Он уверяет, что я настоящий ангел, созданный самой Природой, а таких красивых очей, как у меня, он никогда не видел. Он говорит, что глаза – это зеркало души, значит, я самая добрая женщина на земле. Когда мы занимаемся любовью – я и понятия не имела, что мужчина может заниматься любовью так часто и страстно, – мне кажется, что я погружаюсь в какое-то волшебство.

И чем лучше я узнаю человека, который, согласно предсказанию, создан для меня, тем яснее понимаю, за что его можно любить: он галантный, нежный, ему легко угодить, он умный и чуткий.

– Из двух разных миров, – говорит он однажды вечером. Он весь день участвовал в утомительных церемониях, и от одного его взгляда, исполненного радости и облегчения, когда ему наконец-то удается воссоединиться со мной, я взлетаю на седьмое небо от счастья. – Из двух разных миров… – Он нежно проводит по моей груди одним пальцем. – Говорят, что в моем королевстве двадцать миллионов человек, однако я знаком лишь с малой толикой.

– Вы слишком закрыто живете, – шепчу я. – Ваш мир слишком ограничен.

– Ха-ха! Я бы не стал такими словами описывать свою жизнь, но вам виднее то, чего я не замечаю.

И все потому, хочется сказать мне, что я здесь чужая, не из вашего мира.

– Однако из всех этих миллионов как двое таких, как мы, нашли друг друга? – размышляет он, теперь наматывая себе на пальцы мои волосы, нежно притягивает мое лицо к себе, чтобы вновь поцеловать. – Встретил вас там, в лесу, а потом еще раз на балу – судьба свела нас вместе. Бог все-таки существует.

Я молчу. Неужели он не понимает, что каждый его шаг окружают интриги? Но меня восхищает его радость, оттого что судьба свела нас вместе. Почему бы и нет? Невероятный, немыслимый скачок оттуда, где я была, туда, где я сейчас нахожусь.

– Пути Господни неисповедимы! – продолжает он. – На том же балу был восхитительный Зяблик – она манила меня, но потом оказалось, что она потеряла одно из своих крыльев, меня отвлекли, а позже провели в ту комнатушку. А когда я увидел вас вновь… – Он глубоко вздыхает. – Такое чувство, что я нашел мечту, в которую поверил.

– А я знала, что мы обязательно встретимся, – невольно признаюсь я.

Людовик садится и изумленно смотрит на меня:

– Откуда? На том балу было больше тысячи гостей! И рискну предположить, что на том балу многие мечтали со мной познакомиться.

– Я знала, что мы обязательно встретимся, еще до леса, до этого бала, – не скрываю я, не зная, как он отреагирует на мое признание. – Еще в детстве одна цыганка сказала мне, что меня полюбит король. И я решила, что это вы.

– И вы ей поверили? – смеется он. – И вы знали, что это буду я? Почему не какой-то другой «король»? Например, моего псаря зовут ле Руа – Король.

Я тоже смеюсь.

– Но я все же надеялась, что это будете вы. В нашем доме висел ваш портрет. Я каждый день смотрела на него. Вглядывалась в ваше лицо и думала: «Однажды этот мужчина полюбит меня».

– Удивительно! – восклицает он в изумлении. – Насколько удивительная вещь – любовь, и жизнь вообще штука удивительная!

Он любит, когда его обнимают после занятия любовью; его жажда близости во всех ее проявлениях просто неутолима. Я ласкаю его, пока он не засыпает в моих объятиях, потом провожу пальцами по его щекам и губам, легонько касаюсь лба, все это время мечтая о своем будущем. Да, плели интриги и строили планы, но ничего бы не произошло, если бы мы с Луи не были созданы друг для друга. Многие из его окружения могли бы согреть его постель, но он выбрал меня.

А я выбрала его.

– Я уезжаю на войну, – сообщает он после того, как мы занялись любовью во второй раз. – Эти грубые австрийцы захватят весь мир, если мы их не остановим, и маршал де Сакс заверяет меня, что мое присутствие переломит ситуацию. – Мы воюем с австрийцами; вот уже почти четыре долгих года, как Франция сражается за то, чтобы на австрийский престол взошла Мария Тереза.

Мысленно я вернулась в то время, когда Луи последний раз был в армии, в Меце, – тогда он едва не умер. И как он может уехать и оставить меня?

