Уютный ресторанчик в одном из наименее проходимых уголков торгового центра кажется Катарине самым лучшим местом на земле. Она уже захлёбывается планами и добрыми предчувствиями, вновь и вновь пропуская их через себя, чтобы проникнуться ими, чтобы запомнить это чувство радостного ожидания, что так редко посещает её в последнее время. А что, если сестрица Шнайдера окажется разумной женщиной? Катарине во что бы то ни стало нужно с ней подружиться. Кто знает, возможно именно через неё ей удастся достучаться до отца настоятеля. Если сестре он небезразличен, а судя по всему, это так, к информации об угрозе она прислушается… Катарина заранее любит эту женщину — думая о той, которую она никогда не видела, она уже воображает её своей союзницей, если не подругой. Допив ананасовый фреш, Катарина подзывает официанта — то ли тайца, то ли вьетнамца, почти не говорящего по-немецки. Она выгребает последние мелкие купюры и оставляет их в качестве чаевых, а за заказ расплачивается картой. Выйдя из ресторана, она проверяет мобильный — смс об оплате и остатке на счёте мигом становится на пути её планов пройтись по магазинам. Жалование переведут только в середине месяца, а от денег, что присылал Лоренц, почти ничего не осталось. Разочарованно вздохнув, Катарина уже готова убрать телефон в карман рюкзака, как тот вновь задребезжал: новое сообщение оповещает о том, что счёт её дебетовой карты только что был пополнен неизвестным отправителем на тысячу евро. Да что же это за день такой — совпадение на совпадении, удача на удаче! И не важно, что деньги от Лоренца, более того — это даже странно, очень странно. Но Катарина заставляет себя поверить, что старый развратник просто наклюкался до беспамятства и тычет теперь по кнопкам личного кабинета на сайте банка, а утром и не вспомнит о переводе. Деньги есть, лето на носу — и сестра делает то, что сделала бы на её месте любая женщина: она отправляется обновить гардероб.

Уже вечером, в своей келье, она примеряет платье за платьем, любуясь собою в зеркале, пока сумерки не спускаются на монастрырский двор, и отражение становится едва различимым. Она потратила почти все деньги, и ей даже не было стыдно расставаться с ними. Огорчает лишь, что яркие обновки совсем некуда будет носить. А что если заявиться на праздник к Шнайдеру в светском? В целомудренном, но стильном и привлекательном? Она обязательно поинтересуется у него, и если дресс-код мероприятия позволит, так и поступит. Обессиленная примерками, сестра скидывает лёгкий джинсовый сарафан с вышивкой и в одном белье падает на постель, заваленную новенькими, ещё пахнущими магазином шмотками. Она даже не стала включать в комнате свет — день выдался настолько радостным, что она хочет испить его весь, провожая садящееся солнце взглядом, устремлённым через чистое оконное стекло, допивая последние алые лучи, благодаря этот день за то, что он был.

Телефон, поставленный на зарядку, снова напоминает о своём существовании. Расслабленной рукой Катарина нащупывает его в изголовье кровати и, бросив взгляд на экран, тут же напрягается всем телом. Звонит Лоренц. Отвечеть, не отвечать? Неужели спохватился насчёт денег и сейчас потребует их обратно? Потребует вернуть деньги, которые она уже потратила? Или же потребует отработать их, что бы это ни значило…

— Здравствуйте, господин епископ. Позднее время для звонка, — Катарина старается держаться строго, не давая ему шанса начать разговор с манипуляций.

— Не такое уж и позднее, — отвечает он как-то вяло то ли пьяным, то ли усталым тоном. Непривычный тон. — Ты получила мой подарочек?

— Так это был Ваш подарочек? — она не позволяет ему разглагольствовать, укоренившись в тактике “лучшая защита — это нападение”. — А я и не знала. Мало ли, думаю, может Божья благодать сошла. Получила, и уже нет его, Вашего подарочка.

— Всё потратила?

— Да, всё потратила. И даже не надейтесь попрекать меня деньгами. Или же Вы собирались купить ими моё молчание, мою лояльность? Это мы уже обсудили, так что…

— Да оставь ты, плевал я на деньги. У меня их в достатке, сама знаешь. А для тебя мне ничего не жалко… Скажи-ка, Кэт, ты любишь сказки?

