Инцидент тут же собирает зрителей. На крики слетаются все: не имеющие представления о сути конфликта туристы щёлкают камерами, манифестанты-католики выкрикивают лозунги в поддержку полицейских, в ответ на что их оппоненты начинают новую волну наступления, на этот раз уже не против полиции, а против тех, кто их поддерживает. И пока несколько полицейских управлялись с двумя хулиганами, на том клочке площади, что разделяет Ратушу и башню, начинается потасовка стенка на стенку.
Монахиня и настоятели оказываются чуть ли не зажаты между двумя противодействующими сторонами. Для того, чтобы пробраться к стоянке, им нужно пройти через толпу своих противников. Хотя, происходящее уже вполне напоминает войну, так что противников вполне можно назвать врагами. Понадеявшись на неразбериху, Катарина ныряет в столпотворение и тянет за собой своих спутников, двигаясь против течения людских масс. Она надеется, что разъярённые действиями полиции враги не обратят на них внимания. Она ошиблась. “Шармута-а!”*, — слышится совсем рядом, и вдруг с головы Катарины слетает фата. Оставшись с непокрытой головой, она чувствует себя абсолютно голой. Клерикальное одеяние — не только униформа, но и броня. Одежда, отмежёвывающая монахиню от общества и гарантирующая ей в этом обществе неприкосновенность. Оказывается, мертвы не только авторитеты, но и гарантии. Растерянная женщина ощупывает короткие пряди, будто проверяя, не слетел ли вслед за головным убором с неё и скальп. Ей кажется, что она задыхается, и поначалу она списывает нехватку воздуха и давящее чувство в горле на шок, но всё намного серьёзнее: кто-то сзади ухватился за массивную позолоченную цепь и использует её в качестве удавки. Крест болтается уже под подбородком, голова кружится, сестра беспомощно хватается руками за воздух, не в силах ни дотянуться до агрессора, ни даже позвать на помощь. Ушедшие уже далеко Шнайдер и Пауль не сразу замечают отставания коллеги. Не обнаружив Катарину рядом, Шнайдер останавливается сам, останавливает друга, и они оба озираются по сторонам, пытаясь выловить в толпе знакомый силуэт. Им удаётся это не сразу: они ищут монахиню по фате, а находят лишь задыхающуюся крашеную блондинку, чьё лицо перекошено ужасом. В глазах Катарины темнеет, и последнее, что она успевает заметить — это летящий на неё кулак. Кулак просвистывает возле её уха, и в ту же секунду она делает вдох. Едва осознав, что большe её ничто не удерживает, она глотает воздух, и тут же кто-то хватает её за рукав рясы и с силой тащит прочь. Кем-то оказался отец Пауль, и увлекаемая им Катарина успевает обернуться и увидеть распластавшегося на брусчатке молодого мужчину с заляпанной струящейся из носа в два ручья кровью чёрной бородой.
— Не отставайте, — чуть взволнованно проговаривает Пауль, — это небезопасно.
Поравнявшись с застывшим на месте Шнайдером, они уже собираются продолжить свой путь: до стоянки всего около десятка метров, но эпизод влечёт за собой последствия: всех троих берут в окружение сподвижники пострадавшего душителя. Отрезанные от пути ко спасению, Катарина, Пауль и Кристоф ждут расправы. Чёрные бороды мелькают вокруг, и пробивающиеся через них белые оскалы, и крепкие смуглые фигуры, головы в белых фесках, а некоторые — в чёрных платках. Все они составляют единую массу, готовую поглотить троих пленников, разжевать, хрустя костями, и выплюнуть то, что от них останется. “Господи”, — шепчет сестра, — “Господи, помоги”. Вдруг самый крупный из атакующих, тот, что секунду назад уже был готов накинуться на жертв, сгибается пополам и опускается на колени. На его лице, наполовину скрытoм арафаткой, отображается непонимание, неприятие, а сквозь пальцы, прижатые к правому боку, сочится кровь.
— Быстро за мной, — слышит Катарина совсем рядом знакомый голос.
За рухнувшим наземь раненым стоит Штеффи.
— Пришла повеселиться, а тут такое шоу-представление. Не можешь ты без проблем. За мной, святоши, — вновь командует она, и, не теряя времени на разбирательства, Катарина спешит за бывшей подругой, уводя за собой и обоих настоятелей.
Кое-как они добираются до стоянки. Чуя решительный настрой крупной женщины в чёрной майке, армейских штанах и запылённых берцах, встречные инстинктивно расступаются. Стоянка в оцеплении, Пауля и Кристофа пропускают по удостоверениям, они чуть ли не с разбегу запрыгивают в потрёпанный фольксваген, и больше в тот вечер Катарина их не видела. Задержавшись у пункта пропуска, сестра шарит по карманам в поисках своего документа и талончика на парковку.
