Уэсли понимающе кивнул:

– Может, и хорошо, что сын Крейлера сейчас во Вьетнаме. Не то нам с ним каждый вечер пришлось бы ужинать вместе, и тогда…

– И до твоего отца были младшие сыновья в семьях еще хуже нашей, – продолжал Рудольф. – Однако они не старались погубить все, к чему прикасались. Не хотелось бы говорить этого, Уэсли, но до похорон нашей матери я твердо верил, что твой отец по природе своей разрушитель. И его главная радость в жизни – уничтожать, разрушать, губить все, в том числе и самого себя.

– В конце концов так оно и вышло, – горько заметил Уэсли.

– Его поступок той ночью в Канне, – сказал Рудольф, – достоин восхищения. С его точки зрения. И, честно говоря, с моей тоже. Не забывай этого.

– Я постараюсь не забыть, – ответил Уэсли. – Постараюсь. Только, по-моему, все, что он тогда сделал, было зря. Никому не нужно.

– Ну, кажется, – вздохнул Рудольф, – мы рассказали тебе все, что могли, и старались не кривить душой. Забавные случаи отложим до другого раза. Ты, наверное, устал. Я пришлю тебе список людей, с которыми стоит поговорить, они могут оказать тебе большую помощь, чем мы. А теперь доедай, и я отвезу тебя в общежитие.

– Не нужно, – довольно резко отказался Уэсли. – Я пройду через парк.

– Теперь вечером в Нью-Йорке никто через парк в одиночку не ходит, – возразила Гретхен.

– А я хожу. – Уэсли холодно посмотрел на нее.

«О Боже, – подумал Рудольф, глядя, как мальчишка управляется с последним куском бифштекса, – до чего же он похож на своего отца! И внешне, и говорит так же. Помоги ему, Господи!»

Рудольф, Инид и няня стояли на залитом утренним солнцем тротуаре и ждали Джонни Хита и его жену; Хиты тоже ехали в Монток и должны были захватить Рудольфа и Инид на своем «линкольне-континентале». У ног няни стоял чемодан. Она на целую неделю уезжала к себе в Нью-Джерси. «И почему это, – от нечего делать подумал Рудольф, – ни одна няня не живет в том же штате, где работает?»

Накануне вечером, распрощавшись с Уэсли, Рудольф проводил Гретхен домой. Он предложил ей поехать с ним и с Хитами. Она сделала большие глаза, и он вспомнил, что у нее когда-то был роман с Хитом.

– А без свидетелей ты со своей бывшей женой уже встретиться не можешь? – спросила она.

Он не задумывался над этим прежде, но теперь, после ее слов, понял, что в них есть правда. Джин один раз приезжала к нему в сопровождении дородной массажистки, которую сделала своей компаньонкой еще в Рино. Встреча получилась неудачной, хотя Джин была совершенно трезвой, уравновешенной и тихой, даже когда играла с Инид. Она сказала, что купила себе домик в Монтоке и живет там скромно и незаметно. В Мексике она не задержалась. Климат там благоприятствует пьянству, это не для нее. Она теперь совсем не пьет и даже снова занялась фотографией. Правда, в журналы пока не обращалась. Снимает для себя. И руки у нее больше не дрожат. Если забыть о постоянном присутствии массажистки, Джин снова стала той женщиной, на которой он женился и которую так долго любил, – живой и юной, с блестящими волосами, нежным цветом лица, и Рудольф уже не знал, правильно ли поступил, согласившись на развод. Он жалел Джин, но ему было жаль и себя. Поэтому, когда несколько дней назад она попросила отпустить к ней Инид на неделю, он не стал отказывать.

Он боялся не за Инид, а за себя, боялся остаться наедине с Джин в уютном, по ее словам, домике, наполненном неуютным грохотом океана. Она сказала, что он может занять комнату для гостей, но он заказал себе номер в ближайшем мотеле. А подумав, решил пригласить и Хитов. Он боялся, что вечер, проведенный перед горящим камином в тишине, нарушаемой лишь рокотом волн, вызовет у него желание вернуться к семейному очагу. Нет, прошлое ворошить незачем. Отсюда и появление Хитов. Отсюда и вопрос Гретхен.

– Нет, свидетели мне не нужны, – ответил он. – Нам с Джонни есть о чем поговорить, а идти к нему в контору мне не хочется.

– Понятно, – не очень веря, отозвалась Гретхен и переменила тему разговора: – Как тебе Уэсли?