– Вы покинете меня, – негромко говорю я, отстраняясь от его объятий и садясь. Я выглядываю из окна: всю ночь бушевала гроза, и сейчас ярко брезжит рассвет, бескрайнее небо обложено тучами в розовых прожилках.

– Ну-ну. Вернись сюда, любимая. У меня относительно тебя есть планы, – говорит Луи, глаза его блестят, на лице зажигается шаловливая улыбка. – Пока меня не будет, ты должна за лето многому научиться. Ради этого мира. Мне будет приятно заняться твоим образованием. Я буду твоим Пигмалионом, а ты – моей прекрасной Галатеей.

Я опускаю ресницы. Он хочет, чтобы я была рядом с ним, в Версале, выходила с ним в свет. Гигантский шаг, но любовь сильнее условностей и привычек. Радость мою омрачает лишь осознание того, что этому нашему мирку приходит конец, что нити этого шелкового кокона начинают распутываться.

– Мне страшно, – шепотом признаюсь я. Там внизу, в ce pays-ci – в этой стране, как они ее называют, – царят злоба и ненависть, она полна вызовов и испытаний, препятствий и всевозможных ловушек. И все это поджидает меня. – А если они не полюбят меня?

– Не бойся, – шепчет он в ответ. – Они полюбят тебя, потому что я тебя люблю.

– Вы вернетесь и не узнаете меня, – заявляю я, покрывая его лицо поцелуями.

– И все-таки я надеюсь, что главное останется неизменным, – весело отвечает он. – Просто ты станешь той… – Он не может сказать прямо, что же во мне должно измениться, но мы оба отлично это знаем: я стану той, которая не поставит его в неловкое положение своими буржуазными манерами.

– Больше ничего не говорите, – произношу я, прикасаясь пальчиком к его губам. – Я знаю, что вы хотели сказать. И обещаю: я вас не разочарую. – Мне хочется добавить, что я еще и отличная актриса. Потом я решаю, что ему об этом знать необязательно, пока не время.

– Пошли.

Глубокая ночь, три часа: слишком поздно для припозднившихся гуляк, слишком рано для слуг. В следующий четверг он едет на фронт, и в последнее время мы редко видимся. Мы следуем за дворецким по огромным залам дворца, окутанным тишиной ночи, где только пара стражей притаилась в тени. Мы взбираемся по черной лестнице и попадаем в широкий голый коридор, и он ведет меня в открытую дверь.

– И свечи зажигать не нужно, – говорит он. Что правда, то правда: комната залита серебристым светом луны. – Я уверен, ты будешь здесь счастлива.

Я рассматриваю апартаменты: пять огромных комнат, три маленьких, в нише великолепная кровать с белым паланкином.

Марианна, герцогиня де Шатору, прежняя обитательница покоев, обладала отменным вкусом. Я выглядываю в одно из высоких окон на открытую часть тихого Северного Партера, на неподвижный парк до самого фонтана Нептуна. В воздухе витает легкий аромат гвоздики. И несмотря на то, что в комнате нет мебели, все равно заметны следы ее прежней обитательницы. Я вздрагиваю, когда понимаю, что она, должно быть, стояла на этом же самом месте, глядя в это же окно.

Многие уверяют, что призрак Марианны бродит по дворцу и что королева ужасно его боится. Но при этом придворные со смехом говорят, что, если бы Марианна вернулась, она вряд ли стала бы искать общества королевы.

Да уж, ее визит к королеве маловероятен, но она обязательно наведалась бы в свои покои – место своей славы и триумфа. И захотела бы посмотреть на ту, кто занял ее место, на женщину, которая забрала жизнь, уготованную ей. Меня пробивает дрожь, когда призраки покойных любовниц кружат вокруг меня. Полина, умершая в родах; Марианна, умершая так внезапно и в таких муках; Луиза, которую отлучили от дворца, – она все равно что умерла.

– Здесь, разумеется, все перестроят, – обещает король, – по твоему вкусу.

Он замолкает, отрешенное лицо затуманивает печаль. Мы не говорили о Марианне, но я знаю, что он до сих пор скорбит о ней. Я должна позволить ему скорбеть; она мне не соперница. Уже не соперница.