— Как ты здесь оказалась? — её взгляд обращён к стоящей напротив Штеффи. — И что…
— Проехали, — отвечает та, пряча перемазанный в крови перочинный ножик в карман ветровки. — Пришла с подругами пива попить да на людей посмотреть, а тут такое…
— Но… — Катарина всё ещё не может оторвать взгляда от застёгнутого на молнию кармана Штеффиной куртки.
— Ничего не было. Не было ничего, — не давая шанса на дальнейшие расспросы, бывшая подруга оставляет монахиню одну, направляясь назад к площади — в самую гущу столкновения.
— Сестра, Вы в порядке? — обращается к Катарине один из дежурных оцепления.
— Д-да, — отвечает та, вновь проводя по непокрытой голове и этим бессознательным жестом опровергая свои же слова.
Наконец обнаружив удостоверение и талон, она проходит на стоянку, усаживается в мерседес и покидает центр города, оставляя позади и крики протестующих, и сирены машин скорой помощи, и едва уловимый сквозь общую какофонию набат, раздающийся с колокольни базилики святых Ульриха и Афры. Катарину трясёт.
***
Вечер в монастыре выдался неспокойным — беспорядки в городе не могли не взбудоражить сестричество. Аббатиса не выпускает телефон из рук: на связи то коллеги-клирики, то журналисты, жаждущие комментария… Проскочить в келью незамеченной Катарине не удаётся: сёстры окружают её с расспросами, их интересует всё, начиная от того, где она оставила свою фату, заканчивая тем, как, по её мнению, проголосует парламент. Монахиня рада поболтать. В честь такого неординарного вечера кто-то приносит из погреба несколько бутылок домашнего вина, и сёстры запираются в трапезной, а настоятельница делает вид, что ничего не замечает. Вино расслабляет, свежий хлеб насыщает, болтовня немного успокаивает. Когда Катарина поднимается к себе, на дворе уже почти ночь, в голове немного шумит, а на душе хоть капельку, но стало потише. Горячий душ, домашняя одежда. Привычный ритуал. Забравшись с ногами на кровать и подложив под спину подушку, сестра включает свой лэптоп и заходит на сайт местного телеканала. Выпуск новостей демонстрирует картинки, которые она сегодня уже видела. Вдруг репортаж с площади, где противостояние манифестантов друг с другом и с полицией до сих пор продолжается, прерывается для экстренного сообщения. Парламент наконец закончил затянувшееся заседание, и спикер городского собрания готова выступить с официальным заявлением. Катарина слушает фрау спикера вполуха — этого достаточно, чтобы услышать основное: площади возле Центра международной торговли в этом году будут предоставлены для проведения Троичных гуляний, а мусульманской общине для намазов, сухуров и ифтаров* на льготных условиях отдадут площадь возле Международного культурного центра, что на другом конце города.
Катарина ожидала облегчения, но его так и не наступает. Без последствий это решение не останется. Противостояние окрепнет, и кто знает, к чему это может привести… В сонной голове всплывают картинки ужасных терактов, ведь ярмарки и прочие фесты — идеальные площадки для бесчинств радикалистов. Как бы не пришлось всё отменять. Но Лоренц конечно же ничего не отменит, даже если его сто раз предупредят — он не привык отступать. Он слеп в следовании собственным решениям. Катарина права: проблем не избежать, и первая из них возникает здесь и сейчас, на экране её компьютера — проблема откуда не ждали. Фрау Керпер в окружении нескольких журналистов, вдохновенно вещает: “Вы все — свидетели! Пострадали дети! Несколько десятков раненых, и кто знает — может быть, есть и убитые! Власти замалчивают реальный размах трагедии! Полиция ничего не сделала для того, чтобы предотвратить беспорядки! Наша полиция способна только избивать беззащитных детей! А ведь этого кошмара можно было избежать, если бы не католики! Вновь и вновь они провоцируют общество, но на этот раз они зашли слишком далеко! От имени всех здравомыслящих людей этого города и всей нашей земли я заявляю: в сегодняшней трагедии виновна Католическая Церковь и лично епископ Лоренц! Мы не позволим замолчать проблему и спустить дело на тормозах! Мы призовём виновников к ответу! Епископ Лоренц должен уйти в отставку! И вообще — по нему и его циничным сподручным тюрьма плачет!”. Она вещает ещё и ещё, а радостные журналисты моментально распространяют её пылкие выступления по своим каналам. Захлопнув крышку ноутбука, Катарина бессильно откидывается на подушку.