– Думающий парень, – сказал Рудольф. – Склонен к самоанализу, пожалуй, даже слишком… А что с ним будет дальше, целиком зависит от того, сумеет ли он выдержать мать и ее мужа до своего восемнадцатилетия.

– А ты заметил, какой он красивый? – спросила Гретхен.

– Как-то не обратил внимания.

– Такие лица любят снимать в кино, – заметила Гретхен. – Высокие скулы, приятная улыбка, ласковый взгляд, и в то же время производит впечатление человека большой моральной силы.

– Ты, по-видимому, более наблюдательна, чем я, – только и сказал Рудольф.

– Или более ранима, – улыбнулась она.

– Когда ты позвонила, мне показалось, что ты хочешь со мной о чем-то поговорить, – вспомнил он. – Что-нибудь случилось?

– Не больше, чем всегда. – Она снова улыбнулась. – Поговорим, когда ты вернешься.

Возле дома он поцеловал ее и подождал, пока она не вошла в охраняемый швейцаром ярко освещенный вестибюль – элегантная, эффектная, способная постоять за себя. «Но не всегда, – подумал он. – Не всегда».

Подъехал «линкольн-континенталь»; Джонни Хит сидел за рулем, его жена Илейн – рядом. Няня поцеловала Инид на прощание.

Илейн Хит вышла из машины, помогла усадить Инид на заднем сиденье и сама села рядом. Илейн была высокая, с красиво уложенными волосами, твердым и умным взглядом, как и подобает супруге владельца одной из наиболее преуспевающих контор на Уолл-стрит. Детей у Хитов не было.

Рудольф сел возле Джонни. Инид помахала рукой няне, оставшейся на тротуаре с чемоданом в руках, и они тронулись.

– Ну, вперед, к мысу Монток! – воскликнул Джонни. – Будем ловить омаров и устраивать оргии на берегу.

Лицо у него было круглое, с расплывшимися чертами, глаза – обманчиво кроткие, руки, лежавшие на руле, – белые, пухлые, а под спортивным пиджаком в крупную клетку уже намечался животик. Машину он вел умело и энергично. Другие водители вынуждены были уступать ему дорогу, подобно тому как другие адвокаты пасовали перед его напористостью на заседаниях совета директоров или в зале суда. Рудольф теперь редко виделся с Джонни. После женитьбы Хита они почему-то разошлись, и всякий раз, когда им доводилось встречаться – а между встречами проходило несколько месяцев, – Рудольф без всякого сожаления неизменно констатировал: вот и я выглядел бы, наверное, так же.

Позади радостно щебетала Инид. Илейн что-то прошептала ей на ухо, и Инид засмеялась в ответ. На первый взгляд казалось, что Илейн едва ли решится обнять ребенка, побоится, что девочка помнет или испачкает ее красивый твидовый костюм. Но, оглянувшись, Рудольф увидел, что Инид растрепала превосходно уложенные волосы Илейн, а та только радостно улыбается. «Внешность обманчива», – подумал Рудольф, глядя на дорогу. Они ехали по мосту Трайборо – вдоль реки тянулся в лучах по-весеннему яркого солнца Нью-Йорк: небоскребы, стекло, дымящиеся трубы. В такие вот минуты, видя этот огромный до неправдоподобия город во всем его суровом величии, Рудольф снова испытывал былое, как в молодости, волнение, снова с удовлетворением сознавал, что он тоже житель Нью-Йорка.

Внизу на воде отважно сражалась с течением небольшая яхта. «Может, и я, – подумал он, – этим летом пойду на «Клотильде» к берегам Италии. Хоть польза будет от нее». Они ведь и тогда шли в Портофино, но так до него и не добрались. Не надо вспоминать прошлое. «Уговорю Жанну на две недели удрать от мужа и детей, будем плыть со скоростью двенадцать узлов и пить местное вино из запотевшего на солнце графина где-нибудь в кафе на Лигурийском побережье. Нельзя раньше времени превращаться в старика. Fantasia Italiana»[26].

– Джонни, – вернулся он в настоящее, – о чем ты хотел со мной поговорить?

– У меня есть один клиент, – сказал Джонни. – Сам он, по правде говоря, умер, но вопрос о его наследстве еще не улажен. – «Джонни, – мысленно усмехнулся Рудольф, – зарабатывает на покойниках гораздо больше, чем все похоронные бюро города, вместе взятые. Ох уж эти адвокаты!» – Наследники, как водится, перегрызлись, – добавил Джонни, – но этим-то тебя не удивишь.