– Объясни мне, – я нервно сглатываю и запрещаю себе так много думать.

– Я чувствую это… Он хочет тебя, до помутнения, – он на мгновение прикрывает глаза, отдаваясь своим образам, а потом продолжает. – У него трясутся пальцы от предвкушения и перехватывает дыхание. Я смотрю на тебя, и понимаю, что он видит, что и как испытывает.

– Но ты не смотришь на меня.

Сорвалось. Я не собиралась касаться этого, не сейчас… И он замирает, словно я ударила его наотмашь, а потом на ощупь делает шаг в сторону.

– Это сложно, – выдыхает он. – Слишком сложно, я оказался не готов.

Произнесенные слова складываются в предложение, но звучат бессвязными наплывами, так заговариваются, когда кружат по тесной комнате с обитой мягкой тканью стенами. Я даже не уверена, что он до сих пор говорит со мной. Отвечает мне. И он хватается ладонями за столешницу, чтобы удержаться на ногах.

– Кирилл, – я с трудом решаюсь произнести его имя, – послушай, тебе самому нужна помощь. Если ты говоришь правду…

– Я лгу, – он резкой вспышкой обрывает меня. – Я тут и там лгу, и мне уже тошно от этого. Черт! Здесь нет правды! Никогда не было!

Он рывком отталкивается и поворачивается ко мне лицом, и теперь воспаленный взгляд мужских глаз буквально режет меня. Вскрывает. Мне нужно закрыться, хоть чем-то, руками, веками…

– Почему я не смотрю на тебя? – скребущая неприятная интонация ввинчивается в его голос. – Ты хочешь знать?

– Нет, это неважно.

– Потому что ты она. Одно лицо, – он надвигается, сжимая мои плечи, – даже глаза, живые, глубокие…

– Кирилл, прошу.

– Она смотрит из твоих глаз. Прямо сейчас смотрит. Что мне делать с этим? Скажи, что?!

И он грубо встряхивает меня, требуя ответ. Но я молчу, даже не стараясь прорвать слова через окаменевшее горло.

– Мне не нужна помощь, – он переходит на шепот, – я не прошу о помощи. Что мне нужно, того уже нет.

Злость отпускает его пальцы, он выдыхает, и я вижу, как приходит другая эмоция. Он продолжает смотреть на меня, вглядываясь в черты, которых только что избегал, и смягчается. Проглядывает то самое живое, сокровенное. И его взгляд опускается на мои губы, которые я нервно закусываю и инстинктивно дергаюсь прочь.

– Я поняла тебя. Да, я услышала…

– Я напугал тебя, – кивает он и делает паузу, за которой я отчетливо слышу немое «прости».

Но он пугает меня теперь, я понимаю, что он не может убрать руки с моего тела. Он держится за меня и неспешно подгибает под себя, миллиметр за миллиметром. Он будто сам не замечает, что делает, скованные судорогой холодные пальцы живут своей жизнью. И я чувствую их цепкое прикосновение, они душат кожу и дарят секундную свободу, только чтобы захватить снова. Он переносит правую ладонь и дотрагивается до щеки, медленно проводит по коже, сдавленно выдыхая и приоткрывая рот.

Его взгляд туманится.

– Иди ко мне, – просьба на словах, но не в руках, которые неумолимо тянут меня. – Вернись ко мне.

Ненавижу синие чернила.

И зачем я пишу? Я не записывала мысли с самой школы. Тогда у меня был большой дневник в толстой обложке, который запирался на ключ. Такой надежный замок с цепочкой из толстых колец, но ему нельзя было доверять. Когда я потеряла ключ, легкое нажатие на скобу вскрыло его за секунду. И я запомнила, что сокровенные мысли стоит держать при себе. Поэтому сейчас я пишу и параллельно думаю, буду сжигать сразу или все-таки найду надежное место, чтобы спрятать тетрадку.

Я запуталась, и я идиотка. Выговориться некому. Хотя кому я вру, мне не хочется жить с последствиями. А, признавшись, от них не отвертеться. Элла будет сочувствовать… сука с пятью браками будет мне сочувствовать и мельтешить перед глазами маникюром со стразами. Будет заламывать руки и говорить такие ободряющие пошлости, что я быстро пожалею, что открыла рот. Правда, она хотя бы безобидная сука, никому не расскажет. С другими сложнее. Лариса? Нет, никогда. Артём? Он оторвет мне голову, а потом еще намекнет мужу по-приятельски. Издалека и крайне осторожно, но чтобы тот подвел для себя четкий итог.

