внимания – комплимент моей прическе, приказ повару приготовить фаршированные яйца, которые я обожаю, – утешают меня больше любых слов.

Я начинаю понимать, что Луи – мужчина, которым легко можно управлять. Не сказать, что он слаб: просто он терпеть не может принимать решения. Возможно, ему приходилось слишком часто в своей жизни принимать решения? Или слишком редко? Как бы там ни было, он любит перекладывать ответственность на других, и я диву даюсь, насколько он может быть сговорчив. Я могу направлять его туда, куда захочу. Не то чтобы манипулировать им, размышляю я, пожевывая губу, скорее маневрировать.

Мне кажется, что этот траур слишком затянулся.

– Дорогой, – говорю я ему после службы, – приглашаю вас в Креси. Вы сами должны увидеть, как продвигаются дела, и я была бы счастлива, если бы вы придумали, как обставить комнату для бильярда. Поможете? Пожалуйста, ради меня.

У меня забрезжила мысль. На благодатную почву упало лишь зерно, которое все еще нужно было поливать и дать время вырасти. Но мне эта мысль по душе – отличная мысль.

Мысль… идея, которая поможет мне с вечной задачей – как развлечь моего возлюбленного. В последнее время я ощущаю, как в меня вползает отчаяние. Ведь можно устроить столько концертов, столько игр в шарады или карты. В замке уже пресытились досугом, но Луи почти мгновенно утрачивает ко всему интерес. Мой любимый по-настоящему счастлив, только когда охотится или занимается любовью. Однажды Франни сказала – как всегда, с изысканной прямотой, – что он Великий Скучающий, и я должна признать, что она права.

Дни и года, растянувшиеся передо мной длинной чередой, требовали увеселений. Как же это утомительно – планировать каждое развлечение, всякое веселье, пытаясь уберечь Луи от демонов скуки, которые почти наступают ему на пятки. И пока я забочусь о том, как же развлечь его во время пребывания на публике, меня одолевают мысли, что эта его скука может просочиться и в спальню. Неужели я Шахерезада, которая сохраняет себе жизнь, только благодаря своей способности не давать королю скучать?

И тогда рождается… моя идея.

Мне известно, какое влияние на мужчин оказывают актрисы, тот трепет, который испытывают они, когда видят, что знакомая им женщина становится кем-то иным. Перемена – величайший из всех афродизиаков.

А почему бы мне здесь, в Версале, не создать собственную театральную труппу? Я представляю, как мой Луи смотрит на меня, аплодирует мне, предвкушает нашу встречу.

Я делюсь своей идеей с друзьями.

– Мы могли бы все принимать участие! – восклицает Франни. – Короля бы несказанно развеселила возможность увидеть своих чопорных придворных скачущими по сцене. Вы должны обратиться за помощью к моей внучатой племяннице Диане; по-моему, ее сестра Марианна пыталась сделать нечто подобное.

– Не знаю, помнишь ли ты, но в детстве мы вместе брали уроки танцев, Жанна, – говорит Элизабет. – Уверена, что с тех пор ты стала танцевать намного лучше.

– Святотатство, святотатство, – бормочет Берни, покачивая головой и роясь в чаше с попурри из трав. – Пьесы ставят в особняках, но здесь, в Версале, перед всем миром? – Он в испуге машет своими изящными ручками, когда достает из чаши высушенный листик и с видом знатока нюхает его. – М-м-м, апельсиновый цвет.

– Не перед всем миром, – отвечаю я, по ходу усовершенствуя идею. Луи должен ощущать, что все это исключительно ради него. Он – главный зритель или, возможно, в компании пары избранных друзей. А что касается труппы… Если у придворного есть талант – да, но все недостающие роли я раздам профессиональным актерам. В моих постановках не должно быть никакого аматорства.

Берни печально качает головой, продолжая нюхать пальцы.

– А вам не кажется, милая моя, что вы уже и так в центре внимания, уже играете свою роль? Можно сказать, что Версаль – это театр. «Весь мир – театр, а люди в нем актеры». Надеюсь, вы оценили оригинальность этих строк. Но вы должны сказать, кто ваш парфюмер, – запах просто божественный!

На следующий день, когда король отправился на охоту, Франни приглашает Диану в гости. Диана приезжает, выглядит при этом усталой.

– Дорога в Саксонию так утомительна. Откуда мне было знать, сколько понадобится лошадей? А еще говорят, что там ужасно холодно, но разве у меня есть возможность обновить свой зимний гардероб? Как видно, нет.

Она целует в щеку свою внучатую бабушку и кивает мне в знак приветствия. Все придворные бывшей дофины получили другие должности, и вскоре Диана отправляется в Дрезден, чтобы привезти новую дофину – из Саксонии, как я и предлагала, – во Францию.

– Я слышала, что эта поездка по крайней мере будет в кругу друзей. И, Франсуаза, дорогая, мы должны уладить вопрос о том, чтобы вы поехали со мной. Во время длительных поездок вы настоящее утешение, – продолжает Диана, устраиваясь на изящном маленьком диванчике, который тут же подозрительно зашатался. – Предыдущая дофина, хотя о мертвых плохо не говорят, но, бог мой, она была такой чопорной, совсем без чувства юмора. Епископ из Рена, который считается знатоком всего испанского, говорил мне, что испанцы по сути своей не способны смеяться. Не уверена, что понимаю, что значит «по сути своей», но звучит убедительно.