Нет, старик точно пьян. Лоренцу немного за пятьдесят, но для Катарины он самый настоящий старик. И дело даже не в возрасте, не в обвисшей коже на его отталкивающей физиономии и острых локтях, не в жидких волосах, вечно собранных в хвост. Просто он злодей и извращенец — старый вредный колдун.

— Не понимаю, к чему Вы клоните, господин епископ…

— Представь, если бы жизнь сложилась по-другому. Для нас обоих. Мы были бы мирянами, просто встретились и полюбили друг друга. Жили бы в большом доме, и у нас родились двое чудесных детишек — мальчик и девочка. Красивые, как ты, и умные, как я. Ночи напролёт мы б с тобою трахались — о, поверь, сил бы я не жалел! Ты бы ещё умоляла меня остановиться, обессиленная оргазмами. А по выходным я возил бы тебя на шоппинг и скупал все шмотки, косметику и украшения, которые ты только могла бы пожелать.

— Господин епископ, остановитесь. Вы пьяны. Вы пьёте с самого утра, а скорее всего — со вчерашнего вечера. Прощайте и не звоните мне больше иначе как по делу и только в трезвом состоянии, — Катарина терпеливо выжидает, когда в трубке раздадутся короткие гудки. Лоренц, похоже, рехнулся окончательно. На повестке дня набирающая обороты антицерковная кампания. Троица не за горами. А он пьёт в чёрную и докучает чужим людям всякими бреднями.

— А знаешь, что в сказках самое прекрасное и самое грустное одновременно? То, что им никогда не стать былью, — епископ даже не думает класть трубку, а Катарина сама не решается — всё равно ведь продолжит названивать, да и как знать, на какие ещё глупости сподвигнет его зелёный змий? — Ты в кровати сейчас? В белье? В одном из моих комплектов?

— Прекратите сейчас же! Это недозволительно! — шепчет она, именно шепчет, сгорая со стыда и в тайне опасаясь, как бы кто из разгуливающих по коридору этажа монахинь случайно не услышал её слов сквозь ненадёжную дверь кельи.

— Скучаешь по мне? Я знаю, что скучаешь. Я тоже истосковался. Твоя кожа, бледная и гладкая, как мрамор, тёплая и нежная, как бархат. Как бы я хотел провести ладонью по твоей изящной спинке, и ниже — по маленькой попке, и ниже — по твоей худенькой ножке. Расслабься! — он вдруг рассмеялся, и Катарина действительно слегка расслабилась, понадеявшись, что он всего лишь решил над ней пошутить. Но Лоренц не шутит: — Мне тебя не тронуть, так потрогай себя сама, за меня, в своё удовольствие.

Катарина в негодовании сжимает трубку так сильно, словно грозясь скомкать её, как тетрадный лист, и вдруг замечает, что свободной рукой уже давно блуждает по собственному полуобнажённому телу. Отдёрнув руку, она с неудовольствием и даже страхом замечает, как напряглись маленькие коричневые соски под ажурными чашечками белого бюстгальтера.

— Ну признайся, тебе же нравилось, когда я тебя трогал. Я помню — нравилось. Помню, как ты воротила раскрасневшееся личико, в то время как твой маленький ротик жадно глотал воздух в приступах удовольствия. Положи пальчик на трусики. Они влажные? Знаю, что да. Ты страстная, Кэт, жаль, что строптивая. Сама себя губишь. Теперь положи пальчик в трусики…

— Господин епископ, остановитесь… Вы не в том положении, чтобы…

— Кристиан. Называй меня Кристиан. Когда будешь кончать, шепчи моё имя…

С хрипом выдохнув, Катарина нажимает на сброс, а после и вовсе отключает мобильник. Чуть подумав, она и зарядку вырывает из сети, чуть не выкорчевав при этом из стены розетку. Кристиан. Что ещё за… Тихо задыхаясь от накативших удушливых слёз, она закусывает уголок одеяла и в пару движений заставляет своё тело содрогнуться оргазмом.

Комментарий к 17. Приглашение

* В Германии церковный налог взимается одновременно со взиманием подоходного налога. Принадлежность (или отсутствие таковой) к той или иной религиозной общине добровольно регистрируется в паспортном столе по месту прописки. Размер налога составляет около 2-3 % от налогооблагаемого дохода гражданина. Только часть религиозных общин, обладающих правом взимания церковного налога, пользуются этим правом. К ним относятся и Епископства Римско-Католической Церкви. Вики.