Вот что происходит, когда вокруг тебя друзья мужа. И когда тебе некуда спрятать чертову тетрадь.

Иногда мне кажется, что он везде. И, когда мы трахаемся, я все чаще думаю, что так хотя бы честно. Я и без влажных стонов в висок чувствую его постоянно, нет ни минуты без него. Такая непозволительная роскошь мне не по карману, и я плачу собой, своим телом и своим временем, день за днем.

Он любит звонить по пустякам и придумывать бесконечные программы. А меня уже трясет от его голоса, от этого вальяжного абсолютно счастливого голоса, ведь муж не видит, что со мной происходит, и продолжает играть в рутину. Милая, что на ужин? Милая, я закрыл тот вопрос и свободен на выходных. Милая, «Дни Турбиных» все хвалят, нам стоит найти время. И еще скоро годовщина, проклятые три года. Милая, как ты хочешь? Где? Сколько гостей?

Он фальшивит. Милая, пистолет заряжен, взведи уже курок. Вот, что я слышу в каждой его фразе.

А пока ему плевать, или это тотальная слепота, но так или иначе всё будет кончено, когда я наберусь смелости и произнесу слово «развод». Хотя дело не только в смелости, мне нужно подготовиться, чтобы потом не бегать полоумной нищенкой по знакомым. Я знаю мужа, как нежного весельчака, но в бизнесе он другой. Есть, как минимум, двое бедолаг, которым он переломал хребет в финансовой плоскости, у них муж забрал все, просто прошелся тараном из сделок и судов и подмял под себя чужие активы. Он умеет быть жестким, особенно если чувствует за собой право.

Так что пока я терплю однообразные дни. На прошлой неделе он сказал, что нам нужно завести детей. Его любимое бессмысленное «нам». Нет, это он созрел и теперь хочет детей. А я хочу отсосать его другу.

Мне смешно, я сейчас не могу сдержать нервный смех, потому что ЭТО моя жизнь. Вот к чему всё пришло, я хочу почувствовать себя последней шлюхой, которая готова сама себя сервировать, чтобы ее грязно поимел другой. Муж знаком с… нет, здесь не будет имен. Пусть будет интрига, хотя бы на пару абзацев, и я буду называть его N, просто N.

Ведь в моей жизни нет места, чтобы спрятать дневник. Так же? Милый, ты его нашел? Читаешь? Еще рано, я только фантазирую.

Я много фантазирую. И помогаю себе руками или твоим телом. Я думаю о нем, когда с тобой. И иногда мне хочется назвать тебя его именем. Специально, чтобы увидеть твое лицо без вечной улыбки. Иногда мне отчаянно хочется столкновения… Жизни.

Вы разные, и это хорошо. N сдержанный, молчаливый, с пронзительным взглядом, от которого мне было не по себе первое время. Мне и сейчас не по себе, но по совсем другой причине. И N всё видит, он не слепой и верно прочитал многое по моим глазам. Я стала задерживаться на его руках, я смотрю на длинные с очерченными костяшками пальцы и представляю их на своем теле. Он умеет ими пользоваться, по нему видно, от него исходит пронизывающий импульс из секса и силы. Опасный нервный типаж, по которому обречены сходить с ума голодные дамы, вроде меня. Я даже иногда ловлю себя на мысли, что боюсь его… боюсь того, что он может сделать со мной. Я слишком много думаю о нем, перебирая в памяти последние дни.

Как N коснулся меня, когда помогал доставать коробки из багажника. Как крепко обхватил ладонь, помогая подцепить ручку, и, играя в неуклюжего помощника, навалился сзади. Всего на мгновение, но я почувствовала тугое сильное тело, и теперь образы в голове стали ярче, почти наваждение, болезненное и тягучее. Он этого добивался? Играет со мной? Черт, я уже проигрываю. И он даже не представляет, насколько легкая добыча перед ним, меня можно просто поманить пальцем. Я так хочу, чтобы это был именно он. Лучший друг.

Хотя это всегда лучшие друзья – закон измены и жизни. Помню, как одна милая дурочка хвалилась, что у нее прекрасные подруги и они никогда даже мысли не допустят и взгляда неосторожного не бросят. Ведь дружба – это святое. Да, святое, и муж ее святой кусок дерьма, который никому не нужен. Вот и весь секрет исключительной честности подруг, конкуренции нет только там, где приходится скидываться на благотворительность.